Статья Пятая

Он содрогнулся. Затем, не произнося ни слова, всунул ноги в ботинки, схватил свою куртку и вылетел из палатки.

* * *

Долгие часы я сидела, ошарашенная, и пялилась в темноту, а Чейз ходил туда-сюда возле палатки. Я снова подумала о бегстве, но знала, что, без сомнений, в конце концов я потеряюсь в ночном лесу.

Какое-то время спустя я осознала, что звук его шагов сменился тишиной. Внезапно меня окатило ужасом: мне показалось, что Чейз решил бросить меня. И хотя мне совершенно не хотелось этого признавать, но теперь в поисках мамы я полагалась на него. Я нуждалась в нем.

Я выползла из спального мешка и пробралась к выходу. Мои окоченевшие пальцы не сразу смогли справиться с молнией, но наконец я откинула в сторону нейлоновый клапан двери.

Тьма немного рассеялась, но рассвет еще не наступил. Чейз сидел, прислонившись к дереву, в десяти футах от палатки - нес вахту. Я присела на пятки, успокоившись, когда увидела, что он никуда не делся.

Температура воздуха упала. Еловые иголки на земле блестели инеем. К тому времени как я выбралась из палатки, Чейз встал. Как старик, он, окоченевший и полузамерзший, распрямил спину. Меня обожгло волной раздражения. Почему он просто не вернулся в палатку? Я бы подвинулась. Наши непонятные чувства по отношению друг к другу были гораздо предпочтительнее смерти от воспаления легких.

Но, когда я подошла поближе, раздражение сменилось беспокойством. Его щеки были покрыты ярко-красными пятнами, а губы посинели и потрескались. Хоть на нем и была куртка, она плохо защитила его от непогоды; она громко шуршала каждый раз, когда он вздрагивал. Дыхание Чейза не оставляло возле его лица облачка пара, какое образовывалось у моего рта. В нем не осталось не капельки тепла.

Я бегом кинулась обратно в палатку и вернулась со спальным мешком. Чейз не протестовал, когда я накинула ткань ему на плечи, но, когда он попытался взяться на спальник, тот выскользнул из его окоченевших пальцев. И тогда я увидела, что костяшки его правой руки распухли и были покрыты синяками. Засохшая дорожка крови вела от его пальцев к запястью.

– Твоя рука!
– воскликнула я.

Он уставился в землю, намеренно избегая моего неодобрительного взгляда, как ребенок, которого поймали на краже.

– Я в п-порядке. Ты можешь еще п-поспать.
– Даже его голос казался обледеневшим.

Я скрестила руки на груди и выжидательно подняла брови.

Вздрогнув, он разогнул пальцы.

– Я подрался, - сказал он с небольшой улыбкой. И, увидев мое смятение, добавил: - С деревом.

Мои глаза расширились.

– Как я понимаю, ты проиграл эту битву.

– Да ты бы в-видела дерево.

Я непроизвольно рассмеялась, почувствовав теперь, что под мою одежду просочился холод. И как только Чейз пережил эту ночь, совсем не двигаясь?

Его кровь начала разогреваться, и он потопал ногами. Это немного обнадежило меня.

– Я п-прошу тебя простить меня, Эмбер.

Звук собственного имени застал меня врасплох. Когда мы наконец встретились после долгой разлуки, Чейз произносил его, отдавая мне приказы, в ярости или даже в удивлении. Но то, как надломленно он произнес его сейчас, заставило мою грудь болезненно сжаться.

– И я прошу прощения за вчерашнее, за то, ч-что я сказал. На самом деле я так не думаю. И за все остальное. За школу реформации... за все. Я никогда не думал... Господи, взгляни на свои руки. И я знаю, это не самое худшее, что произошло с тобой. Я вижу. Я бы хотел... Мне так жаль.
– Он пнул ногой землю, вздрогнул, будто сломав палец.

Я знала, что он заметил следы от розги Брок и то, как неуютно я себя чувствовала по отношению к его пистолету, но не думала, что это настолько засело в его мозгу. Раньше он ничего не говорил.

Не в состоянии это больше терпеть, я придвинулась к нему, не смущаясь, когда он отстранился. Я погладила его по рукам, избегая касаться того места, где он был ранен. Я не знала, что сказать. Его извинение застало меня совершенно врасплох, и я не была уверена, могу ли доверять его искренности.

– Не надо.
– В его голосе не хватало убежденности.
– Тебе не следует...

– Прикасаться к тебе? Не волнуйся. Я никому не расскажу, - сказала я, уязвленная.

– Я не тот, кем был, - сказал он.
– Тебе не следует вести себя со мной по-дружески.

Я задалась вопросом, что же такого ужасного он сделал, что это не позволяло ему принять даже каплю доброты от кого-то другого. В этот миг показалось невозможным, чтобы я могла ненавидеть его больше, чем он сам ненавидел себя.

Очень осторожно, как если бы я была стеклянной, он оттолкнул меня. Я понимала: он боялся снова причинить мне боль, но почувствовала укол обиды - мне показалось, будто он меня отверг.

– Я бы позволила тебе вернуться в палатку, - сказала я.

– Я знаю.

Я подняла на него взгляд. Под его глазами залегли темные тени.

– Так почему...

– Я пообещал, что никогда не причиню тебе боли.

Я прикоснулась к своей шее. Ничто больше не напоминало о его захвате: он быстро убрал тогда руку. Он напугал меня, но не ранил.

Как если бы чувства вины и стыда было для него недостаточно, он подверг себя наказанию с помощью своей же физической силы, путем извращенных логических заключений решив, что заслуживал боль. Я знала, что таким его сделала МН. Я поняла, что желаю, чтобы во мне нашлось достаточно злости и я бы выругала его за это, но злости во мне не обнаружилось. Тем, что я чувствовала - а это было сочувствие, - я поделиться не могла: знала, что он использует это, лишь чтобы разгорячить свой стыд. Поэтому, когда я снова ощутила жгучее желание обнять его, я сдержалась. Я удовольствовалась тем, что просто стояла рядом с ним, пока он согревался, надеясь, что по моему присутствию он поймет: наказание завершено.

* * *

Днем потеплело, хоть и несильно. Нулевые температуры воздуха сделали нашу дорогу скользкой, а туман ограничивал видимость; таким образом, мы путешествовали почти вдвое медленнее, чем вчера. Каждый шаг требовал внимания и усилий.

Прошло два дня. Мы мало ели, мало спали и мало разговаривали. Время неумолимо текло вперед. Когда восход солнца объявил, что наступил понедельник, нами овладело настойчивое чувство торопливости. Чтобы найти пропускной пункт, у нас оставалось менее дня.

И это было не единственной нашей проблемой. Мы экономили свои припасы, но все равно к утру у нас закончилась еда, а со вчерашнего дня нам не встретилось ни одного ручья, где мы могли бы наполнить наши фляги. В животе у меня было пусто.

Чем ближе мы подходили к цивилизации, тем с большей скоростью увеличивалось количество мусора на земле. Чейз раскидывал ногой в стороны обрывки упаковок, жестяные банки и потускневшие коробки Horizons, разыскивая что-нибудь, что могло бы нам пригодиться. Перспектива того, что нам придется есть отходы, уже не казалась такой отвратительной, как раньше.