Старый Петербург. Адмиралтейский остров. Сад трудящихся

Из этого объявления ясно, что до 3 февраля 1755 года к работам не приступали, материал еще не был заготовлен, и шла лишь разработка проектов. Очевидно, что после помещения этого объявления должно было пройти несколько дней, пока поставщики явились в контору строений, пока с ними сторговались, пока они начали доставлять материал, следовательно, к самой постройке приступили не ранее средины февраля. Дальнейший ход постройки был следующий: 24 февраля [221] вызывались «в новобудущем деревянном зимнем ее императорского

221

С. П. В., 1755 г., № 15.

величества дворце желающим исправить по чертежам столярною работою двери, окна, панели и карнизы, явиться немедленно»; через месяц — 28 марта [222] уже требовалось «поставка холста и хрящу для подбивки потолков в количестве до 30 т. аршин и по цене ниже 19 рублей за тысячу аршин»; 5 мая [223] уже начали «крыть железом кровлю»; 20 июня [224] приступили к устройству иконостасов в церквах дворца, а 5 августа того же года [225] подвозили для штукатурки дворца до 50 тысяч пудов серого рижского алебастра [226] и наконец 5 ноября 1755 года [227] «прошедшего воскресения в 7-ом часу пополудни изволили ее императорское величество всемилостивейшая наша государыня из Летнего дворца перейти в новопостроенный на Невской перспективе деревянной зимний дворец, которой не токмо по внутреннему украшению и числу покоев и зал, коих находится более ста, но и особливо потому достоин удивления, что с начала нынешней весны и так не более, как в б месяцев с фундаментом построен и отделан». Прилагаемый план этого дворца, найденный нами в архиве бывшего министерства двора [227] , ясно свидетельствует, что в описании современников не было преувеличения. Дворец, действительно, производил грандиозное впечатление: он тянулся главным своим фасадом по Мойке, занимая все пространство от Невского проспекта до Кирпичного переулка. Главный подъезд дворца выходил на угол Невского проспекта и Мойки. По широкой лестнице поднимались в длинную, состоящую из четырех соединенных зал, «новую галлерею», где происходили приемы, балы и разные дворцовые торжества. Недалеко от входа из второго зала галлереи был вход в тронный зал (на нашем чертеже NB .2 NB), в котором на противоположном входу конце, на особом возвышении, помещался трон. За тронным залом были каменные пристройки (на плане № 3), громадная кухня с многочисленными очагами (на чертеже обозначены буквою а, а). За недолгие 6 лет существования описываемого нами дворца тронный зал подвергался неоднократным исправлениям и улучшениям. Особенно значительный ремонт был сделан в 1757 году, когда в этом зале начались совещания союзников Семилетней войны. На одну позолоту зал по проекту Растрелли было истрачено 3.340 рублей [228] . С левой стороны зала был вход в церковь (на плане № 4), в церковь можно было войти и со двора. Кроме этой церкви, предназначавшейся для официальных богослужений, была еще и другая во внутренних покоях императрицы (№ 5 нашего плана). Эти внутренние покои тянулись но нынешнему Кирпичному переулку, переходя через современную улицу Герцена, которая таким образом не выходила к Невскому, а оканчивалась тупиком. Внутренние покои наследника Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны помещались по правую сторону тронного зала, выходя на современный Невский проспект. От тронного зала эти покои отделялось внутренним двором (на плане буква В), на котором был разбит сад. При покоях императрицы были два таких внутренних дворика (на плане буквы С, С), точно так же превращенные в садики. Наконец, между флигелем с тронной залой и внутренними покоями царицы было вытянуто еще одно здание (на плане В), которое, надо полагать, предназначалось для фрейлин и вообще служебного персонала. К сожалению, не сохранилось данных о внутреннем расположении и убранстве нового деревянного дворца, который современники находили «великолепным», «богатейшим» и т. д. Конечно, эти эпитеты весьма относительные, и то, что казалось великолепным 150 лет тому назад, в настоящее время производит весьма мизерное впечатление. Некоторое представление дают банкетные столы, изображение их осталось до нашего времени. Характерная надпись на одном из этих рисунков — «R» — доказывает, что творцом их был сам знаменитый Растрелли. Эти рисунки, вызывающие в настоящее время недоумение, являются проектами так называемых «фигурных» или «банкетных» столов. Уже по одному тому, что проекты этих столов составлял сам Растрелли, можно видеть, какую важность придавали им в то отдаленное время. «Банкетные» или «фигурные» столы являлись понятием собирательным и представляли нз себя совокупность столов, расставленных в дворцовых залах в торжественные дни, когда ко двору призывалось все высшее общество, все иностранные министры. Столы эти нельзя было расставить просто и так, чтобы за ними было удобно сидеть — об удобствах в то время мало думали, — нет, нужно было выдумать такое расположение столов, которое или являлось известным символом, подчеркивая тем самым значение празднуемого торжества, или же вообще изумляло своею замысловатою фигурою, странностью и изысканностью своих линий. Далее, не надо забывать, что вторая половина XVIII века должна быть названа веком символа, эмблемы. Существовала даже особая наука, которая поясняла и разъясняла эти символы; почти каждая книга сопровождалась особыми «иконологическими» рисунками, причем для среднего, рядового читателя делалось под рисунком соответственное разъяснение — без этих разъяснений многие рисунки были бы для нас совершенно непонятны. Затем, каждая публичная церемония должна была иметь сокровенный смысл: праздновали не только, например, день восшествия на престол той или иной царицы, нет, это событие связывалось с каким-либо другим, в первые года царствования Елизаветы Петровны, например, — с освобождением россиян от немецкого гнета. Это объяснение празднуемого торжества делалось в очень оригинальной — на наш современный взгляд — форме: помощью «иллуминаций» и фейерверков. Иллюминация и фейерверки были вовсе не простою огненною потехою, которая должна была забавить и увеселить взоры зрителей игрой разноцветных огней, блеском разрывающихся ракет, шутих и т. д. Нет, каждая иллюминация и фейерверк составлялись по особому плану, к разработке которого призывались не только лучшие художники и поэты того времени, но и выдающиеся государственные люди, и сожжение фейерверка сопровождалось созданием плана, поясняющего фейерверк. Это отношение отразилось и на банкетных столах. К сожалению, сохранилось очень небольшое число описаний этих столов, — мы и приведем большинство этих описаний. Самое раннее относится к 1736 году: «в виду ее императорского величества по обеим сторонам в длину салы накрыты были для нескольких сот персон наподобие сада сделанные и везде малыми оранжереями украшенные столы. На столбах между окон и на стенах в сале стояли в больших сосудах посаженные померанцевые деревья, от которых вся палата подобно была прекраснейшему померанцовому саду». Первое описание слишком просто — столы были «наподобие сада сделаны», очевидно, в изобилии убраны цветами и деревьями, но в день коронации, 28 апреля того же года, устроители банкетных столов постарались [230] и — «в длину и ширину оной салы накрыт был для министров стол и для прочих знатных персон особливой стол наподобие короны и в круг убран фестонами из померанцевых дерев. На углах и на столбах салы поставлены были в великих порцеленовых сосудах цветущие померанцевые деревья». Через два года, в день рождения царицы, 28 января, та же идея банкетного стола вылилась в несколько иную форму [231] : «в средине сего зала, за большим наподобие двоеглавого орла, сделанным столом, трактовано великое множество дам и кавалеров». Фантазия устроителей достигла апогея в 1738 году [232] , когда в день коронации «с конфектами поставленный стол представлял императорский дворец в Петергофе с садом и обретающимся в нем гротом, по обеим сторонам в помянутом зале сидели дамы и кавалеры за поставленным особливой фигурою столом, который наилучшими померанцевыми деревьями так тщательно изукрашен, что совершенной галлереею приятнейшего сада уподоблялся». В 1744 году [233] : «весь корпус императорской кавалергардии и лейб-компании, состоящие из 362 человек, имел честь трактован быть за столом, наподобие Вавилона устроенного». К сожалению, описатель ограничился только одним указанием, что стол был устроен «наподобие Вавилона», не объяснив, как можно было достигнуть такого устройства. На сохранившихся рисунках одному банкетному столу дан какой-то сложный орнамент, на другом же рисунке банкетные столы изображают две буквы Е — т.-е. Елизавету Петровну.

222

С. П. В., 1755г., № 28.

223

С. П. В., 1755г., № 36.

224

С. П. В., 1755г., № 49.

225

С. П. В., 1755г., № 63.

226

С. П. В., 1755г., № 89.

227

Общий Архив Минист. Двора.

227

Общий Архив Минист. Двора.

228

Петров, стр. 581.

230

С. П. В., 1736 г., стр. 279.

231

С. П. В., 1738 г., стр. 80.

232

С. П. В., 1738 г., стр. 278.

233

О. Б., № 10975.

Так убиралась в торжественные дни тронная зала или, по написанию того времени, — «сала». Наконец, позднее был пристроен к деревянному дворцу и каменный театр (на плане буква Е). Точное время пристройки, а также имя архитектора, строившего этот театр, неизвестны. Мы имеем лишь указание, что 27 декабря 1757 года [233] состоялось распоряжение «о назначении на это число представления русской трагедии в новопостроенном оперном доме около нового зимнего деревянного дворца». Определение театра, как новопостроенного, до известной степени позволяет заключить, что театр построен летом 1757 года.

233

О. Б., № 10975.

В камер-фурьерском журнале под 25 декабря 1761 года записано: «25-го числа во вторник, т.-е. в день Рождества Христова, их императорские высочества изводили слушать обедню в малой комнатной церкви, а пополудни в 4 часу ее императорское величество по воле всемилостивейшего бога переселилась в вечное блаженство». За таким печальным известием в камер-фурьерском журнале следом же было записано распоряжение о присяге новому императору Петру III, причем «генералитету, знатному шляхетству, дамам первых четырех классов иметь приезд ко двору его императорского величества всем в цветных платьях, дамам быть в робронах», а дальше следовало и описание первого вечера: «в 7-м часу его императорское величество и ее императорское величество изволили шествовать в большую придворную церковь... кушать вечернее кушанье в числе 33 кавалеров и 44 дамских персон, оной стол кончился во 2-ом часу пополуночи».

При первой возможности Петр III переехал в недостроенный зимний каменный дворец. В недолгие дни своего царствования Петр III не успел отдать каких-либо распоряжений относительно деревянного дворца Елисаветы Петровны — дело его разрушения всецело принадлежит императрице Екатерине II, которая вообще очень ревниво относилась к памяти своей тетки Елисаветы Петровны, искренно желая, чтобы эта память поскорее исчезла. Весьма понятно, что существование дворца на видном месте Петербурга не могло способствовать искоренению памяти, наоборот, этот дворец ясно говорил о тех днях, когда на Российском престоле царила не немецкая принцесса, а законная дочь Петра Великого.

14 января 1765 года [234] был сделан вызов желающих разобрать один из флигелей зимнего деревянного дворца и перевезти его в село Красное. На нашем плане части дворца, подлежавшие перевозке в село Красное, зачеркнуты пунктирными линиями. Может быть, одновременно с этою перевозкою, а может быть, и несколько позднее была разобрана и деревянная галлерея Зимнего дворца; эта галлерея была перевезена в канцелярию от строений. Таким образом оставались нетронутыми тронный зал, кухня и театр. Неприветливым, даже безобразным казался тогда перекресток Морской и Невского. Пепелище пожара 1737 года заменилось картиною разрушения дворца. А между тем, близость этого участка к зимнему дворцу и все возраставшее значение Невского проспекта, как главной улицы столицы, говорили о необходимости регулировать и этот участок. На него и обратило внимание то лицо, которое должно было вообще следить за порядком в Петербурге — с.-петербургский генерал-полицмейстер Н. И. Чичерин. По всем вероятиям, он убедил императрицу Екатерину II в необходимости проложить бывшую Большую Морскую улицу до Невского проспекта. Этою прокладкою улицы бывший участок Елисаветинского дома разбился на два: первый между Невским проспектом и Кирпичным переулком, с одной стороны, и Мойкою и Морской — с другой стороны и второй между Невским проспектом и Кирпичным переулком и Большой л Малой Морскими. Второй участок, на котором еще возвышался бывший театр деревянного зимнего дворца, оставался в ведении дворцового ведомства, а первый был разбит на два участка, из коих угловой участок к Невскому проспекту и был пожалован императрицею Екатериною II в 1767 году «его высокопревосходительству г. сенатору и генерал-полицмейстеру Николаю Ивановичу Чичерину», который не замедлил приступить к постройке здесь дома.

234

С. П. В., 1765 г., № 4.

«К строению дома его высокопревосходительства сенатора и генерал-полицмейстера Николая Ивановича Чичерина желающим, подрядиться вырывать рвы под фундамент для поклажи лежнев и фундамента, — читаем мы объявление от 7 июля 1768 года, — у Полицейского моста против Строганова двора явиться для подряду в провиантских запасных полицейских магазинов конторе, что на Крюковом канале [236] ». Таким образом постройка части доныне существующего дома, выходящей на угол Невского проспекта, Морской улицы и набережной Мойки, началась летом 1768 года. Мы можем вполне подробно проследить весь ход постройки этого дома и думаем, что это будет небезынтересно, так как до известной степени выяснит условия домостроительства в Екатерининское время.

236

С. П. В., 1768 г., № 55.

Летом 1768 года вырыли только рвы под фундамент и устроили последний, а в мае следующего 1769 года было предложено [237] «к строению дома г. генерал-полицмейстера и кавалера Николая Ивановича Чичерина желающим поставить каменщиков до 150 человек явиться в конторе запасных полицейских магазинов». Еще через год читаем: «Желающие сделать в доме его превосходительства генерал-полицмейстера и кавалера Николая Ивановича Чичерина деревянные полы и лестницы и поставить под крышу стропила, явиться могут в конторе запасных полицейских магазинов, состоящих на Крюковом канале» [238] ; в июле того же 1770 года [239] : «желающие подрядиться подмазать и штукатурною работою исправить дом его превосходительства генерал-полицмейстера и кавалера Николая Ивановича Чичерина, что на Мойке у Полицейского моста, явиться у него самого», и наконец, 25 декабря 1771 года [240] «у его превосходительства г. генерал-полицмейстера в новом доме, что на Невском проспекте желающим нанять несколько покоев, о цене спросить в помянутом доме у дворецкого Ивана Ильина».

237

С. П. В., 1769 г., № 35.

238

С. П. В., 1770 г., № 31.

239

С. П. В., 1770 г., № 57.

240

С. П. В., 1771 г., № 85.

Таким образом дом строился четыре строительные сезона: сперва устроили фундамент и дали ему вполне основательно отстояться в течение целой зимы, затем возвели стены, которые также простояли зиму, и только через год приступили к постановке стропил и устройству крыши; наконец, после оштукатурки дома он еще целое лето отделывался внутри.

После постройки дома Чичерина вид описываемого нами перекрестка был следующий: на обширной площади возвышался полукругом дом с колоннами, на Мойку за этим домом тянулся низенький забор; забором же был огорожен участок между Большою и Малою Морского, Кирпичным переулком и Невским проспектом.

7 декабря 1777 года генерал-полицмейстер Н. И. Чичерин был уволен в отставку, а в 1782—83 годах он умер [241] , и дом перешел к его старшему сыну «государя наследника его высочества кирасирского полка вице-полковнику Александру Николаевичу Чичерину», который, провладев домом до 1792 года, продал его князю Куракину. К некоторым странностям князя Алексея Борисовича Куракина принадлежала какая-то страсть к приобретению и продаже домов в С.-Петербурге. Список домов, которыми владел князь в столице, был значителен, но обыкновенно, приобретя дом, князь продавал его через несколько лег и, видимо, всегда с убытком. То же самое произошло и с домом Чичерина. Купив этот последний, князь А. Куракин тотчас приступил к устройству флигеля по Мойке; флигель этот был построен в 1794 году [242] и был в три этажа (ныне существующий 4-й этаж был возведен впоследствии), а в 1799 году мы уже читаем такое объявление [243] : «в 1-ой Адмиралтейской части дом № 81 Алексея Борисовича князя Куракина, каменный о 4 этажах дом со всеми принадлежащими строениями, с особняком по Мойке о 3 этажах домом продается. Оный по выгодному своему местоположению приносит знатный с наймами доход, который еще может быть приумножен, а к лучшей выгоде покупщика деньги, следующие за него, приняты будут переводом долгу хозяина оного». Дом был приобретен банкиром Абрамом Перетцом, который, провладев им до 1806 года, перепродал его именитому мещанину Андрею Ивановичу Косиковскому. От последнего в 50—60-х годах дом перешел к петербургским купцам братьям Елисеевым.

241

С. П. В., 1783 г., № 1.

242

С. П. В., 1794 г., стр. 1064.

243

С. П. В., 1799 г., стр. 548.

Косиковский в 20-х годах прошлого столетия пристроил к двум существующим домам еще третий — по Большой Морской улице. Таким образом нынешний дом заключает в себе три постройки: основную генерала Чичерина 1769—1771 г.г., боковую по Мойке князя Куракина 1792—1794 г.г. с позднейшею надстройкою четвертого этажа и боковую по Морской улице Косиковского в 20-х годах XIX столетия.

Хроника дома Чичерина — Куракина — Косиковского — Елисеева представляет замечательно интересную страничку из жизни Петербурга.