Стажёр #2
Шрифт:
– Кроме того у нас замечательный выбор иглеров… самые лучшие гражданские модели и … Ламберт!
– Что такое?
– Ты забыл положить патроны к иглерам!
– А, черт…
– Боюсь у нас не такой уж и большой выбор, сэр. «Агрегат Империум 3000», два дробовика «Игл», укороченный армейский КСВ 30 – старая модель, допущенная на гражданский рынок с убранным режимом автоматического огня… и все.
– Я возьму КСВ 30… по крайней мере знакомый агрегат – говорит Надин и поднимает укороченный армейский автомат, щелкает затвором, принимает у продавца запасную термоклипсу и пакет-обойму с шариками. Персиваль выбирает лучемет и некоторое время осматривает его, проверяя исправность.
– Лови! – вдруг говорит ему Джун и кидает в него каким-то предметом.
– Мой мужчина не будет ходить по городу как один из муринов, забывших свои корни. Он не умрет без своего сонбу. – сообщает ему Джун: - раз уж ты в нашей семье, будь добр традиции соблюдать.
– А… какие традиции? – шепотом спрашивает у него Надин, пока он засовывает рукоять квантового клинка себе за пояс.
– Каждый хутт должен умереть с клинком в руке. Такова традиция – поднимает палец вверх Билл Стокман: - большая честь! Покажете клинок?
– Замечательная традиция – говорит Персиваль, проверяя заряд лучемета: - постараюсь не забыть, как помирать буду.
Глава 37
Глава 37
Сердце стучит как бешеное, ствол штурмовой гаусс-винтовки армейского образца перегрет и отдает в красное, воздух заметно искажается над прицелом. Руки дрожат, горло пересохло, в ноги падает пустая пачка-обойма от вольфрамово-никелевых дротиков. Сколько дротиков в пачке-обойме? Эта уменьшенная, гражданская версия, значит пятьсот. Тут же у ног, в грязи – лежат еще две пачки-обоймы и их белые, пластиковые каркасы выглядят особенно нелепо здесь и сейчас. Если бы он стрелял из порохового оружия, с металлическими гильзами, как в исторических драмах по головиденью – у его ног сейчас высилась бы горка из стрелянных гильз.
Но он стрелял из старой, доброй КСВ-30, гражданской версии армейской гаусс-винтовки и потому никакой горы стрелянных гильз тут нет, есть только несколько пустых пачек-обойм, одноразовых пластиковых каркасов, которые удерживали в сотах гнезд пятьсот дротиков из сверхпрочного сплава. Вот и все.
А перед ним – гора тел этих неведомых тварей, они свалены вповалку, последние бежали по телам своих товарищей, бежали, втаптывая их в грязь, бежали, не испытывая ни малейшего пиетета к смерти своих же, не обращая внимания на кинжальный огонь из гаусс-винтовки, бежали вперед так, словно их жизнь зависела от этого… прямо под выстрелы.
Сейчас, когда он стоял и смотрел на гору тел, возвышающуюся перед ним, сейчас ему было понятна одна очень простая истина – если бы хотя бы одна из тварей не стала бежать к нему напролом, а обогнула бы своих товарок и напала сбоку – он бы ничего не успел сделать. Ни он, ни Джун с ее смертоносным лезвием, ни Великий Художник Рикио, который харкает кровью где-то у стены дома, ни торговцы оружием, которые умерли еще в самом начале атаки… ни этот странноватый дедок из полиции, которого они подобрали в канализации – никто.
И даже так – они сделали невозможное. Рикио, безумный Рикио метался в своем танце и твари десятками падали вокруг него, даже раненный, даже со сломанной рукой – он танцевал и они – падали к его ногам. Джун, которая захлебнулась горем над телом сестры – танцевала вместе с ним и они были уверены, что с той стороны, за которую отвечали эти двое – никто не пройдет.
Он оседает вниз, приваливается спиной к стене, прислоняет гаусс-винтовку раскаленным стволом к кирпичной кладке и закрывает глаза.
– Мать моя Святая Климентина, клянусь Крестом, Колесом и Императором… - раздается голос откуда-то сзади: - ты погляди-ка, выжили. А я думал все, кранты пришли. Так и сожрут меня со всеми потрохами, а у меня на бедре фляжка, а там старого имперского коньяка почти триста грамм… такая потеря
была бы. Вот уж не ожидал что выживем. На, паря, глотни… - в его руку что-то тычется и Персиваль опускает взгляд. Фляжка. Открытая, плоская, металлическая, на боку выгравирована какая-то девица в коротеньких шортиках и ковбойской шляпе, с голыми грудями и пистолетом в руке. Надпись под девицей гласила «Эта фляжка украдена в баре «У Салли». Персиваль машинально поднес фляжку ко рту и глотнул. Жидкий огонь тут же обжег его глотку и прожег себе путь в желудок, он закашлялся и согнулся пополам, фляжку тут же забрали.– Есть такая песенка, про маленького хутта, не слышали? – продолжает старик Моррис, отхлебнув из фляжки и сев прямо на землю: - эй, малая, будешь?
– Отвали, старик. – говорит Джун и качает головой.
– Мне жаль твою сестренку, малая, но ты ничего не могла сделать. – говорит Моррис: - жаль ее. Жаль вот этих ребят, которые оружие продавали. Особенно жаль Сандру, она была… ничего. Лучше, чем любой из засранцев, которые приходили на службу за последние десять лет. А больше всего жаль, что она так и не услышала, что она – молодец. Простые слова, а? Вот, говорит, ты все ворчишь, старый пердун, слова хорошего от тебя не услышишь. А я… может из старческой глупости, может из упрямства, да и если хвалить – то зазнается же! Вот и не хвалил, чтобы не разбаловалась. – он поднимает фляжку и смотрит на нее: - а твой жених, который страшный такой – не будет? Нет? Не пьет? Это хорошо… я вот категорически против выпивки на дежурстве, и вне его тоже. Никакой выпивки. Но… если бы сейчас Сандра была с нами – я бы протянул ей фляжку и сказал – пей. Пей. – он замолкает. Наступает тишина, в которой отчетливо слышно, как потрескивает, остывая, накалившийся ствол гаусс-винтовки.
– Дай сюда свою флягу, глупый старик. – говорит Надин, протягивая руку: - дай сюда и заткнись уже.
– Держи, подруга. Сегодня славный день чтобы выпить и не менее славный чтобы умереть. – говорит Моррис, протягивая флягу: - никогда бы не думал, что буду умирать в обществе туристов. Что? А как вас называть? Туристы и есть. Здесь на Яблоке ты или местный или турист. Правда, сдается мне, что ближайшие лет десять туристический сезон будет мертвым.
– Не будет никакого туристического сезона, - говорит Надин и отхлебывает из фляжки. Кашляет, прикрывая рот рукой: - что это?! Жидкая плазма?!
– Ракетное топливо из старых запасов. Давай обратно, еще прольешь. – Моррис принимает флягу обратно и отпивает еще глоток: - давненько я не пил такой прелести… а что насчет туризма, то Яблоко всегда вставало на ноги и сейчас встанет.
– Никакого туризма, - говорит Надин устало и отщелкивает пустую пачку-обойму из своей гаусс-винтовки: - ты не понимаешь, дед. Эта планета… да что там – эта система под карантином. Лет на сто наверное. Нам еще повезло, что по планете нейродеструкторами не прошлись, линкоры-дестроеры Инквизиции уже на орбите, видишь яркие звезды в зените? Которые стоят на одном месте? То, что нас тут всех еще не вплавило в кипящую от энергетического удара землю, может значить только одно – обе обитаемые планеты в этой системе под карантином. Между ними мы еще можем переместиться, потому и прорываемся в космопорт, но из системы выйти никому уже не дадут. По крайней мере я надеюсь, что нам дадут улететь на Дионею Два… там возможно остаться в живых. Правда моя карьера в ВКС Империи теперь пойдет прахом, потому что за сто лет карантина все изменится… а я скорей всего умру.
– Эй, парень! – окликает Персиваля старик Моррис: - а у твоей подружки жутко депрессивный взгляд на жизнь!
– Пять минут, - бросает в ответ Персиваль: - у нас еще пять минут на отдых, береги дыхание, старый хрен. И еще – у тебя хороший прицел и твердая рука. Без тебя нам пришлось бы туго.
– Без меня и моего старого, доброго дробовика. – Моррис гладит ствол дробовика рукой: - к сожалению патронов не так уж и много осталось. Но уж если выстрелит, то выстрелит, на максимальном разлете до трех тварей за раз кладет. Одну и вовсе в куски разрывает, не чета вашим армейским дыроколам.