Статуи никогда не смеются

— Ах, да. Хорошо, что напомнили. Я говорил с Молнаром об этом. Надо сделать. Хорошо бы помочь им в этой кампании. Знаете, это вопрос престижа. А вы могли бы поговорить с Симоном. Почему это должно стать заслугой толстяка? Не так ли?

— Вы правы, господин барон. Думаю, что, если мы с этим вопросом покончим, страсти утихнут очень надолго.

3

Прекуп посмотрел на часы. До встречи с Симоном оставалось еще много времени; ему стало тоскливо, во всем теле он чувствовал какую-то слабость. Он поправил белый манжет, сделал еще несколько неуверенных шагов, и вдруг это бесцельное хождение начало его раздражать. Так случалось всякий раз, когда нужно было с кем-нибудь встретиться. Его охватило возбуждение. На бульваре он вошел в освещенное фойе кинематографа. Картина уже началась, из зала доносилась громкая музыка, у входа толкалось несколько молодых людей. Вдруг он увидел свое отражение в зеркале: тощий человек, стянутое поясом пальто, лицо длинное, худое, квадратный подбородок. Из-за густых бровей всегда казалось, будто он чем-то недоволен, улыбка получалась у него вымученной, какой-то болезненной. Он сдвинул шляпу на затылок, открыв высокий узкий лоб, обрамленный редкими прядями черных волос. Потом повернулся на каблуках и вышел.

Вечерняя сутолока города вызвала у него улыбку. Его забавляли претензии маленького городка походить на большой город, где все спешат, где все заняты, где автомобили мчатся с невероятной скоростью и влюбленные устремляются в парки, как только начинает темнеть. В сущности, этот городок одновременно наводил на него тоску и забавлял его: ему казалось, — он и сам не знал почему, — что все лишь делают вид, будто бы они невероятно заняты, хотя на самом деле спешить им решительно некуда.

Прекуп вошел в кафе и заказал пирожное. Оно оказалось слишком сладким, какое-то подслащенное мыло. Это еще больше разозлило его. Он уплатил и ушел, хлопнув стеклянной дверью.

Часы на башне примарии показывали половину девятого. Он глубоко вздохнул и направился к парку. На него напала меланхолия, ему захотелось выпить рюмку хорошего коньяку, прилечь, полистать какую-нибудь книжонку и уснуть.

Он подумал, не пойти ли после встречи с Симоном к Нуци. Вот обрадуется; бедняжка. Его успокаивала ее глупость и необразованность. Нуци станет говорить о платьях. Ей нравится зеленый цвет, а ему он не нравится. Потом маленькая ссора, небольшое представление, примирение, бутылка вина, танцевальная музыка. Он не умел танцевать, но ему доставляло удовольствие сидеть в кресле и смотреть, как вертится Нуци, обнимая воображаемого партнера.

Возможно, он был не единственным мужчиной, который посещал ее, но для него это не имело никакого значения. Нуци была глупа, она восхищалась им, правда не как мужчиной, а как постоянным источником доходов, денег, которые она принимала без особых колебаний.

Он вспомнил и о Софии, ее прислуге. Как-то две недели назад ему стало скучно, у него болела голова; эти заседания с претензией на то, что они служат строительству нового мира, опротивели ему. Он пошел к Нуци.

— Ее нет дома, господин инженер! — встретила его прислуга.

Он вздрогнул.

— Я хочу зайти!

— Пожалуйста, — она сделала большие глаза и покраснела.

Она тайно была влюблена в него. Серебристые галстуки, кожаные перчатки, рубашки с монограммами и французские романы, которые он иногда забывал на ночном столике, сводили ее с ума.

София стояла в дверях и не знала, что делать. Она лишь разглаживала белый передник на бедрах. Пахло розовой водой.

— Пожалуйста, приготовь мне чай. — Потом, просто от нечего делать, спросил: —А ты ела?

— Не-е-ет… — ответила та неуверенно.

— Тогда приготовь что-нибудь для нас обоих. Я не люблю есть один.

Он говорил повелительно именно потому, что не привык к такого рода приключениям. Когда София вернулась, у нее была расстегнута пуговица на блузке. Пре-куп улыбнулся. Посмотрел на ее черные влажные глаза, черные густые волосы, перевязанные лентой.

— Вино есть?

— Нет, господин инженер.

— Пойди и принеси.

Когда она принесла вина, на ней уже не было белого передника. Прекуп снял пиджак.

Он остался допоздна. На другой день в конторе пахло розовой водой. О своей щедрости он узнал позднее от Нуци.

— Знаешь, Прек, моя прислуга очень трудолюбива и экономна. Она купила себе новое пальто. Мне следует у нее поучиться.

Вспомнив об этих словах, он подумал, что раньше подобный намек причинил бы ему боль, он почувствовал бы себя оскорбленным, стал бы стыдиться самого себя. Тогда у него были идеалы. Он махнул рукой. Теперь главное было выжить, удержаться на поверхности; иногда это казалось ему совсем нетрудным.

«В сущности, почему бы мне не пойти к Нуци?» Он быстро вошел в телефонную будку. С другого конца провода ему ответил немного деланный голос Лианы, его жены.

— Да…

— Алло, это я, дорогая. — И быстро продолжал, чтобы она не успела его прервать. — Дорогая, я говорю из конторы. У меня очень много работы. Важные подсчеты, потом заседание…

— Опять?.. Опять?.. — В сердитых интонациях он все же различил некоторое подобие сочувствия.

— Что поделаешь? Надо… Ты же знаешь. Ну, до свидания, до завтра. Мы пообедаем в ресторане, хочешь?

— Да, милый, да!

Он направился к парку. Из рощи доносился смех, на деревьях пели птицы. Он даже сплюнул от такой банальной картины. Нашел незанятую скамейку, Она вся была освещена, может быть, потому и была свободна. Сел. Посмотрел на часы. Симон должен появиться с минуты на минуту. Возможно, сегодня он останется доволен. Нужно, чтобы он был доволен.

Действительно, Симон пришел точно, как всегда, и, как всегда, попросил у него сигарету. Потом сел около него и сказал по-дружески:

— Хорошая погода, господин инженер.

— Ничего, — ответил Прекуп.

Помолчали. Голубоватый дым поднимался густыми кольцами. Они были похожи на двух служащих, которые живут поблизости и после ужина вышли на несколько минут в парк.

Прекуп, казалось, наслаждался наступившим в парке спокойствием: он вытянул ноги и вздохнул.

Симону это молчание показалось искусственным. Он хотел уже заговорить, как вдруг Прекуп наклонился к нему:

— Я пригласил тебя, чтобы…

4

После разговора с Фаркашем Хорват стал внимательнее присматриваться к лицам рабочих. Они были такими же, как и прежде: изможденные, под глазами темные круги. И всякий раз он укорял себя: «Господи, господи, а я ходил здесь, как слепой. Испугался чиновничьей работы, увлекся выпуском продукции, решением крупных проблем и забыл о людях. Будь проклята моя близорукость! Ведь если бы кто-нибудь сказал мне, что на фабрике я за деревьями не увижу леса, я плюнул бы ему в лицо. Но значит и Флорика права. Значит и она видела лучше меня. А я, дурак, не считался с ней. Хотел решать крупные проблемы. Нет, без сомнения, советы Фаркаша пошли мне на пользу. Он заставил меня видеть вещи в свете сегодняшнего дня, подходить к ним по-человечески».