Статуи никогда не смеются

— Что предлагают товарищи? — повернулся Симон к остальным.

— А что ты предлагаешь, товарищ Симон? — искоса посмотрел на него Хорват.

— Я предлагаю обсудить, — недовольно сказал Симон и сел за стол. — Вы согласны?

— Да.

— Хорошо.

— Тогда приступим, — сказал Хорват так же спокойно, как вначале. Только вены на лбу набухли. — Нужно убедить барона собрать станки. Тогда можно будет организовать еще одну смену. И не только в прядильне, но и у ткачей. Таким образом мы смогли бы дать работу больше чем тремстам текстильщикам, которые прозябают дома. — Он на мгновение замолчал, потом добавил другим тоном — Конечно, барон будет сопротивляться.

— Именно об этом я и хотел сказать, — перебил его Симон. Хорват посмотрел на него с досадой, но дал ему договорить. — Мы потребовали у него полотна, потребовали денег для диспансера, для отдела снабжения, для домов отдыха, а теперь для яслей. Он дал нам. Конечно, не по доброй воле. Мы боролись за каждую копейку. Кроме того, он начал строить еще и стадион на свои деньги. Что он сделает с ним после своей смерти? Он, что, возьмет его с собой в могилу? Нет! Стадион перейдет по наследству к рабочему классу.

Хорват расхохотался.

— Стало быть, как его наследники, мы должны ждать, пока барон состарится, оберегать его, чтобы он не составил другого завещания. Ты говоришь глупости, товарищ Симон.

— Я тебя никогда не перебиваю, — сказал Симон, не обращая внимания на слова Хорвата. — Не в этом дело. Дело в том, что, если мы пойдем к нему просить денег на сборку станков, он не даст нам денег на ясли, так как ясли не предусмотрены коллективным договором.

— Опять же по нашей вине, — снова сказал Хорват.

Симон смерил его взглядом.

— Если бы у нас был такой же политический уровень, как у Карла Маркса, я не забыл бы этого. Но, как я говорил, не в этом дело. Скажите, что важней — ясли или сборка станков?

— Станки, — вступился на этот раз Жилован, глядя на Хорвата. Тот подмигнул ему.

— У тебя нет детей, поэтому ты так говоришь, — возразил Симон.

— Не знаю, зачем нужно выбирать между этими двумя вещами, — высказал свое мнение Хорват. — Обе они важны. Станки важнее, чем ясли. Но проблема яслей достаточно назрела, чтобы не тянуть с ее решением. Пусть барон дает деньги и для того и для другого.

— А если он не даст?

— Разъясним ему.

— Если бы я не знал, что ты честный рабочий, — медленно произнес Симон, — я подумал бы, что ты прихвостень. Если мы смонтируем станки, возрастет продукция, и барон больше заработает. А если капиталист больше зарабатывает, он может это сделать только за счет рабочего класса. Стало быть, мы станем еще беднее. На деле сборка станков — это гораздо более трудная проблема, чем мы думаем. Надо бы обсудить ее в уездном комитете.

— Слушай, Симон, — засмеялся Хорват, — у тебя такой политический уровень, вечно ты садишься в лужу.

— Меня не интересует твое мнение, — зло сказал Симон. — Я прошу записать в протокол, что я лично был против этого предложения. — Он повернулся к Хорвату. — Ты хочешь, чтобы мы опять пошли к Вольману?

— Непременно.

В зале наступила тишина. Слышно было только тяжелое ровное дыхание Хорвата. Симон с ненавистью посмотрел на него, потом вытащил большой красный носовой платок и принялся протирать запотевшие очки.

Глава VIII

1

Низкая тяжелая машина с голубым кузовом неожиданно остановилась у главного входа. Вахтер подбежал, поклонился и открыл дверцу. Вольман быстро вышел из машины, кивнул и направился к конторе. На нем был голубой плащ с узкими отворотами. Из карманчика высовывался белый уголок тонкого носового платка. Войдя в здание, он снял шляпу, обнажив высокий лоб и серебристые слегка вьющиеся коротко остриженные волосы. Курьер открыл перед ним дверь, машинистка быстро встала и, покраснев, опустила длинные ресницы.

— Доброе утро, — сказал Вольман.

Все заулыбались. Он снял тонкую серую перчатку и протянул руку курьеру, который быстро вытер свои пальцы о полу грубой куртки. Потом Вольман подошел к секретарше, поздоровался и с нею за руку.

— Как дела, Лючия?

— Хорошо… хорошо, господин барон…

— В десять соедини меня с Албу.

— Слушаюсь, господин барон. Ровно в десять.

Вольман уже не слушал ее, он быстро вошел в кабинет. Уборщица как раз задергивала шторы на окнах: она знала, что господин барон любит работать при слабом уютном свете настольной лампы.

Вольман, как всегда, церемонно поздоровался с нею, Однако на этот раз, пребывая в хорошем расположении духа, он повернулся к ней и спросил:

— Как поживаешь, тетушка Ифрим?

— Хорошо, благодарю вас за внимание.

Вольман долго пристально смотрел на нее и вдруг неожиданно, словно у него сразу исчезло то хорошее расположение духа, в котором он пришел из дома, почувствовал смущение: никак не мог он отвести взгляда от старой женщины. Из-под серого полотняного халата, который прикрывал ее бесформенное тело, виднелись ноги, тонкие, кривые, с вздувшимися венами и сморщенной кожей.

Вольман быстро сел в кресло. Так лучше: он уже не видел ее ног. Положил плащ на мягкую кожаную спинку кресла. Женщина бросилась к нему и заботливо повесила плащ на вешалку, потом неловко, на цыпочках направилась к двери.

— Подожди, — остановил ее Вольман.

— Что угодно, господин барон?

— Как себя чувствует твой муж? Он все еще в больнице?

Перед ним возник образ Ифрима. Он хорошо помнил его: худой, черноволосый, небритый, от чего лицо всегда казалось грязным. До войны он был мастером в прядильне и, вернувшись с фронта, без конца болел. Прекуп не раз предлагал его уволить, но Вольман, сам не зная почему, может быть из-за несчастной его жены, был против.

— Все еще в больнице, господин барон. Все еще в больнице. Но если бог поможет купить ему лекарство…

Тонкие брови Вольмана почти незаметно дрогнули. Он пожалел, что завел этот разговор. «Все они одинаковы: как только заговоришь с кем-нибудь, сразу начинают клянчить». Он сухо ответил ей:

— Пойди к господину Прекупу и скажи ему, чтобы он достал тебе лекарство. За счет фабрики. Иди.

Она бросилась целовать хозяину руки, Вольмана передернуло.

— Да благословит вас бог, господин барон, да благословит вас бог. — И женщина со слезами на глазах вышла из конторы.