Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)

– - Что вы, конечно нет! Как раз думаю о тех знакомых, которые высказывали обо мне мнение совершенно отличное от того, что сам думал о себе. Какая страшная мысль!

Притчард пытливо смотрел на нее, но ей не удавалось понять, серьезно он говорит или шутит.

– - Ну а каково ваше мнение о себе?
– - продолжал он.

– - Ну... оно еще не сформировано до конца,-- медленно произнесла она.-Знаю, каким оно должно быть, и это пока все. Хочу быть человеком ответственным; еще -- не быть бессердечной, жестокой... плыть в верном направлении...-- Пожала плечами, вконец смущенная.-- Может, я изъясняюсь неудачно, как вы думаете?

– - Может. Но зато восхитительно искренне.

– - Ну, до восхищения еще далеко,-- несколько охладила она его пыл.-Может, лет через десять. До сих пор я еще не знаю, к какому сорту принадлежу.-- Нервно засмеялась.-- Как хорошо, что вы уезжаете через несколько дней, я больше вас никогда не увижу и потому могу говорить с вами так откровенно. Не находите?

– - Да,-- подтвердил он,-- очень хорошо.

– - Я так долго ни с кем не разговаривала по душам... Или во всем виноват ром?

– - Готовы ко второй чашке?
– - улыбнулся Притчард.

– - Да, благодарю вас.

Наблюдала, как он разливал по чашкам чай, и, к своему большому удивлению, заметила, что у него дрожат руки. А что, если он один из тех молодых людей, которые после возвращения с войны пьют по бутылке виски в день?..

– - Итак, завтра забираемся на вершину горы,-- подытожил он.

Констанс почувствовала великую к нему благодарность: понял, что ей больше не хочется изливать ему душу, и перевел разговор на другую тему, не дав ее признаниям никакой оценки.

– - Ну как же вы туда полезете -- с вашей лодыжкой?

– - Попрошу врача сделать мне укол новокаина -- и часа через два моя лодыжка крепка как камень, крепка навечно.

– - Ладно.-- Она не спускала глаз с его дрожащей руки.-- Значит, утром?

– - По утрам я на лыжах не катаюсь.-- Он добавил рому в свою чашку, понюхал смесь, оценивая по достоинству.

– - Чем же вы занимаетесь по утрам?

– - Отдыхаю и пишу стихи.

– - Ах вот оно что!
– - И бросила на него недоверчивый взгляд.-- Не знаю ли я вашего имени?

– - Нет. Все, что пишу, разрываю на мелкие кусочки на следующее утро.

Ей стало неловко -- из всех, кого знала, стихи писали только пятнадцатилетние мальчишки в подготовительной школе; пришлось засмеяться.

– - Боже! Мне кажется, вы... человек с отклонениями.

– - "С отклонениями"?
– - Он вопросительно вскинул брови.-- Вы имеете в виду сексуальную ориентацию? Это слово, по-моему, в Америке является оскорбительным. Это когда парни с парнями, так?

– - Не всегда,-- возразила Констанс, еще больше смущаясь.-- В данном случае оно... не имеет такого оттенка. Какие же стихи вы пишете?

– - Лирические, элегические, атлетические. Воспеваю молодость, смерть и анархию. Все это очень хорошо вышибает слезу. Пообедаем вместе сегодня?

– - Это почему же?
– - изумилась она, снова озадаченная тем, как быстро и неожиданно он перескакивает с одного на другое.

– - Вот такого вопроса никогда не задаст европейская женщина,-назидательно молвил он.

– - В отеле я распорядилась, чтобы обед мне принесли в номер.

– - В отеле я пользуюсь большим влиянием. Думаю, мне удастся уговорить их не препровождать поднос с едой к вам наверх.

– - Кроме того,-- упиралась Констанс,-- всю неделю вы обедали с одной французской дамой. Что скажете по этому поводу?

– - Отлично!
– - улыбнулся он.-- Значит, вы тоже следили за мной!

– - В столовой всего пятнадцать столов.-- Констанс чувствовала себя неловко.-- Так что волей-неволей...

Француженке этой, по крайней мере, лет тридцать, у нее короткая, взбитая прическа, неимоверно тонкая, просто осиная талия. На ней всегда черные брюки в обтяжку и разных цветов свитера; тончайшая талия затянута блестящими металлическими поясами. Каждый вечер они с Притчардом сидели вдвоем за столиком в углу и все время оба громко смеялись собственным шуточкам. Оказываясь в одной комнате с этой француженкой, Констанс чувствовала себя слишком юной и неуклюжей.

– - Французская дама, о которой вы говорите,-- мой хороший друг,-оправдывался Притчард,-- но, по ее словам, англосаксы не в ее вкусе, им не хватает тонкости. Французы -- патриоты до мозга костей. К тому же завтра приезжает ее муж.

– - Все же я намерена строго придерживаться своего плана,-- официальным тоном заявила Констанс и встала.-- Ну, мы идем?

Притчард молча глядел на нее.

– - Вы очень красивая. Иногда трудно удержаться и не сказать об этом.

– - Прошу вас, мне пора идти!

– - Само собой,-- отозвался он, тоже встал, положил на стол деньги.-Как скажете!

Не проронив ни единого слова, дошли до отеля. Уже совсем стемнело, было холодно, и вырывавшиеся изо рта клубы пара были похожи на маленькие облачка с ледяными кристалликами.

– - Я позабочусь о ваших лыжах,-- сказал он возле двери.

– - Благодарю вас,-- тихо ответила она.

– - Спокойной ночи. И напишите проникновенное, задушевное письмецо.

– - Попытаюсь.-- Констанс повернулась и вошла в отель.

В номере она сбросила ботинки и, не снимая лыжного костюма, улеглась на кровать, не включая света, и уставилась в темный потолок, размышляя. Никто никогда не говорил ей, что англичане -- вот такие.

"Мой самый дорогой и любимый,-- писала она.-- Прости, что не писала, но погода была на диво хороша, правда, совсем недолго, и я решила посвятить все свое время бегу на лыжах по кругу или борьбе с глубоким снегом. Здесь отдыхает один англичанин,-- сознательно не стала скрывать она,-- очень мил, даже вызывался стать моим инструктором, и я под его руководством в самом деле добилась больших успехов. Он служил в ВВС, его отец убит на фронте, а мать погибла во время бомбежки..."

Нет, так не пойдет! Марк может расценить это как ее уловку. Словно она старается что-то скрыть от него, выпячивая эту несчастную, погибшую семью патриотов, словно витрину магазина.

Скомкала начатое письмо, бросила в мусорную корзину; взяла еще листок бумаги. "Мой самый дорогой и любимый..."

Кто-то постучал в дверь; она крикнула по-немецки:

– - Ja!

Дверь отворилась, и в комнату вошел Притчард. Она с удивлением подняла на него глаза -- за все три недели он ни разу не осмеливался войти к ней,-встала, стараясь скрыть смущение. Сидит ведь почти босая, в одних чулках, в номере беспорядок после целого дня лыжных прогулок: ботинки стоят у окна, свитера бесформенной кучей навалены на стуле, перчатки сохнут на радиаторе; мокрая парка висит в ванной на ручке двери, с воротника стекают ручейки тающего снега. Гремит радио: какая-то армейская станция в Германии передает американский джаз-банд -- он наяривает "Бали Хай". Притчард, стоя перед открытой дверью, улыбается ей...