Стена
Шрифт:
– Грубо, - сказал молодой человек.
– Грубо и не женственно. Не ожидал... Хотя вы же химик, представительница точной науки! Прекрасно, конкретизируем сказанное!.. Вы могли бы украсить собой любой Дом моделей раз. Вы могли бы стать гордостью общественного питания - два. Вы прекрасно воспитали сына - значит, в вас не умер Песталоцци - три. И поэтому вы замечательный школьный преподаватель химии, хотя вот уже двадцать с лишним лет не хотите себе в том сознаться.
– Я плохой преподаватель, - возразила Алевтина Олеговна.
– Мне скучно.
Отметим: с тремя первыми компонентами она спорить не стала.
А молодой человек и четвертому подтверждение нашел.
– Виноваты не вы, виновата школьная программа.
– Тут молодой человек проворно соскочил со стула, стал на одно колено перед талантливым химиком Алевтиной Олеговной.
– Сотворите чудо! Только одно! Но такое...
– не договорил, зажмурился, представил себе ожидаемое чудо.
– Скорее встаньте, - испугалась Алевтина Олеговна. Все-таки ей уже исполнилось сорок пять, и такие порывы со стороны двадцатилетнего _мальчика_ казались ей неприличными.
– Встаньте и сядьте... Что вы придумали? Что за чудо? Поймите: я не фокусник.
Заинтересовалась, заинтересовалась серьезная Алевтина Олеговна, а ее последняя реплика - не более чем отвлекающий маневр, защитный ложный выпад, на который молодой человек, конечно же, не обратил внимания.
– Нужен дым, - деловито сообщил он.
– Много дыма.
– Какой дым?
– удивилась Алевтина Олеговна. И надо сказать, чуть-чуть огорчилась, потому что в тайных глубинах души готовилась к иному _чуду_.
– Обыкновенный. Типа тумана. Смешайте там что-нибудь химическое, взболтайте, нагрейте - вам лучше знать. В цирке такой туман запросто делают.
– Вот что, молодой человек, - сердито и не без горечи заявила Алевтина Олеговна, вставая во все свои сто шестьдесят три сантиметра, - обратитесь в цирк. Там вам помогут.
– Не смогу. Во всем нашем доме нет ни одного циркового. А вы есть. И я пришел к вам, потому что вы - одна из тех немногих, на кого я могу рассчитывать сразу, без подготовки. Я ведь не случайно сказал о вашей душе...
– При чем здесь моя душа?
– При том...
– молодой человек тоже поднялся и осторожно взял Алевтину Олеговну за руку.
– Рано утром вы придете в школу, - он говорил монотонно, глядя прямо в глаза Алевтине Олеговне, - вы придете в школу, когда там не будет никого: ни учителей, ни учеников. Вы откроете свой кабинет, возьмете все необходимое, вы начнете свой главный опыт, самый главный в жизни. Пусть ваш туман выплывет в окна и двери, пусть он заполнит двор, пусть он вползет в подъезды, заберется во все квартиры, повиснет над спящими людьми. Вы сделаете. Вы сможете...
У Алевтины Олеговны бешено и страшно кружилась голова. Лицо молодого человека нерезко качалось перед ней, как будто она уже сотворила туман, чудеса начались с ее собственной квартиры.
– Но зачем?..
– только и смогла выговорить.
– Потом поймете, - сказал молодой человек. Взмахнул рукой, и туман вроде рассеялся, голова почти перестала кружиться.
– Все, Алевтина Олеговна, сеанс окончен. Жду вас у подъезда ровно в пять утра, - и молниеносно ретировался в прихожую, крикнув на прощание: - Мужу ни слова!
Хлопнула входная дверь. Алевтина Олеговна как стояла, так и стояла этакой скифской каменной бабой. Глянула на письменный стол с тетрадками, потом - на обеденный с недошитым платьем. Медленно-медленно, будто в полусне, пошла в кухню - к газовой плите. А молодой человек, оказывается, не соврал: борщ и впрямь был готов.
Когда пресловутый молодой человек проходил по двору, старик Коновалов по-хозяйски принимал уже пятую машину с кирпичом. Хорошо ему было, радостно, будто вернулись счастливые деньки, когда он, солидный и авторитетный, командовал своей автоколонной, в которой,
кстати, и "КамАЗы" тоже наличествовали. И тетрадка, кстати, пригодилась: Коновалов в ней ездки записывал.– Осаживай, осаживай!
– кричал он шоферу.
– Ближе, ближе... Сыпь!
И очередная кирпичная гора выросла на аккуратном газоне, заметно уродуя его девственно-зеленый, ухоженный вид.
Коновалов увидел парня, споро подбежал к нему - именно _подбежал_!
– и торопливо спросил:
– Путевки шоферам подписывать?
– А как положено?
– поинтересовался парень.
– Положено подписывать. И ездки считать. Они же сдельно работают...
– Подписывай, Пал Сергеич, - разрешил парень.
– И считай. Но чтоб комар носа не подточил.
– Понимаю, не впервой, - и помчался к "КамАЗу", откуда выглядывал шофер, тоже на удивление юный работник.
А парень дальше пошел.
Исторический профессор Андрей Андреевич Топорин в текущий момент читал лекцию студентам истфака, увлекательно рассказывал любознательным студиозам о Смутном времени, крушил Шуйского и с одобрением отзывался о Годунове.
– У меня вопрос, профессор, - поднялся с места один из будущих столпов исторической науки.
– Валяйте, юноша, - поощрил его Топорин, любящий каверзные вопросы студентов и умеющий легко парировать их.
– Имеем ли мы право термин "Смутное время" толковать в ином смысле? То есть не от слова "смута" - в применении к борьбе за престол, и только к ней, а как нечто неясное, непонятное, до сих пор толком не объяснимое?
– Термин-то однозначен, - усмехнулся Топорин, прохаживаясь перед рядами столов, - термин незыблем, как своего рода опознавательный знак его величества Истории. Но вот понятие... Обложившись словами-знаками, мы зачастую забываем исконные значения этих слов. Да, смутный - мятежный, каковым, собственно, и был доромановский период на Руси. Но вы правы, юноша: смутный - значит зыбкий, нерезкий, неясный. Если хотите, непонятный... Но тогда взглянем пошире: а что в истории человечества предельно ясно? Факты, голые факты. Был царь. Был раб. Был друг и был враг. Была война, которая продолжалась с такого-то года по такой-то. И прочее - в том же духе. А каков был этот царь? А что думал раб? И был ли друг другом, а враг врагом?.. Это уже область домыслов, а она, юноша, всегда смутна. Человеческие отношения и сегодня для нас самих полны смутности. Я уже не говорю о родной планетке - о любой семье такое сказать можно. Сму-та...
– поднял палец к небу, будто изрек нечто исторически важное. Спохватился.
– Но все это софизм и демагогия. История - наука точная и по возможности опирается на те самые голые факты, которые мы с вами обязаны одеть в строгие одежды не домыслов, но выводов. Мы, историки...
– тут он вгляделся в задавшего вопрос студента - коротко стриженного блондина в белой спортивной куртке.
– А вы, собственно, откуда, юноша? Что-то я вас не припомню...
– А я, собственно, с параллельного курса, - скромно ответил юноша.
– Я, собственно, не историк даже, а скорей социолог-философ. Меня привлекла к вам гремящая слава о ваших лекциях.
– Ну, н-ну, полегче, - строго сказал Топорин, хотя упоминание о славе сладко польстило профессорскому самолюбию.
– Мы с вами не на светском рауте, поберегите комплименты для женского пола... Ладно, бездельники, на сегодня закончим, - подхватил "дипломат"-чемоданчик и пошел к двери. Легко пошел, _спортивно_, ничем не напоминая старика Коновалова, который, как мы помним, был его ровесником. Но - теннис трижды в неделю, но сорокаминутная зарядка плюс холодный душ по утрам, но - строгий режим питания, и вот вам наглядный результат: Коновалов - дряхлый старичок-боровичок, а профессор Топорин - пожилой спортсмен, еще привлекательный для не слишком молодых дам типа... кого?.. Ну, к примеру, типа Алевтины Олеговны.