Ставка на выбывание

— Вот это моя Манюня пришла меня успокоить… — тяжело вздохнул и, потянув ее к себе, усадил на колени. — Кто кого теперь должен успокаивать? Не плачь, я не хочу, чтобы ты плакала. Что со мной будет? Побешусь немного и отойду. Ничего со мной не будет. А тебе нельзя переживать и волноваться. — Все сошло с него, страшный бунт в душе унялся, и ничего больше не волновало — только ее слезы.

— Как я могу не переживать? Я же люблю тебя. Я столько много хотела сказать тебе и все забыла, — прошептала еле слышно.

— Больше ничего не нужно, — отер ее слезы, чувствуя, как странно отяжелели руки. — Ты мне все сказала. Я, конечно, сейчас попытаюсь выдержать паузу, чтобы мои слова тоже прозвучали эффектно, но, думаю, эффектнее, чем у тебя, уже не получится. Маняша, я тебя люблю.

Правда. Спасибо, что ты у меня такая. Ты делаешь меня лучше.

Она засмеялась, обняла его за плечи и приникла к нему всем телом — беспредельно обнаженная душой и беззащитная.

— Я люблю тебя, — прошептал еще раз, прижавшись губами к горячему виску.

ГЛАВА 26

Предрассветное утро. Спать уже не хотелось, не мог. Сон испарился, как только на небосклоне посветлело, — будто кто-то мазнул по нему светлой краской то тут, то там.

Осторожно, стараясь не потревожить Машу, Виталий поднялся с постели и подошел к широким окнам.

Самое ненавистное время — между зимой и осенью. Короткий период, когда земля уже мерзлая, а снега еще нет — погода свербящая, плачущая.

Небо словно опускается на город, придавливая его своей мощью и холодом. Солнца днем не видно. Оно где-то там, высоко, на той стороне, за взлохмаченным облаками.

Несколько дней прошло с того вечера, как вынужден был рассказать Маше о своем некрасивом прошлом. Яростная пелена спала, а злость уже не затмевала разум, но захотелось вдруг коснуться этого небесного холода, чтобы, может быть, еще больше отрезветь и охладиться. Спустившись в гостиную, открыл окно, и холодный мокрый воздух тут же рванул в комнату.

Все-таки есть что-то полезное в задушевных разговорах. Именно задушевных, когда рассказываешь о том, что за душой, а не в душе. Значит, о глубоком, о самом тайном, скрытом порой даже от себя. Но говорить нужно. Хоть иногда выговориться и высказаться, пуская мысли по ветру, даже если кажется, что разговор бессмысленный.

Сегодня у него важная встреча. От нее не все, но многое зависело. Нужно быть собранным, рассудительным. Быстро мыслить, правильно реагировать. Обстоятельства немного поменялись, поэтому планы в отношении Юдина пришлось тоже скорректировать. Все сложилось даже лучше, чем они с Романом ожидали.

Бажин стоял у окна, пока совсем не остыл мыслями и не слился с тонким холодком, сочащимся в темную комнату.

После студеного воздуха постель показалась горячей. Чуть-чуть нагревшись, придвинулся к жене и прижался к ней сзади. Приник губами к затылку и вдохнул запах волос — сердце снова обдала теплая радость. Совсем Машка стала ему родная и понятная, вся открытая, и это настоящее счастье — просто верить человеку и любить за сам факт его существования.

Машка не была дочкой или родственницей какого-то влиятельного человека, не вращалась в их обществе, не знала интриг и никогда в них не участвовала. Действительно, она, что называется, из другого мира. И привычки у нее другие и взгляды, поводы для горестей и радостей тоже свои, — не такие, когда бриллианты мелкие. Дышалось рядом с ней полной грудью, а каждый новый день не был похож на предыдущий.

Ожидание ребенка, их маленького чуда, сделало Маняшу другой. Она стала медлительная, томно женственная. Раньше никогда не придавал этим вещам такого значения. Ну, беременная, ребенка носит женщина, и что? Все рожают, все носят, что тут особенного? Теперь понял, что все в этот период особенное.

Вчера были на УЗИ. Слышал, как бьется сердце его ребенка. Быстро, громко. Еще никогда не испытывал столько разных чувств. Описать их невозможно, надо почувствовать, а поймет, наверное, только тот, кто сам такое переживал. За раз его оглушили и радостью и тревогой, и счастьем.

До этого момента и сам не представлял, как сильно хотел этого ребенка. Потому что уже услышал его, будто изнутри узнал, уже почувствовал свое родное, кровное. Он еще крошечный совсем, ему еще расти и расти, а сердечко уже бьется. Первым делом сердце, ведь правда… Может быть, оттого человек многое сердцем чувствует, самые правильные ответы именно сердце подсказывает. Его не обманешь.

И сердцем не обманешь…

Помнил, вышли из кабинета, Машка воодушевленная, активная, вся светилась от счастья и о чем-то говорила без умолку, а он лишь взял ее за руку, сжал, надолго задерживая в своей. Хотел что-то сказать, но так слов правильных и не придумал. Да разве нужны они, слова? Просто крепко обнял Машу, без слов говоря, что чувствовал. Она приникла, понимающе притиснулась и глубоко вздохнула у него под подбородком.

Потом весь день грудь сжимало от беспричинной радости, и что бы ни делал, все казалось важным и нужным. Потому что в ушах, в голове, кажется, во всем теле, звук сердцебиения малыша. Постоянная непрекращающаяся пульсация.

Биение сердца. Биение жизни. Быстрые удары.

Новый ритм, толкающий в его груди новый чистый вдох…

Все уже собрались, только Бажин опаздывал. Мелех позвонил ему, предупредил, что ждут только его, но позвонил для виду, чтобы добавить Вайцу напряжения. Тот заметно нервничал: его сухощавое тело слегка вздрагивало, как от нетерпения. Глаза, казавшиеся большими из-за стекол очков, время от времени замирали на пустующем кресле, но чаще на бокале с вином, — хотелось осушить его до дна и быстро выпить еще.

Шумаев и Маслов тихо переговаривались о вещах незначительных, не касающихся повода, по которому собрались. Так прошло полчаса. За эти полчаса Вайц, казалось, устал переживать и откинулся в кресле. Однако уселся он так не от свободы и легкости, а от душевного бессилия.

Еще через минуту дверь рывком открылась, и воздух в помещении взметнулся, холодком пробежав по ногам всех присутствующих. В небольшой вип-зал ресторана вошел Бажин и степенно уселся в свободное кресло.

Кивком он то ли поздоровался, то ли извинился за опоздание и посмотрел на Вайца суровым, предельно внимательным взглядом.

— Что же вы, Глеб Валентинович, так долго заставляете нас ждать?

Худой мужчина с энергичным острым лицом слегка замешкался с ответом. Странное дело, еще к сути вопроса не перешли, а уже охватило чувство, что его взяли за горло. Причем очень крепко.

— Напрасно вы, Виталий Эдуардович, — стал осторожно прощупывать настроение Виталия, — я согласился встретиться с вами, едва выдалась возможность, — чуть развел ладонями, пытаясь придать словам легкости.

Бежал Вайц мыслью лишь в одном направлении, и от этой мысли у него бурела шея: как бы выпутаться из этой переделки живым. Попасть под Бажинский каток не хотелось, но и от Юдина можно все, что угодно, ожидать.