Статьи

Видя, что народ не верит уже сказкам, эпопея перекидывается в драму. Она отрубает от истории какое-нибудь частное происшествие и переливает его в свою огромную форму; выхватывает из толпы царей несколько имен, отмеченных природою или молвою, и путает их в невидимые цепи судьбы, бросает им молнию роковых страстей в грудь, растит эти страсти до великанских размеров, заставляет совершать страшные злодейства и потом, неумолимый судия, она бичует преступника змеями фурий, рассекает его огненным мечом своим пополам и показывает его сердце наголо зрителям, безмолвным от ужаса, – сердце, на котором вы видите еще зубы совести, которое плачет кровью, которое трепещется от мучений. Такова была трагедия древних, трагедия Эсхила, Софокла и Эврипида. Оттого ли, что она для большей свободы избирала героев, уже удаленных во мрак старины, или покорна была влиянию наружности, только всегда она выводит на сцену царствования злосчастия, как будто человек не имел в себе довольно величия. Не так понимали природу Шекспир, Шиллер, Виктор Гюго, – и менее ль занимателен их падший ангел-человек, их человек-мещанин [203] , родня богов – Атридов? [204]

203

…их человек-мещанин… – Бестужев имеет в виду то, что с конца XVIII в. героями произведений стали не боги, а граждане (мещане).

204

Атриды – по греческой мифологии, дети царя Древней Греции Атрея: Агамемнон и Менелай.

Напротив, комедия принадлежала собственно народу, ибо она изображала народ в домашнем быту, нараспашку, народ вольный однако ж, народ царя наизнанку, народ, который, зашивая дыры на тунике, толковал, как разбить Ксеркса [205] или Югурту [206] . Оттого комедия у греков и римлян имела всегда политическую цель: она колола смеша, она была прихожею Пирея [207] или Форума, битвой застрельщиков, в которой партии пытали или добивали друг друга. Мы видели и увидим, что новая трагедия, или, лучше сказать, новая драма, которая, как жизнь наша, смеется и плачет на одном часу, вырывает своим деревянным кинжалом из могил еще неостылые трупы героев, не дожидаясь, чтобы давность увлекла их на исторический выстрел: она судит их у гроба, подобно египтянам, или, что и того злее, терзает их заживо, будто бы она, как орел, не может есть ничего, кроме животрепящего мяса. Да, рано застает пас потомство, жестокое, неумолимое потомство! Застает врасплох, подслушивает или угадывает нашу исповедь – и не дает разрешения; бросает горсть земли в очи покойника – и не молвит обычного мир с тобою! Нет… оно шевелит, оно вытаскивает, как шакал, на свет кости, бросает на ветер пепел, клеймит самую гробницу насмешкой или презрением или с проклятием ломает ее вдребезги!

205

Ксеркс (V в. до н. э.) – персидский царь.

206

Югурта (II в. до н; э.) – нумидийский царь.

207

Пирей – греческий порт, укрепленный Фемистоклом (V в. до н. э.). Бестужев, как и Аристофан (в своих комедиях), ассоциировал порт с жизнью плебейской среды, подгулявших моряков.

Наконец за драмою возникает роман и потом идет об руку с драмою – роман, который есть не что иное, как поэма и драма, лиризм и философия и вся поэзия в тысяче граней своих, весь свой век на обе корки. Древние не знали романа, ибо роман есть разложение души, история сердца, а им некогда было заниматься подобным анализом; они так были заняты физическою и политическою деятельностию, что нравственные отвлеченности мало имели у них места; кроме того, где, скажите, они являлись развитые не диссертациями, а приключениями? Жизнь была сама по себе, а ученость сама по себе… Я по крайней мере не знаю ни одного романа, завещанного нам древностию, ни одного, кроме ее историй. Роман, каковы «Гаргантуа» и «Дон-Кихот», – дети нового порядка вещей, наследники средних веков. О нас, мильонщиках в этом отношении, речь впереди.

Между тем важный перелом мира вещественного от мира духовного тихо готовился в Элладе и в Риме, уже источенных пороками… Мраморные боги шатались, но стояли еще; зато их треножники были холодны без жертв, сердца язычников холодны без веры. Давно уже Сократ толковал об единстве бога [208] – и выпил цикуту, осужденный за безбожие. Но эта чаша смерти стиха заздравной чашей нового учения, которое проникло даже в сердца пританов – убийц Сократа. Школа неоплатоников [209] разрасталась, разливалась далее и далее, – она была для земли, раздавленной деспотизмом, прелюдией небесною! Души, томимые пустотою, чего-то ждали, чего-то жаждали, – и свершилось…

208

Сократ толковал об единстве бога… – Сократ (470/469 – 399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, проповедовавший свое учение на площадях и боровшийся против софистов (учителей мудрости и красноречия, продававших свое искусство 8а деньги). Софисты обвинили его в безбожии и осудили на смерть. Он выпил яд (цикуту).

209

Школа неоплатоников – защитники мистического философского направления, возникшего в Римской империи в III в. н, э., сочетавшего элементы идеализма Платона с восточной мистикой и выражавшего процесс распада античной философской мысли.

Древний мир пал.

Но он пал сражаясь, пал после долгой битвы, и стрелы его глубоко остались в теле нового ратоборца. Долго-долго потом, в поэзии, в художествах, в обычаях, отзывались поверья язычества, равно готического и эллинского. У бессмертного Данте Вергилий, come persona accorta [210] , провожает поэта по всем закоулкам христианского ада. В католических соборах кариатиды-сатиры, кряхтя, поддерживают хоры или корчатся от святой воды в украшениях кропильницы. Языческие обряды остались доселе не только в играх народных, но слились иные и с обрядами веры. Зачем ходить далеко: вспомним постриги и поминки, вспомним игрища Ярилы и колядования о святках, семик и пр., и пр., и пр. Я уж не говорю, или я еще не говорю, о нашествии на Русь грецкого вкуса, который заставил нашего Ивана Горюна заиграть на свирелке Дафниса и Меналка [211] , наслал в наши песенники купидонов и нимф и расплодил по всем городам пародии римских и греческих зданий. Приторный вкус, несообразный ни с характером, ни с климатом нашим.

210

Как лицо благоразумное (ит.)

211

Дафнис и Меналк – мифологические персонажи, герои любовной идиллической лирики XVI—XVII вв.

Для нас, однако ж, необходим фонарь истории, чтобы во мраке средних веков разглядеть между развалин тропинки, по коим романтизм вторгался в Европу с разных сторон и, наконец, укоренился в ней, овладел ею. Странное дело: Востоку суждено было искони высылать в другие концы мира, с индиго [212] , с кошенилью [213] и пряностями, свои поверья и верования, свои символы и сказки; но Северу предлежало очистить их от грубой коры, переплавить, одухотворить, идеализировать. Восток провещал их в каком-то магнетическом сне, бессвязно, безотчетно; Север возрастил их в теплице анализа, – ибо Восток есть воображение, а Север – разум. Я не приглашаю с собой ни старичков наших в плисовых сапогах от подагры, ни молодежи с одышкою от танцев. Пойдут со мной одни охотники побродить, – но, ради бога, ни костылей, ни помочей!

212

Индиго – растение, из которого изготовлялась краска того же названия.

213

Кошениль – самка насекомых, из которой в высушенном виде изготовляли пурпурную краску кармин.

Предпоследний римлянин умер с Катоном [214] , последний – с Тацитом [215] . Преторианские когорты [216] продавали уже скипетр Августа [217] с молотка, и бездарные тираны, один за другим, а иногда вместе по двое, всходили на престол, чтобы удивить с высоты этой Тарпейской скалы [218] целый свет своим развратом и насилием. Но Рим стоил таких цезарей, когда мог ползать пред ними, лизать их стопы… Со всем тем имя Рим все еще пугало этих царей старинным духом мятежей. Оно упрекало их прежнею славою, прежними доблестями, настоящим позором обеих, и Константин [219] перенес столицу в Византию. Рим переехал в Грецию, но переехал только в титуле императора; он не привез на берега Босфора ни пепла, ни духа предков. Римскому орлу приклеили еще голову, позабыв, что варвары подрезали ему крылья. Коварство заменило силу, семейные сплетни и расколы заняли изнеженный двор Византии, между тем как европейские, и азиатские, и африканские дикари напирали на границу империи, вторгались в ее сердце, пускали на жатву меч, раскатывали головней города. Какой словесности можно было ожидать при таком дворе, в таком выродившемся народе? Надутая лесть для знатного класса, щепетильная схоластика и богословские сплетни в школах – вот что, подобно репейнику, цвело там, где красовались прежде Тиртей [220] , Сафо [221] , Демосфен. [222]

214

Катон Марк Порций Младший (95—46 гг. до н. э.) – римский политический деятель, оратор, республиканец.

215

Тацит Публий Корнелий (ок. 58 – после 117 гг.) – римский писатель, историк, защитник республиканского строя, обличитель деспотизма императоров.

216

Преторианские когорты. – Преторианцы в Древнем Риме – личная охрана полководца; позднее – императорская гвардия.

217

Август Октавиан (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – римский император. «Август» означает «возвеличепный богами».

218

Тарпейская скала – первоначальное название всего Капитолийского холма в Древнем Риме, позднее – южная его вершина, с которой сбрасывали изменников и преступников.

219

Константин Великий (ок. 285—337 гг.) – римский император.

220

Тиртей (VII в. до п. э.) – греческий поэт, вдохновлявший своими гимнами спартанцев во время войн.

221

Сафо (Сафа; первая пол. VI в. до н. э.) – греческая поэтесса.

222

Демосфен (ок. 384—322 гг. до н. э.) – греческий политический деятель и оратор.

Правда, Иоанн Златоуст [223] , святой Августин [224] , Григорий Назианзин [225] , Синезий [226] , в Риме, в Киринее [227] , в Афинах, в Птолемаиде [228] , развивали во всем блеске и чистоте учение духовной жизни, воплощали христианский мистицизм или, лучше сказать, романтизм в нравы, но сила их пленительного, убедительного красноречия прошла с ними вместе; века и волны варваров протекли между их кликом и отголоском. Рим пал жертвой мести за насилие; Греция пала жертвой зависти от бессилия. Вся деятельность жизни сосредоточилась на Западе: там лишь, за развдлины власти римской, бились кочевые народы, потоками крови смывали друг друга с лица земли или отбрасывали, загоняли куда глаза глядят; но в хаотическом мраке и буре средних веков готовился новый порядок гражданственности и нравственности. Народы-завоеватели стали станом посреди побежденных, разделили их вместе с землей промеж себя как добычу, сохранив и в мире на случай похода военное чиноначалие. Вся Европа обросла тогда замками феодальных баронов, между которыми раскрошилась власть прежних царей. Многие из готических и славянских народов управлялись сходками (Meeting, Wehr-maney, сейм), большая часть – князьями (konig, prince, suzerain, herzog earle, comte), избранными в вожди, в начальники, то на время похода, то на время мира, иногда для того и другого вместе. До поры оседлости, можно сказать, одна война была религией западных варваров, и потому христианская вера быстро разлилась между ними, равнодушными к старому, жадными к блестящим новостям. Лангобард [229] , нарядившись в римскую тогу, захотел и молиться в римской базилике. Для победителей вера сия была роскошь, отличие, для побежденных – услада. Первым она давала частые предлоги к завоеваниям, вторым – надежду на свободу, на облегчение, по духу евангельского братства. Посереди этого брожения, волнования, сокрушения народов возникало неведомое варварам сословие духовенства, сословие, независимое от дворян десятиною с народа, защищенное от народа святостию своего сана. Непрестанно и беспредельно возрастающая власть его, власть, которой представителем был папа, доказала свету силу слова над совестию, победу духа над грубою силою. Пользуясь суевериями невежества, католическое духовенство (уже давно отделенное от восточной церкви) не без битв, но без славы захватило царство сего мира, проповедуя «царство не от мира сего». Крест стал рукоятью меча; тиара задавила короны, и монастыри – эти надземные гробы – устремили к небу колокольни свои, сложенные из разрушенных замков. Со всем тем эпоха была самая драматическая, самая поэтическая: жизнь не текла, а кипела в этот век набожности и любви, век рыцарства и разбоев. Охотничьи рога гремели в лесу без устали. Вдали роптало аббатство вечерню звоном колоколов. Турниры сманивали воедино красоту и отвагу. Странствующие рыцари ломали копья на всех перекрестках. Барон на барона ходил войной вопреки своему сюзерену [230] . Зато странник смело стучался в калитку феодального владельца, садился за нижний конец его стола и платил за гостеприимство рассказом. Бродячий певец был необходимое лицо и на пиру и на похоронах. Он выпивал чару (эта прелюдия сохранилась очень набожно между певцами) и пел, бренча на арфе; пел романсы про битвы и подвиги предков, про дивные приключения паладинов, про чародеев-завистников, про похищенных красавиц, про искушения святых угодников, которые выручали несчастных из когтей беса или из-под колеса судьбы. Но больше всего они пели про славу и любовь, ибо все тогда любили славу и славили любовь. Христианство вывело женщин из-за решеток и покрывал и поставило их наравне с мужчинами. Рыцарство возвысило их над собою и природою, сделало из них идолов, обожало их, чуть не обожествило пх. Обеты – испытания и постоянства, едва вероятные нам, – были тогда обыкновеннее хлеба насущного. Этот духовный союз душ, это неизменное стремление к предмету своей страсти, это чудное свойство – во всей природе чувствовать одно, видеть одно – не есть ли практический романтизм, романтизм на деле? Прибавьте ко всему этому установление военно-духовных орденов, проливших мрачный мистицизм на поэзию, и ужас, наведенный тайным судилищем на всех. Femgericht был какой-то кошмар, тяготевший над средними веками, какое-то подземельное привидение, поражавшее как разбойник из-за угла. А проклятия церкви? а инквизиция?.. Вот отчего песни труверов [231] , миннезингеров [232] , менестрелей [233] так часто переходят от звона мечей ко вздохам, от клятвы к молитве, от грусти разлуки к бешенству гулянки, и песня их нередко замирает недоконченная, будто они оглядываются со страхом, не подслушивает ли их какой домовой или рассылыцик.

223

Иоанн Златоуст (ок. 350—407 гг.) – константинопольский архиепископ, церковный оратор.

224

Святой Августин (Августин Аврелий Блаженный; 354—430) – католический богослов.

225

Григорий Назианзин (Григорий Богослов; ок. 330 – ок. 390 гг.) – греческий поэт и прозаик, церковный деятель и мыслитель.

226

Синезий (Синесий) Киренский (между 370 и 375 – ок. 413 гг.) – греческий оратор, философ и поэт.

227

Киринеи (Киренская школа) – древнегреческая философская школа, основанная Аристиппом из Кирены (откуда и название) в IV в. до н. э.; выражала идеологию рабовладельческого общества.

228

Птолемаида (Птолемаис) – название ряда городов в Киренаике, Египте, Финикии, Памфилии и других областях, основанных или переименованных в IV—III вв. до н. э. Птолемеями (царская династия, правившая в эллинистическом Египте в 305 – 30 гг. до н. э.).

229

Лонгобарды – племя в раннем средневековье, принадлежащее к западным германцам.

230

Сюзерен (фр.) – в эпоху феодализма в Западной Европе высший сеньор (господин) по отношению к вассалам (подчиненным). Главным сюзереном был король.

231

Труверы (фр.) – поэты средневековой Франции (конец XI – начало XV в.).

232

Миннезингеры (нем.) – придворные рыцарские поэты в германских странах средневековой Европы.

233

Менестрели (фр.) – странствующие народные певцы-поэты в средневековой Франции и Англии.

Но всего более на готическую литературу произвело впечатление вторжение нордманнов (наших варягов) во Францию, мавров в Испанию и крестовые походы.

Шайки голодных, полунагих, но бесстрашных, бешеных славою скандинавов, кидались в лодки, выбирали себе морского царя (See Konung) и под его началом переплывали моря незнаемые, входили в первую встречную реку, волокли на себе ладьи по земле, если нужно было спустить их в другую реку, и по ней вторгались внутрь сильных, обильных государств, гибли или покоряли области, сражались, не спрашивая числа, грабили, истребляли, не щадя ни пола, ни святыни; но взяв оседлость, укрощались верою, хотя страсть к завоеваниям и водному кочевью долго бросала их потомков на другие народы.

Вспомним завоевание нашей родины и Нормандии сперва, завоевание Англии потом и частые набеги их в Испанию, в Сицилию, в Ирландию – всюду, где была добыча на приманку и вода для сплава. Скоро забыли скандинавы своего Одина [234] , своих Валкирий [235] , свою Валгаллу (рай), обещанную храбрым, – но дух саг их, но мысленность Севера, соединясь с остроумием и живостию французов, внедрились в характер нордманнский и, переплыв за Ламанш с Вильгельмом Завоевателем [236] , перегорев в пламени битв и мятежей, возникли, величественны и самобытны, в литературе английской, которая по праву и по достоинству стала образцового. Из этой-то амальгамы, беспечного, ветреного, легкомысленного, всегда поющего француза с жителем угрюмого Севера, который, будучи осажден зимою в своей хижине, поневоле был загнан в самого себя и углублялся в душу, произошел неподражаемый юмор, отличающий век наш. Стоики величались тем, что презирали страданье и смерть, – юмор делает лучше без всякой хвастливости: он смеется в промежутках страданий и шутит над смертию, играет с петлей, нередко рискует самою душой для острого словца. Мы воротимся к нему, когда станем говорить о стихиях романтической словесности.

234

Один (Оден) – бог, властитель мира (в скандинавской мифологии).

235

Валкирии (Валькирии) – в скандинавской мифологии воинственные девы-богини, которые помогали героям в битвах и души убитых уносили в рай, в Валгаллу (дворец бога Одина).

236

Вильгельм I Завоеватель (1027 или 1028—1087) – король Англии с 1066 г.

Нужда выживала скандинавов из отчизны, а безумие отваги, жадность к славе влекли их к опасностям и завоеваниям. Мавры были двинуты вдохновением Магоммеда. С кликом: «Бисмалла! бисмалла (во имя божие)!» ворвались они в Испанию и принесли с собою Восток, во всей изящности поэзии, архитектуры и наездничества; на, но несчастию, просвещение халифов было не звезда, а ракета: оно изумило, пленило всех – и погасло в неразгонимой туче испанского невежества. Но если с падением Боабдила [237] университеты Пиренейского полуострова век от века погрязали глубже в болото вздорной схоластики, зато роскошь выражений, зато новость стиля чудно привились к европейскому романизму и утонченное рыцарство, вместе с сегедиллами и романсерами, вместе с витыми столбами, с кружевнопрорезными башенками, со стрельчатыми окнами, разлилось по всему лицу Европы.

237

Поабдил (Боабдиль) – вариант имени мавританского царя Абу-Абдаллаха Мухаммеда. Был эмиром Гранады, воевал с Кастилией, ло потерпел поражение (1492), в результате чего мавры были насильственно обращены в христианство.