Старые истории (сборник)

Федот тем временем помог сгрузиться семье - и мать, и дочь, и отец обвешаны были связками сушек и баранок с ног до головы. Мы сели с кутуковской женщиной, и катер отчалил.

– Стой, стой!
– закричали с пристани и замахали руками.
– Ромозанова-то куда повезли?
– указывали на верхнюю палубу.

Там на белой скамеечке одиноко сидел старик в такой же выгоревшей, как на Федоте, фуфайке, в голубом древнем картузе с лакированным козырьком и приветливо кивал головой.

Капитан катера выругался, сбавил газ и стал разворачиваться.

Высаживали Ромозанова прямо на глинистый берег. Сходней на катере не оказалось, но зато нашлась длинная широкая доска. Я сводил его по доске... Большие, черные от застарелой грязи, разбитые работой пальцы его мелко дрожали. Я держал его под мышки, и даже сквозь стеганку ощущалась жесткая сухость его тонких беспомощных рук.

– Как же это вы свою пристань проехали?
– спросил я.

– Думал, окликнет кто... Ан никто не спохватился... Забыли, знать. А сам-то я плохо соображаю.

– Мешочек у меня там под скамейкой остался, - сказал он уже на берегу.

Я передал его тощий заплечный мешок в руки Федота.

– Хоть бы кто из родственников встретил старика.

– Он один остался. В богадельню не хочет. Тридцать рублей пенсии получает. Чего ему не жить? Хлеб нам привозят раз в неделю, тепленький. Воздух бесплатный. Рыбы сколько хочешь - вон в воде плавает...

Федот говорил, улыбаясь, ласково помахивая капитану, и не поймешь - язвил он или в самом деле хвастался. А сверху, по краю обрывистого берега, шли Степок и Степанида, шли ровным мелким шагом, вытянув по-лошадиному шеи, тяжело опустив руки. На их спинах горбатились огромные черные кошелки, покрытые мешковиной.

1965

ТИХОН КОЛОБУХИН

– Ты все говоришь, - правда, мол, свое возьмет, рано или поздно одолеет?
– спрашивал меня шкипер Федот.

– Ну! Неверно?

– Может, и верно... Только не в наших местах. Мне так думается: правда где-то заблудилась. А может, дороги у нас неподходящие - боится завязнуть. Кто ее знает! Но в наших краях правда и не ночует.

– Это почему же?

– А потому... Ты Тихона Спиридоныча Колобухина знаешь?

– Знать не знаю, но слыхал.

– Что ж ты про него слыхал?

– Садовник он хороший... Сад большой вырастил в чистом поле.

– Про это и ребятишки знают, которые вон по садам лазают. А ты про его справедливость слыхал?

– Не припомню что-то.

– И об чем ты только помнишь? Если хочешь знать, перед Тихоном Спиридонычем все люди равны.

В прошлом году он председателю райисполкома Скобликову яблок бесплатно не дал. Тот прислал с «газиком» три мешка и записку от председателя колхоза: «Товарищ Колобухин, отпустить...» И подпись - Батурин. А Колобухин поперек этой записки написал: «За счет председателя колхоза». И - в бухгалтерию! Содрали с Батурина...

– И только?

– По-твоему, мало?

– Это все мелочи.

– Мелочи? Ладно. А как это рассудить - Колобухин от пенсии отказался?

– От какой пенсии?

– От государственной! Пока, говорит, мне шестьдесят лет не стукнет, пенсию получать не буду - совестно. А ведь у него не маленькая пенсия, он капитаном был, пожарным инспектором. И добровольно ушел в садовники, в колхоз... Это как рассудить?

Я пожал плечами.

– Любимое дело... Но при чем тут правда?

– Обожди!
– сердито оборвал меня шкипер.
– Ты сам небось не вступишь в колхоз? Добровольно! А? То-то и оно... Любимое дело? Я, может быть, тоже на земле люблю работать, но вот на пристани торчу... А Колобухин пошел... сад вырастил. Пятнадцать лет растил. И вдруг его из сада убрали. Теперь и скажи мне, есть у нас правда или нет?

– За что же его сняли?

– За непочтение родителей. В колхозе восемьсот рублей пропили, а он написал про это в листок народного контроля и по селам развесил. Сам Тутышкин приезжал. Это что, говорит, такое... Снять! Ну и сняли, и листки, и Колобухина.

Я без дальних разговоров закинул рюкзак за спину и прошел в деревню Малые Бочаги, где жил Колобухин. На травянистой дороге меня нагнал грузовик с полным кузовом людей - колхозники с лугов ехали. Проголосовал. Машина остановилась. Я влез в кузов. Тут мы и познакомились с Колобухиным. На нем была серая, потемневшая от пота и покрытая на плечах сенной трухой рубаха да видавшая виды соломенная шляпа с обвислыми и обтрепанными полями. Он был черен, как жук, с выпуклыми, блестящими карими глазами, с прямым носом и открытыми ноздрями.

Взглянув на мое газетное удостоверение, удивился:

– Неужели «туда» дошло?

– Дошло, - говорю.

– Но я не писал, не жаловался...

– Это неважно.

– Нет, важно. С работы меня никто не снимал, - я сам ушел. И вообще в моей истории винить некого, - он нахохлился, как петух перед боем.

Я не торопился с расспросами - здесь и народу было много, да и вообще сельские жители с ходу ничего не делают. Надо приглядеться к человеку, прикинуть, что к чему.

Возле школы мы выпрыгнули из машины и пошли в конец деревни. Тихон Спиридонович пригласил меня на чай.

Говорил он с корабишинским напевом, растягивал гласные в конце слов: «Нюра-а, ставь самова-ар!» «Подвывают», - смеются у нас в Тиханове над корабишинскими. Они, мол, люди пришлые и прозывались «талагаями». Одни, говорят, из Латвии переселились, другие - с Кавказа, третьи - из Крыма. Трудно определить, какая легенда наиболее правдива, - среди корабишинских жителей есть и медлительные голубоглазые гиганты Лактюнины, похожие на латышей, и бойкие приземистые черноголовые Кадушкины да Колобухины, смахивающие на крымских татар. Воистину русский бог велик.

– Вы родом из Корабишина, - говорю я.

– Как вы отгадали?

– По говору да по внешности.

Смеется:

– Меня на службе то за татарина, то за кавказца, а то и за еврея принимали.

– Давно переселились в Малые Бочаги?

– Пятнадцатый год пошел.

Его дом вынесен из посада и повернут лицом к улице, таким образом, как бы замыкает ее. Дальше ходу нет - поле. А вокруг этого пятистенка, обшитого тесом, разросся сад... И каких только чудес нет в этом саду! Тут тебе и малина величиной с кулак, и фрукты-ягоды, похожие сразу и на вишню, и на рябину - и кислят, и сластят, и во рту тают. И груши с яблоками растут на одном дереве. А под окном дальневосточный лимонник переплетается с виноградом «Мадлен-Анжевин».

– Тихон Спиридонович, откуда все это взялось?

Отвечает скромненько:

– Садовники присылают со всех концов... Кто семена, кто черенки. И я посылаю. Помогаем друг другу.

На стене у Колобухина висит карта европейской части Союза, - карта перекрещена черным карандашом, и как раз в пересечении диагоналей обведен жирный кружочек.

– Вот это и есть Малые Бочаги - пуп земли, - говорит Колобухин.

Разговор у нас был долгий, сумбурный, немыслимо разнообразный. Тихон Спиридонович все не хотел говорить про то самое, ради чего я пришел к нему. Делал он это не столько из скромности или боязни, сколько из желания понять - с кем имеет дело, прощупать, что ты за птица, ну и себя показать.