Статика
Шрифт:
Они приближались к нему все одновременно, поигрывая глянцевыми дубинками, выкрикивая оскорбления, раззадоривая себя, сплевывая, орошая его сознание грязными волнами ненависти и кислыми — страха.
— Что вам нужно? — устало проговорил червь.
— Нам нужно, чтобы на Земле не осталось таких выродков, как ты! — крикнул Сеня. — Вы, грязные ублюдки, именно вы отравляете атмосферу нашей планеты, и к тому же вы еще смеете требовать равные права!
— Я ничего не требую для себя… — сказал Леша. — Мне уже давным-давно все равно.
Удар обрушился на него откуда слева, и червь упал на
— Какие же вы сволочи, — процедил Сеня, с разбегу перемалывая ротовые щупальца Леши верной дубинкой.
Теперь червь не мог даже кричать.
ЧАСТЬ 4. ОФЕЛИЯ
— Ты веришь в судьбу, Герман? — спросил меня худой парнишка-монах с Империуса — мой случайный сосед по комнате.
Я скосил на него взгляд. Шутит, что ли?
Но Микки был серьезен как никогда. Он даже натянул на себя серую рясу и в данный момент стоял на коленях перед журнальным столиком, устремив взгляд в потолок, а руки сложив ковшиком.
— Ты молишься, Микки, или рассуждаешь о смысле жизни? — спросил я, возвращаясь к прерванному занятию — возлежанию на жесткой кушетке и созерцанию выкрашенной в скучный светло-коричневый цвет стены.
А что поделать, если ты живешь в полторазвездочной гостинице? О лучшем мечтать не приходится для парня, у которого за душой осталось совсем немного.
Наверное, зря я залетал на Землю…
Потратил половину гонорара.
И все равно ничего не сумел сделать.
Если не считать того, что спас Санкт-Петербург от ядерного взрыва.
— Господь с тобой, — прошептал Микки Павлоцци, и его лысая маковка горестно покачалась вместе с головой, — Герман, неужели ты думаешь, что я даже во время молитвы не буду пытаться наставить тебя на путь истинный? Как же ты ошибаешься тогда, брат мой! — Добавил он торжественно.
— Да ладно тебе, Микки… — устало произнес я. — Давай тогда сразу — предлагай пост папы в Ватикане. Тогда я подумаю. Может и соглашусь.
— Забываешь, Герман, — сказал монах, — что не являюсь я ни католиком, ни даже христианином в целом. Сколько раз можно тебе талдычить, что вера моя — вера Огненного Меча, а братство наше…
— Промывай мозги кому-нибудь другому, Микки, — зло проговорил я. — Меня уже достали твои проповеди. Я предпочитаю старого доброго Микки Павлоцци с Империуса, который весь полет на Офелию не вылезал со мной из бара и выпивал пинту за пинтой старого доброго самогона — первака!
— Чем ближе мое новое служение, тем ярче встают образы справедливого суда Божьего надо мной, смиренным слугой Его, который случайно закружился в греховном круге страстей и низких переживаний, вызванных…
— Слушай, Микки, как тебе удается строить такие фразы? — спросил я.
— Какие — такие? — замялся Павлоцци, недовольный, что я прервал его речь.
— Многоступенчатые. Понимаешь, я некоторые из них записать не смогу, не то что выговорить!
Некоторое время мы молчали, лишь вода звонкими каплями стучала по ржавой раковине.
— И все-таки я повторю вопрос, Герман, — вновь подал голос Микки. — Веришь ли ты в судьбу?
— Я верю в рок, — подумав, ответил
я.— Что ты имеешь в виду?
— Что имею, то и… — начал я и осекся. Павлоцци все-таки итальянец, вряд ли поймет эту исконно русскую шутку. — Ладно, слушай. Представь, что ты — мальчик. Хороший, отзывчивый ребенок шести-семи лет. У тебя есть мама, папа — оба молодые, энергичные люди. Ты счастлив, все здорово…а на планете, где вы живете начинается голод… твой отец работает изо всех сил, но шансов на приличный заработок у него нет… потом у тебя умирает мать. Глупо, бессмысленно. Еще через несколько дней погибает отец. Молодой, здоровый, уверенный в себе парнишка. Ему бы жить еще и жить! Мальчик…нет, ты… ты знаешь, что где-то далеко, на другой планете у тебя остались дедушка с бабушкой. Ты летишь на эту планету и обнаруживаешь… что они тоже умерли. Совсем недавно — примерно в то же время, когда погибли твои родители. Что это, по-твоему, Микки? Судьба? Нет, преподобный Павлоцци, это рок! Вот что это такое!
— Давай помолимся за родителей этого мальчика, — тихо произнес Микки, закрывая глаза.
Я промолчал, разглядывая ленивого таракана, который степенно следовал от вентиляции к моей своеобразной кровати.
Кто завез этих тварей на солнечную Офелию?
— Этот мальчик — ты? — спросил Павлоцци.
— Нет, преподобный, — ответил я. — С этим мальчуганом я совершенно случайно познакомился на Статике. Отвез на Землю к родственникам, вот только… было уже поздно.
— Ты отдал его в детский дом? — спросил меня монах.
— Нет, я оставил его на попечение одной доброй старушки. Если выгорит мое дельце на Офелии, я вернусь и усыновлю пацана.
— Такие люди как ты редко встречаются, Герман. Чиста твоя душа, — мягко сказал Павлоцци, — открыт тебе путь к спасению. Покайся же прямо сейчас, приди в объятья истинной веры!
— Нет, Брат Микки, — я встал на ноги, похлопал его по плечу, — пойду-ка я лучше прогуляюсь по Офелии, загляну на пляж, сниму девчонку…
— Блуд! — с отвращением в голосе произнес монах. — Что может быть хуже? Что может быть отвратительней?
Я наклонился над раковиной, сполоснул лицо холодной водицей (даже водопроводная вода на Офелии пахла южными травами и местными звездными ночами), достал электрощетку для зубов.
— Не тело надо сохранять в чистоте, но душу, — мудро изрек Павлоцци. — Иногда ты забываешь об этом, брат Герман.
— Микки, мы прибыли на Офелию вчера вечером. Почему ты до сих пор не принялся наставлять туземцев и туристов на путь истинный? — спросил я. — Может, хватит отыгрываться на мне?
— Тело слабо, — сказал Микки, — особенно если учесть, что мне тебя вчера пришлось выносить из корабля на собственных плечах.
— Особенно если учесть, что выносили нас обоих, Микки, — возразил я, нанося на подбородок и щеки дешевую бритвенную пасту «АнтиВолос». — Хорошо, что я еще ворочал языком — с трудом, но ворочал — и приказал таксисту везти нас в самый дешевый отель. Ты, насколько я помню, я пьяном угаре настаивал на «Хилтоне».
Павлоцци горестно покачал головой:
— Прощение сейчас я вымаливаю у Господа, брат Герман, именно прощение… Однако же мои ошибки не должны затмевать перед тобой свет Истинной веры…