Стена

Шеин поблагодарил Колдырева и Майера за важное донесение.

— Ну, сейчас мы их угостим от души да на славу! — потирал руки воевода. — Сыты будут и пьяны. А вы, добры молодцы, можете со стены поглядеть, как славно им достанется. Хотите?

— Да! — хором ответили русский и немец, а Григорий спросил: — А Саню взять можно?

— Само собой. Не он бы, мы б как слепые котята были…

Когда соратники вышли, воевода распахнул дверь, соединявшую его спальню с центральной палатой воеводской избы. В последнее время он перебрался сюда жить, поселив Евдокию с детьми на верхнем этаже, а свои палаты уступил трем дворянским семьям, покинувшим смоленский посад. И сделал это не из тщеславного желания показать, что ему, как и другим обитателям крепости тоже приходится потесниться ради погорельцев… Просто так надо было — и все.

— Лаврентий, войди-ка, — негромко позвал Михаил.

Тотчас появился Логачев.

— Все слышал?

— Как ты и пожелал, воевода.

Шеин, нахмурясь, посмотрел в лицо сокольничему:

— И по-прежнему в чем-то кого-либо из них подозреваешь?

Лаврентий развел руками:

— Ни тот, ни другой мне по-прежнему непонятны, Михайло Борисович.

— Господь сказал: «По делам узнаете их»! — вспыхнул воевода. — Осада длится не первый месяц, Лаврентий. За это время и Фриц, и Гриша нам много помогали. Оба отважны. Так почему я должен думать, что один из них… Или ты считаешь, что оба?

— Предупреждал я тебя, воевода: не нужно было этого Фрица из-под замка выпускать, — сумрачно сказал Лаврентий. — Не послушал ты меня…

— И сейчас не послушаю, — резко бросил Шеин. Он сел за стол, раздраженно отодвинул какие-то бумаги. — Как тогда тебе говорил, так и повторю: у нас каждый человек на счету. Фриц этот, хоть и из польской армии, но друг Колдырева. А Колдыреву я доверяю, как себе… Не перебивай, Лаврентий! Он ведь не сам в плен сдался, мы его взяли, верно? Как он может быть засланным?! А если б не взяли? Так бы и помер он там, под стеной… Да и крыса твоя раньше Фрица в крепости объявилась. Вот ее искать и надо, а не подозревать всех подряд!

— Ты веришь своему сердцу, воевода, — Лаврентий сказал это почти с грустью. — А я — только своему разуму. Нож помнишь ли, коим гонца из Москвы убили?

— Ты мне уже доносил. Говорил, что буквы М и F на рукояти могут означать «Майер Фриц». И что Григорий рассказывал о предках Фрица — дескать, они были оружейных дел мастера… Ну и что? Ты этот нож у Фрица видел?

— Нет, — понуро покачал головой сокольничий и отвернулся к окну. — Но я долго вспоминал, у кого видал его… И ведь вспомнил, воевода.

— Ну? — вскинулся Шеин.

Лаврентий сделал паузу, быстро-быстро потер лысину туда-сюда, а потом развернулся к Шеину и сказал негромко, но твердо:

— У Григория. Я его видел у Григория! Вернее, у стрельцов, что его в крепость привезли. Они Колдырева обыскали, вот ножик-то и отняли. А я приметил — вижу, не наш, не тутошний. Спросил стрельца, тот заюлил, заюлил и признался: взял, мол, а назад отдать позабыл! Я велел тотчас отнести назад Колдыреву.

Шеин хлопнул ладонью по столешнице:

— И точно знаешь, что стрелец-воришка и впрямь отнес? Ну? Что в пол смотришь?!

— Не уверен…

— Так проверь! И прежде времени голову мне не морочь! Мало что в свое время не донес мне про вора…

— Виноват, виноват, воевода! — Лаврентий покорно склонил голову. — Не до того было. Но только я у того стрельца ничего уже не узнаю. И ты уже не накажешь его.

— Убит?!

— При первом же приступе… Я это узнал тотчас же, едва мне нож вспомнился. Так что гонца не тот человек заколол, не стрелец…

— Он мог нож продать. В зернь проиграть — никак я эту заразу из крепости не выведу… — Михаил встал из-за стола и принялся по привычке мерить комнату шагами. — А если и отдал Григорию, так и у того могли вновь стащить, либо он потерял его при какой-нибудь вылазке. Подозревать ни его, ни Фрица нет никакого повода.

Логачев вздохнул и вновь глянул в лицо воеводе. Огонек свечи, раздвоившись, мелькнул в стеклышках у него на носу.

— Фриц — пленный враг. Мы не можем сказать с уверенностью, что он не подослан к нам Сигизмундом. Заметь, Михаил: едва попавшись, он тотчас здесь друга нашел. Не странно ли?.. Да и Григорий не совсем понятно, из-за чего остался в Смоленске, зная, что нас здесь ждет. Наконец, где его грамота из Приказа? Как так, царскую бумагу взять да порвать? И знаем о том мы только из его собственных слов… Воля твоя, но нельзя было немца из-под замка освобождать!

Неожиданно Михаил расхохотался:

— Иногда не слишком полезно верить одному разуму, Лавруша. Я тоже не дитя, тоже многое вижу. И кстати, догадываюсь, чего ради Гриша здесь остался… — он насмешливо глянул на слегка опешившего Логачева и добавил: — Но не то важно. Важно, что он — человек русский, за землю русскую радеющий и оборону ее почитающий долгом своим.

Спустя час после разговора с воеводой, все трое — Григорий, Фриц и Санька — стояли на стене и наблюдали, как посадские пушкари, хохоча и перебрасываясь злорадными шуточками, снаряжали смрадный снаряд. Слов их слышно не было, но взрывы хохота доносились отчетливо.

Пушкари не спеша набивали в пузатую пушечку порох, затем закладывали серу, селитру, сыпали какие-то перья. Григорий все это знал — пушкари рассказывали ему о таком заряде, и Колдырев объяснял про снаряд Майеру и Саньке, говоря то по-русски, то по-немецки, чтобы понятно было обоим. Но дальше не все ясно стало и ему самому. Вот один пушкарь несет бутылку с жидкостью шафранно-желтого цвета, вот другой тащит два мешочка, явно наполненных чем-то мягким, держа их в руке немного на отлете. Хохот внизу усилился. Но при этом двое из заряжающих напоказ зажимают себе носы.

Наконец широкое жерло пушечки заткнули пыжом и, подхватив ее на ремни, четверо пушкарей бегом направились к воротам.

Потом показались с той стороны стены и, перекрестившись, исчезли в траншее.

— Теперь лишь бы не нашумели раньше времени, — прошептал Григорий и тоже перекрестился.

— А ведь пушкари слухов-то не знают! — всполошился Санька. — Никогда ж мы туда не хаживали.

— А то б воевода об этом не подумал, — фыркнул Григорий. — Их там проводник ждет.

Они уже не могли видеть, как пушкари дотащили пушку до той самой щели, по которой ползал Санька. Как затолкали ее насколько возможно глубже, так, чтоб видна была только тарелка с длинным фитилем. Трое пушкарей и проводник отошли, в то время как четвертый, наклонив факел, поджег фитиль.

— Вот они! — воскликнул Санька.

Все пятеро, один за другим, выскочили из траншеи и бегом ринулись к стене. Причем двое успели помахать троице, во все глаза смотревшей на них сверху…

Оглушительный выстрел пушки был слышен и снаружи, на поверхности, хотя наблюдатели не могли видеть того, что произошло в подземелье.

Менее секунды потребовалось раскаленным газам, чтобы через подземную щель ворваться в польский подкоп. И поначалу могло показаться, что вслед за грохотом пушки ничего не последовало… И лишь спустя почти минуту очень далеко, там, на польской стороне, из-под земли вырвался и стал разрастаться клуб оранжевого дыма. Еще несколько секунд — и скорченные темные фигурки стали выскакивать из тоннеля.