Стебалово

– А?
– остановился Бляха.

Сверкающее в лучах ослепительного света Зеркальной галереи лезвие повисло в считаных сантиметрах от уха Антуана.

Эммануэль тяжело вздохнула.

– Патрон его заказал, - раскололась мать криминала.
– Он же и схавал. Не трогай Антуана.

Лысый опустил нож на черную скатерть, погасил огонь на плите и похвалил:

– А ты не такой веник, каким иногда прикидываешься. Можешь ведь, когда припрет?

– Могу, батюшка, могу, застращал ты меня, на хрен...

– И вообще, я смотрю, ты реальная телка.

– Раз житуха такая, Лысый, че поделаешь? Приходится.

– Большой Патрон?
– переспросил Бляха.

– Большой Патрон, - подтвердила Эммануэль.

– Похоже на правду.

– Слава богу...

– Спасибо за честный и искренний ответ, большое человеческое спасибо.

– Не за что, Лысый, абсолютно не за что.

– Но это был всего лишь тест на искренностью. Экзамен продолжается.

– Мать твою!

– А я предупреждал: в билете два вопроса. Сколько пельменей у Антуана?

– Это второй вопрос?
– Эммануэль цеплялась за каждую соломинку.

– Нет, чернушка, - обломал Лысый.
– Это так, дополнительный.

– Ну, два.

– Вот и в билете два вопроса. Два вопроса - два уха. Одно мы с тобой уже спасли. Теперь давай сосредоточимся на втором: меня дьявольски интересует, где теперь Серафим?

– А я-то почем знаю? Поди гасит кого-нибудь или трахает, чё ему еще остается?

– Идет пурга, что эта срань примостилась под твоей крышей.

– Идет так идет... Я-то тут при чем?

– Блин, пашет он на тебя или не пашет?!

– Ну, было дело... подхалтурил маленько.

– Кувалду мазал?

– Ну, мазал.

– Я так и знал...
– Лысый довольно прошелся вдоль стола.
– Его манера: идет мазать одного лоха, а потом выходит, что размазано полгектара. Где он сейчас?

– Понятия не имею.

– Не темни, чернушка, ты меня знаешь.

– Я все сказала! Чё те еще от меня надо? Не докладывает мне Серафим, где ошивается! Не зна-ю!

– А телефон?

– Не помню.

Лысый вернулся к кухонному ножу:

– Будем вспоминать.

– Я те честно говорю: не пом-ню!
– вскричала Эммануэль.

– А мы честно будем вспоминать... Разжечь огонь, - скомандовал он отморозку.

На плите вновь вспыхнуло пламя. Эммануэль побелела: она действительно не помнила телефонного номера киллера и поняла, что ее ждет самое трудное испытание.

Бляха эффектно рассек воздух смачным взмахом кухонного ножа.

– Даю тебе минуту, мать, - объявил он, входя в роль самурая.
– Пока осталось время, прикинь, кого покрываешь, черная калоша. Слыхала, чё он мне отмочил? Облил дерьмом в прямом эфире, спер лемуру, обдолбал ее в хвост и гриву, так что эта Маня теперь родного отца не помнит! А я ж его, засранца, вскормил, вырастил из малого пацана героя. Веник ты, Эммануэль: вчера Серафим подставил меня, завтра подставит тебя, гнилая твоя душа.

– Ну, не помню, не помню я его телефонного номера, хоть убей!

– Эммануэль покачала головой.
– Чё за дундук? Чё выпендривается, сам не знает.

Непоправимое произошло столь быстро, что Эммануэль хрен чё сообразила: перестав выпендриваться, Лысый полоснул воздух кухонным ножом... лезвие ударилось о китайский фарфор, и пельмень с тыквы ее бой-френда шмякнулся на тарелку.

Эммануэль тупо ойкнула.

– Нет телефона - нет базара, - подвел черту Лысый.

Кончиком ножа подхватив пельмешку с тарелки, он поиграл ею, словно шариком пинг-понга, и, оттянувшись, забросил на сковородку.

– Секи, мать! Секи, мать твою, как скотеет Бляха!
– с наслаждением приговаривал Лысый.
– О-хо-хо-хо-хо! А запах! Запах! Красота!

Шипение и шмон, исходившие от плиты, на которой вершился сей беспрецедентный акт вандализма, усиливались. Эммануэль проклинала себя за то, что, связавшись с убийцей Серафимом, не потрудилась взять у него ни номера телефона, ни паспортных данных.

– Классный я повар?
– нахваливал себя осатаневший авторитет.
– У тебя еще не проснулся аппетит, черномазая?

– Еще нет, - буркнула Эммануэль.

– Чё ты там гонишь?
– Из-за треска на сковородке Бляха ее не расслышал.

– Нет, говорю!!!
– крикнула она.

– А...
– понял Бляха.
– А телефон не вспомнила?

– Нет!!!

– Ну, ничего, - успокоил он, - ща вспомним, это не долго.

Ни много ни мало, полчаса продолжалась эта пытка. Сначала Бляха слегка поджарил пельмешку с обеих сторон, затем мелко нашинковал укроп, петрушку, сельдерей и помидоры, забросил приправу на сковородку и закрыл крышкой. Потом он вернулся в широкое кресло времен императрицы Екатерины, закинул ноги на стол и сказал:

– Подождем, пока дойдет, - и, глумливо хихикая, уставился в черную витрину Эммануэль наблюдать за ее реакцией.

Реакция была неадекватной: смирившись с непоправимым, хозяйка дворца сделала вид, будто ей все до фени, и непринужденно закумарила конопляную пионерку.

Когда ушная раковина бой-френда была готова, Лысый галантно проводил Эммануэль к черному столу, подвинул стул и поставил перед ее носом оформленную тарелку: помимо пельменины там лежали оливки, листики салата и стебельки зеленого лука.

– Бон аппетит!
– пожелал он, завязав на шее жертвы белую салфетку.
– Вот те нож. Вот те вилка. Что еще?

– Пожалуй, все, - сказала Эммануэль.

– Соль? Перец?

– Пожалуй, это лишнее. Хотя... Если самую малость.

– Самую малость, - кивнул Лысый, посолив и поперчив чертово блюдо.

– Хватит, хватит!
– остановила Эммануэль.
– Хочешь, чтоб ком в горле застрял?

Лысый убрал солонку:

– Может, возьмешь меня официантом?

– Стар ты больно для официанта.

– Ну, нет так нет. Валяй мать, наяривай, - может, чё и вспомнишь.

– Да ни чё я не вспомню уже, Лысый, зря время теряем!
– Эммануэль откусила часть пельменя.

– Ну, как?
– Он внимательно посмотрел в ее глаза.

– А что?
– Ее глаза удовлетворенно моргнули.
– Неплохо прожарилось, мать твою. Даже не ожидала. В самом деле, неплохо. Беру тебя поваром. Если, конечно, не передумал.

Лысый понял, что проиграл вторую партию: с чувством и нескрываемым аппетитом жевала мисс Каннибал то, что ей приготовили; создавалось впечатление, что она в любой момент может попросить добавки, - словом, вытянуть из этой адской черной пасти информацию о Серафиме не было никаких шансов.