Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни

Михаил Иванович сделал большую паузу, пристально оглядел затихший во враждебном внимании зал. Будто выискивал желающих возразить ему. И, не найдя, продолжал:

— Правительство Временное было создано самочинным образом. И поэтому говорить о свержении его как о чем-то недемократическом — смешно. Когда исполнительный орган, призванный служить народу, не выполняет волн демократии, она имеет полное моральное право свергнуть этот исполнительный орган… Никто не может обвинять демократию в отсутствии великодушия. Рабочий класс и крестьянский класс никогда не расправлялись с буржуазией так, как буржуазия с ними. Ведь демократия сейчас не пролила еще ни одной капли крови, она спокойно взяла власть, и в этот момент вы авансом обвиняете эту демократию в вандализме. Кроме позора, ничего другого после этих обвинений на вас лечь не может!

В полной тишине Михаил Иванович оставил трибуну, прошел на свое место. Простота и ясность слов Калинина, его непреклонная убежденность произвели впечатление на многих гласных. Председатель был в замешательство. Потоптался возле трибуны, неуверенно обратился к залу:

— Кто еще просит слова?

Взметнулись руки. Вскочили несколько кадетов и эсеров. В этот момент со стороны Невы донесся гулкий удар. Звякнули стекла. Все замерли. Михаил Иванович понял — это дала залп "Аврора"! Значит, началось!

Кто-то побежал звонить по телефону. Вернувшись, объявил: ничего не удалось выяснить.

Как ни тягостно было оставаться в неведении, Михаил Иванович не имел права покинуть свой пост. Дождался, пока вернулись все депутации, посланные думой. Их постигла полная неудача. Солдаты и красногвардейцы, окружавшие Зимний, не стали слушать агитаторов, а на "Аврору" думцев вообще не пустили: матросы посоветовали им катиться куда подальше.

Городской голова, тоже не добившийся никакого успеха, возвратившись в думу, тотчас внес новое предложение. Всем гласным немедленно идти на Дворцовую площадь, в Зимний дворец, и там, действуя по обстоятельствам, защитить, спасти членов Временного правительства или "умереть вместе с ними". Такой поворот событий не вызвал особого энтузиазма. Одно дело — произносить речи в теплом и светлом зале, а другое — отправляться в промозглую осеннюю ночь, где творится неизвестно что, где стреляют. Мануильский призывал гласных отказаться от этой затеи. Однако решение было принято: большинство думцев и часть публики, оказавшейся в думе, натянув пальто и калоши, развернув зонтики, вышли на улицу. Взяли мешки с хлебом и колбасой для осажденного правительства. Шрейдер отдавал команды. Пожилые люди, не изведавшие военной службы, неумело выстраивались в колонну. Была уже поздняя ночь. Появившийся откуда-то министр Прокопович возглавил шествие.

— Не навредят они там? — с беспокойством спросил Мануильский.

— Поздно. Да и товарищи наши уже предупреждены, — ответил Калинин.

Теперь, когда дума опустела, большевикам не было никакого смысла оставаться здесь. Решили идти в Смольный, узнать обстановку.

На улице — темень. Ни трамваев, ни извозчиков. Изредка быстрым шагом проходили небольшие отряды вооруженных матросов или рабочих. В центре слышались редкие выстрелы. По черному небу полоснул прожектор.

Миновали Знаменскую площадь. Начался Суворовский проспект. Михаил Иванович был скор на ногу, товарищи едва успевали за ним. Мануильский покашливал, видимо, был простужен. Он-то как раз и обратил внимание на светлую полосу впереди. И чем дальше они шли, тем полоса эта становилась шире и ярче.

— Вероятно, пожар, — сказал Мануильский.

Михаил Иванович, вглядываясь, отрицательно качнул головой:

— Нет, не пожар.

— Тогда что?

— Это заря, товарищи! — радостно воскликнул Калинин. — Заря нового дня, заря нашего будущего!

— Не может быть. До рассвета еще далеко.

— А вы подойдите сюда, ближе ко мне, — позвал Михаил Иванович, остановившись. — Отсюда виднее.

Впереди, среди черных домов, на фойе мрачного неба, ярко, празднично и призывно всеми окнами, всеми фонарями подъездов светился, сиял, разгоняя ночную тьму, прекрасный Смольный дворец.

Хозяин большого города

"Дом под каланчой" — так называли в Петрограде здание на Невском проспекте: с большими окнами, с приметной издалека башней. Оно и до сих пор является одним из украшений города. Для Калинина это здание, в котором размещалась дума, стало особенно памятным. Октябрьская революция разом ликвидировала Временное правительство вместе со многими его учреждениями. А городская дума уцелела. Это орган выборный, его не отменишь. К тому же большое и сложное городское хозяйство ни на один день нельзя было оставлять без руководства. Надо давать в дома свет и воду, поддерживать движение транспорта и многое-многое другое.

Революция распространялась по стране от центра к окраинам, провозглашая и устанавливая повсюду новую жизнь. А в Петрограде, в столичном городе, существовало вроде бы две власти. Новая, Советская, быстро набиравшая силу, и старая дума, защищавшая интересы буржуазии, противившаяся всем начинаниям большевиков. Хуже того, в помещении управы с ее многочисленными комнатами тайно встречались враги нового строя. Был создан так называемый "Комитет спасения родины и революции", которым руководил городской голова Шрейдер. Такое название вводило в обман обывателей. Питерские большевики, рабочие не без иронии "окрестили" его "Комитетом спасения контрреволюции". Отсюда расползались слухи о том, что в Петроград скоро вступят войска, верные Временному правительству, расправятся с большевиками и с теми, кто помогает им. Отсюда шли указания в министерства, в различные государственные организации не выполнять требований Советской власти.

Даже собственной "гвардией" Шрейдер умудрился обзавестись. Молодые добровольцы из богатых семей несли охрану здания, выполняли обязанности связных и курьеров.

Городской голова начал создавать по всему Петрограду домовые комитеты, якобы для защиты жизни и имущества граждан. Это особенно насторожило Михаила Ивановича. Хитер старый лис Шрейдер! Значит, на каждой улице, в каждом доме появятся вооруженные отряды, послушные ему. Сила внушительная. Никак нельзя смотреть на такое "начинание" сквозь пальцы.

Шрейдер, похоже, намеревался исподволь превратить столичную думу чуть ли не в главный орган государственной власти, распространить свое влияние по всей стране. Установил связь с иностранными посольствами, попросил их, даже потребовал признавать только те документы, на которых есть его подпись. Некоторые дипломатические представители колебались: с кем считаться, со Шрейдером, которого они знали, или с малоизвестными им большевиками? Не прогадать бы!

Чтобы заручиться поддержкой внутри страны, Шрейдер затеял еще одну авантюру: решил собрать общероссийский съезд представителей городских и земских самоуправлений, сколотить такую организацию, которая повсюду в провинциальных городах и губерниях играла бы главную роль. Прямо-таки наполеновские планы были у городского головы. Михаил Иванович, имевший доступ на все заседания, ко всем документам думы, внимательно наблюдал за действиями Шрейдера. Дом 33 по Невскому проспекту — "дом под каланчой" — превращался в штаб контрреволюции. Пора было принимать меры.

Калинин поговорил с Луначарским, с Мануильским, и большевики-думцы обратились в Совет Народных Комиссаров с предложением распустить городскую думу, избранную еще при старой власти, не отвечавшую нынешнему положению в столице. Совнарком постановил: быть посему!

Новые выборы состоялись через две недели. В них приняли участие все желающие жители города: особенно рабочие, бедняки с окраин. И сразу выяснилось, какая партия пользуется поддержкой народа. Из двухсот новых гласных сто восемьдесят восемь были большевиками. На первом же своем заседании они избрали городскую управу, председателем которой стал Калинин.

Казалось, все ясно, однако Шрейдер и его компания новых выборов не признали и продолжали собираться "под каланчой". Дума-то переизбрана, а старая управа действовала, распоряжалась. И вот 1 декабря 1917 года Калинин и Мануильский вдвоем отправились в думу. Они теперь представители законной власти, надо брать хозяйство в свои руки. Вошли, отдали гардеробщику пальто. Михаил Иванович, мельком глянув в зеркало, одернул френч.

Едва переступил порог зала — все головы повернулись к нему. Тишина — мертвая. На лицах — изумление, любопытство, ненависть. Да, на взаимное понимание рассчитывать не приходилось. Михаил Иванович поднялся к знакомой трибуне, отыскал глазами Мануильского. Тот кивнул поощряюще. Калинин в ответ чуть заметно приподнял руку: ничего, дескать, не беспокойтесь. Твердо прозвучали его слова: