Стеклянный город

Возврат же к настоящему писательству происходит у Куина как раз в тот момент, когда в процессе слежки за Стилменом он полностью отказывается от своего старого «я» и обретает новое, уже под другим именем — Пол Остер. Вспомогательным процессом становится здесь чтение: ведь именно пытаясь расшифровать, прочесть поведение Стилмена, Куин-Остер начинает документально фиксировать все его действия. Авторучка, купленная у глухонемого (!), и красная тетрадь становятся теперь главными атрибутами его новой жизни. «Private eye» переходит в «private I»: эффектным каламбуром автор дает нам понять, что роль «частного сыщика» помогает Куину обрести «приватное Я». И даже когда объект слежки исчезает, писательский импульс сохраняется: ведь красная тетрадь не закончена и нужно продолжать оставлять в ней следы своего существования.

Красное, белое, черное

А что же это все-таки за красная тетрадь? Ответил на этот вопрос — уже не в «Стеклянном городе», а в одноименном сборнике эссе — сам писатель Пол Остер: «Красная тетрадь» — собрание подлинных, непридуманных историй, которые в процессе переноса на бумагу становятся небольшими рассказами. В чем здесь фокус — то ли Остеру везет на интересные события, то ли банальные факты волшебным образом препарируются писательским пером — бог весть. Но важно то, что в красной тетради заключена — а вернее, перенесена туда автором — сама жизнь.

У героя «Стеклянного города» жизнь перетекает в красную тетрадь абсолютно непосредственно: вечный литераторский вопрос «Писать или жить?» иллюстрируется здесь подчеркнуто утрированной ситуацией, когда эти два процесса связаны между собой, как сообщающиеся сосуды. Первую запись в красной тетради Куин делает, сбросив со стола накопившийся (жизненный) мусор, задернув шторы и раздевшись догола; последние же страницы он заполняет в пустой белой комнате, окончательно отказавшись и от собственного прошлого, и от старого «я». Пауза же в записях возникает лишь в период многодневной робинзонады Куина, когда он обрекает себя на круглосуточную слежку за домом Стилмена, — здесь перед нами квинтэссенция жизни как таковой, жизни одинокого существа, не связанного практически ничем с окружающим его мегаполисом и озабоченного только элементарной проблемой выживания.

Серая жизнь, переходящая при помощи черных букв на белые страницы красной тетради. Сосредоточившись на задаваемых Остером детективных, лингвистических и философских вопросах, не сразу замечаешь в «Стеклянном городе» еще один слой — цветовую символику. А когда замечаешь, то сразу обнаруживаешь Стилмена-младшего, одетого во все белое и сидящего в красном бархатном кресле; черное платье и густо-красную помаду Вирджинии; красного чертика на ниточке у Дэниэла, сына Остера; красное вино и белоснежную салфетку в пустой комнате.

«А бывает, я закрываю глаза и просто сижу у окна: ветерок обдувает лицо, в воздухе свет, свет всюду, и даже в закрытых глазах, весь мир красного цвета, красивого красного цвета, это солнечные лучи падают на меня, проникают в глаза», — говорит Питер в своем длинном монологе. Красный — цвет внешнего мира, цвет того, что происходит вокруг, цвет материальной жизни. Красный — цвет обложки.

Белый же — цвет страниц, цвет мира внутреннего, цвет чистого и невинного сознания. Цвет белой стены, в которую Куин стреляет во сне, вообразив себя Максом Уорком. Цвет бумаги и снега. Нескончаемый снегопад начинается на самой последней странице, когда подходит к концу и красная тетрадь Куина, и сама повесть того Пола Остера, который — писатель. «Мы вышли из квартиры и спустились на улицу. От снега город стал совершенно белым. Снег продолжал идти, и казалось, он не кончится никогда», — говорит так и оставшийся безымянным рассказчик, друг того Пола Остера, который — персонаж.

В промежутке же между красным и белым располагается пространство языка, где черные линии складываются в буквы, буквы — в слова, слова — в фразы, и та жизнь, которая «проникает в глаза», преобразуется в траекторию текста. Перо, движимое рукой автора, оставляет на чистой бумаге следы, и пока еще есть незаполненные страницы — жизнь продолжается. Следы остаются и на белом снегу — каждый прохожий на улицах «стеклянного», да и любого другого города рисует свою траекторию, которую Пол Остер, да и любой другой детектив, соглядатай, писатель может подвергнуть расшифровке.

От мая до февраля

Но какова же все-таки развязка повести? Что произошло с ее главным героем? Даже теперь, когда мы прогулялись почти по всем смысловым пластам текста, нам для ответа на этот вопрос не хватает еще какого-то важного звена. И тут я бы посоветовал читателю обратить внимание на числа и даты.

Девятки и шестерки (которые здесь не что иное, как перевернутые двойники девяток) разбросаны по многим страницам «Стеклянного города», как бы намекая, что именно в них ключ к разгадке. Теоретическое руководство для Стилмена, брошюра «Новый Вавилон», якобы вышла в свет в 1690 году. За практическую реализацию своих идей Стилмен-отец берется в 1960-м; его эксперимент со своим сыном продолжается 9 лет и завершается в 1969-м; после возвращения из клиники сын поселяется на 69-й стрит.

9 лет проводит Стилмен-младший в попытках овладеть «языком невинности»; 9 дней преследует Куин-Остер Стилмена-старшего по улицам Нью-Йорка; 9 месяцев длится вся история, начавшись со случайного телефонного звонка в мае и заканчиваясь на той же 69-й стрит в снежном феврале. Куин впервые не отказывается по телефону от чужого имени — Пол Остер — 19 мая. «Дату он запомнил, потому что в этот день была годовщина свадьбы его родителей… мать когда-то призналась, что зачат он был в первую брачную ночь, и это обстоятельство всегда представлялось ему очень трогательным, ведь теперь он знал день, с которого можно отсчитывать свое существование». И когда мы наконец обнаружим, что на последних, февральских страницах Куин вспоминает, «как родился на свет и как его осторожно тянули из утробы матери», то поймем, что 19 мая 1982 года состоялось не просто переименование , а зачатие, благополучно завершившееся в феврале рождением .

Детективная линия находит здесь свое естественное разрешение в плане не физическом (куда делся труп Куина, мы бы узнали из обычной криминальной повести), а метафизическом. Куин (или уже «настоящий» Остер) обретает новую жизнь в некоем ином качестве, разбивая изнутри скорлупу того самого Колумбова яйца. «Нет, нет, нет. Он умер. Он не умер. Нет, нет, нет. Он умер. Он не умер», — записывает Куин в красную тетрадь уличные рыдания случайного прохожего. И тут же пытается перевести строчку из Бодлера: «Мне кажется, что я всегда буду счастлив там, где меня нет. Или точнее: Там, где меня нет, есть моя суть. Или, если уж совсем точно: Где угодно, только не в этом мире».

«Стоит человеку войти внутрь, как он забудет все, что знал, — так писал стилменовский Шервуд Блэк о Вавилонской башне, — …он выйдет новым человеком, он заговорит языком Бога и готов будет войти во второй, теперь уже вечный рай».

«Я думаю о Куине постоянно, — так завершает свое повествование безымянный рассказчик „Стеклянного города“. — Он будет со мной всегда. И где бы он сейчас ни находился, я желаю ему удачи».

А на белом стеклянном экране, где часы в правом нижнем углу показывают 00 часов 19 минут только что наступившего дня 19 февраля 1997 года, на 9-й строке 9-й компьютерной страницы я ставлю заключительную черную точку.