Статьи из журнала «Русская жизнь»

— Мой отец — врач, — пояснил Базаров. — На севере долго работал.

— А! — оживился Кирсанов, — «Коллеги»… Помню, помню! Добровольцем, значит, поехал?

— Распределили, — сурово признался Базаров. — Ну ничего. У нас так не будет. У нас нормально распределяют, если есть общественные нагрузки. А у меня есть общественные нагрузки, — Он сказал это с таким значением, словно предупреждал, что в кармане у него кольт.

— Скажите, — робко начал Кирсанов, — ну а вот совесть — она как? Ведь вы же не можете не видеть, как много сейчас всего… не по совести. Вы ведь, наверное, в магазины ходите. Книжки читаете. Понимаете, что все это жестяное громыхание — оно от бессилия. Зачем же вы пошли в комсорги? Времена ведь не прежние. На веревке никто не тянул.

— Чудак вы, — хохотнул Базаров. — Это же все не всерьез.

— Не всерьез? — вскинул птичью головенку Кирсанов.

— Конечно. Кто же в это верит? Говорим одно, думаем другое, а делаем третье. И всем удобно. А что вы со своей правдой лезете? Правда, если хотите знать, у каждого своя. Моя правда в том, что батя будет на старости лет в нормальной больнице лежать и паек в праздники кушать.

— Но как же принципы? — опешил Кирсанов. — Вы ведь молодой человек. Молодости так свойственно бороться… искать правды…

— Правда, папаша, — смачно сказал Базаров, хлопая его по колену, — в том, чтобы каждый обеспечил сам себя. И не лез в чужие дела. Это вам понятно? А от вашей правды одни неприятности, у нас один такой был, правдивый. В психушке сейчас, аминазином лечится. Больше, говорит, не буду.

— А как же бумажный солдат? — пролепетал Кирсанов. — А как же последний троллейбус? Надежды маленький оркестрик?

— Знаете, — доверительно сообщил Базаров, — мне ближе Кобзон.

И хорошо поставленным сочным басом пропел:

Мне не думать об этом нельзя, И не помнить об этом не вправе я. Это наша с тобою земля, Это наша с тобой биогра-фи-я!

— Нет, — скорбно сказал Кирсанов. — Не наша.

Но Базаров его не слышал. Как все комсорги, он любил попеть и ни на что не обращал внимания, пока не дошел до последнего куплета.

1988

…В это мгновение в гостиную вошел полный человек среднего роста, в безупречном черном костюме. Все в нем выдавало огромную привычку к власти: мягкость, конформизм, уступчивость, за которой, однако, ощущалась внутренняя сталь. Крадучись, он подошел к столу, за которым Аркадий и Базаров пили самогон, в изобилии изготавливаемый Николаем Петровичем Кирсановым из кислых дачных яблок. Горбачевская эпоха располагала к экзотическим напиткам.

— Так-так-так, — ласково сказал Павел Петрович. — А батюшка ваш кто будет?

— Василий Базаров, — неохотно признался Базаров. — А вам что?

— Да ничего, так. Знал я вашего батюшку.

— Это откуда же?

— Да я всех знаю, — усмехнулся Павел Петрович. — Служба такая. Ну-с, а вы, значит, из «Мемориала»?

— Из «Мемориала», — с вызовом ответил Базаров. — Мы расследуем преступления сталинского режима.

— И очень хорошо, — одобрительно кивнул Павел Петрович. — Были перегибы, были… Только вы вот что учтите, молодой человек: государственная безопасность — это ведь не так, чтобы раз, и все. Этого не отменишь. Враги не спят.

— Эта ваша безопасность, — задохнулся от гнева Базаров. — Эта ваша государственная… Она шестьдесят миллионов лучших людей…

— Ну-ну-ну, — успокоительно промурлыкал Кирсанов. — Это завышено, завышено. Много клеветали, знаете. Отдельные ошибки, конечно, были… и волюнтаризм… Но помните, что единственное подразделение, в котором не брали взяток, — это мы. Помните, как говорится: а за ними кагебе — ни другим и ни себе… Юрий Владимирович почти навел порядок, да не случилось. Вы знаете, кстати, что это он Михаила Сергеевича выдвинул?

— Оно и видно, — презрительно скривился Базаров. — Ваш Михаил Сергеевич — шаг вперед, два шага назад. Ельцина задвинул. Зазнался. Михаил Сергеевич годился для начала, а теперь надо место расчистить.

— Да-да-да, — закивал Павел Петрович. — Это вы очень правильно. Почистить придется многое.

— Почистим, — покраснев, сказал Базаров. — Но без вас и не вашими методами. Хватит.

— А вы не торопитесь, не торопитесь, молодой человек, — все так же ласково погрозил пальцем Кирсанов. — Все равно к нам придете, у нас поучитесь. Тут, кроме нас, никто никогда ничего не умел.

— Поэтому тут и не делали ничего, только пытали, — рявкнул Базаров, резко вставая из-за стола. Ему показалось, что у самогона кровавый привкус, — на самом деле он лишь резко прикусил губу.

— Пытали, пытали, — с удовольствием подтвердил Кирсанов. — Потому и приняли страну с крестьянской лошадкой, а оставили с космическими кораблями…

Базаров выскочил в сад, хлопнув дверью. Аркадий ринулся успокаивать пылкого мемориальца.

— Что-то ты, дядя, того, — бросил он Кирсанову на бегу. — Стал развязнее.

— Ничего, ничего, — бормотал Кирсанов. — Все к нам придете, все… А мы примем, примем. Мы люди негордые…

2007

На роскошную веранду бойко вбежал моложавый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, в теннисной форме. Он был покрыт ровным загаром, ослепительно улыбался кипенными зубами, и в черных его кудрях еще почти не было седины. Это был бывший младореформатор, а ныне консультант крупного банка Кирсанов, горячий сторонник Союза правых сил.

На веранде пил чай с медом невысокий аккуратный Базаров. При появлении младореформатора он вежливо кивнул, однако посмотрел на него неодобрительно.

— Чайком балуемся? — приветливо спросил Кирсанов. — Аркаш, кого привез?

— Это из «Молодой гвардии», дядя, — робко сказал Аркадий. — Комиссар, Базаров.

— Что-то слышал, — сказал младореформатор. — Фамилия знакомая.

— Вряд ли она вам знакома, — с тихой язвительностью заметил Базаров. — Мой отец — простой врач, из тех, кому вы недоплачивали зарплату.

— Вот те на, — удивился Кирсанов. — Как это я ему недоплачивал? Если хотите, Борис Николаевич как раз мне и поручил нормализовать положение с зарплатами. Именно при мне, когда я работал в правительстве, начались регулярные выплаты шахтерам и пенсионерам…

— Этих выплат было достаточно на один кусок колбасы в месяц, — противным тоненьким голосом, каким хорошо кричать «Пли!», отчеканил Базаров. — Девяностые годы были позором для страны, а вы были символом этого позора. Страна удержалась на краю пропасти.