Степь зовет
Шрифт:
В хатах давно уже погасли огни; все спали. Шефтл шел, обуреваемый завистью.
«Отработали день, а теперь отдыхают, и горя им мало». А он не может избавиться от забот. Он в вечном страхе, как бы чего не случилось с лошадьми, с коровой, как бы хлеб не пропал в степи… День и ночь одолевают его заботы.
Возле ветряка он остановился, прислушался, а потом направился палисадниками к колхозному двору. Теперь только он понял, что потянуло его на улицу. В глубине двора стояли только что привезенные сеялки. Даже у помещика он таких сеялок не видал. А теперь их привезли для них, для колхозников…
Тихонько, чтобы
«Чего только им не дают! И зачем им столько машин? Дали бы мне хоть одну! А то сыпь по зернышку, чтоб курам поклевать…»
Послышались чьи-то шаги. Шефтл, согнувшись, быстро выбежал с колхозного двора, побрел домой. Всю злость он теперь перенес на Зелду. Черт ее послал рассказать ему о сеялках! Если б не Зелда, он уже давно спокойно спал бы, а не бродил бы неизвестно зачем.
Со двора с громким лаем выскочила собака, и тут же вся улица наполнилась собачьим брёхом. Шефтл поспешил к себе.
… Лай разбудил Зелду. Она села в постели и увидела неподалеку Шефтла. Ее сердце забилось сильнее. «Не позвать ли его?» — подумала она.
«Куда это он ходил так поздно? Может, меня хотел видеть…»
Зелда закуталась в одеяло, зарылась горячей головой в подушку, крепко обняла ее. «Хорошо, что я не позвала его. Так лучше», — подумала она, засыпая.
На хуторе против двора Шефтла все еще скулили собаки.
Когда старший агроном МТС Синяков увидел в правлении колхоза человека с заячьей губой, он сразу подумал, что где-то встречался с ним. Но где, когда и при каких обстоятельствах, никак не мог вспомнить. И Синяков забеспокоился. По тому, как побледнел завхоз, как искоса на него поглядывал, он понял, что и тот узнал его. Где же они могли встречаться? Одно было ясно — пока он это не установит, нельзя упускать завхоза из виду.
Громко окликая друг друга, хлопая дверью, колхозники начали расходиться. В большой комнате стало пусто и неуютно. Дым клубился в воздухе не оседая.
Синяков вышел вместе с Волкиндом, который пригласил его к себе ночевать.
На улице было сыро и темно. Синяков шел медленно, раздумывая, как бы ему найти того человека с заячьей губой.
— Осторожно! Смотрите под ноги, — предупреждал Волкинд. — Здесь ямы.
Волкинд был рад, что возвращается домой не один: по крайней мере, Маня постыдится скандалить.
Синяков бойко разговаривал, шутил, но его ни на минуту не оставляла мысль: «Кто он такой? Где я его видел?» В последние годы Синяков побывал во многих местах, встречался со многими людьми, разве всех запомнишь? А может, ему только показалось?…
— А кто ваш завхоз? Партийный? — как бы невзначай спросил Синяков.
— Нет.
— Он здесь давно?
— Кажется, давно… — А как его зовут?
— Юдл Пискун.
Тут Синяков сразу все вспомнил. Местечко Сатаново, граница…
«Как же он попал сюда? Этакая падаль!.. Узнал, конечно… Надо с ним немедленно повидаться».
Невдалеке от хаты Волкинда Синяков остановился:
— Я совсем позабыл — ведь меня в Санжаровке ждет механик. Он утром отправляется в Мариуполь за деталями. Мне необходимо повидаться с ним. Я, пожалуй, поеду…
— Куда это вы потащитесь? Ночью, в такую грязь?
— Агроном ко всему привык.
Попрощавшись с Волкиндом,
Синяков вернулся на колхозный двор. Он запряг в бричку лошадей и не спеша поехал по темной улице.Около амбара раздавался стук трещотки. Синяков повернул туда.
— Кто там? — Из темноты вышел человек.
— Где у вас живет завхоз? — спросил Синяков.
— Завхоз? Юдка Пискун?
— Он самый.
— Вон там, на краю хутора. Держитесь правее. Последний двор.
Юдл еще не спал. Не надо было ему уходить из правления, не надо было оставлять агронома одного с ними. Юдлу хотелось разбудить жену, он не выносил громкого храпа. Ни до чего ей дела нет, корове этой… Храпит — и все. Ничего знать не хочет… А у него кровь стынет. И как этого дьявола принесло сюда, чтоб его несчастье унесло? Он ведь остался там… Может быть, он уже у них, в партии? Кто его разберет?…
Во дворе послышались шаги. Юдл забился в угол.
Постучали в дверь.
— Кто там? — Весь дрожа, Юдл вышел в сени.
— Открой!
Юдл сразу же узнал этот голос.
— Открой!
На пороге стоял агроном. Минуту они молча смотрели друг на друга.
— Почему сразу не открыл? — с усмешкой спросил Синяков.
Юдл молчал.
— Испугался? Агронома испугался, а?
— Нет… я… Почему же…
— То-то… Пугаться нечего, волки здесь не водятся… Понял? Дорогу на Санжаровку знаешь? — И, не дожидаясь ответа, спросил: — Ты давно в этом хуторе?
— Кто? Я? Все время…
— Все время? — тихо переспросил Синяков. — А в восемнадцатом году, — он посмотрел на Юдла в упор, — ты тоже был здесь?
— Ну, да… Был… А как же? — невнятно пробормотал Юдл.
— А ты о таком местечке, Сатанове, не слыхал? Юдл смотрел на агронома как завороженный.
— Чего ты молчишь? — Синяков положил ему руку на плечо. — Меня бояться нечего. Можно зайти? Кто там у тебя?
— Жена. Сынишка…
— Спят?
— Да. У меня еще есть боковушка.
Был уже четвертый час, когда Синяков вышел из темной мазанки Пискуна. Он остановился у порога.
— Ничего, Юдка, они долго не продержатся. Надо только хорошенько нажать на мужика, оставить его без хлеба. Царь-голод — вот кто нам поможет. — У Синякова перекосилось лицо. — И тогда достаточно будет одной спички, чтобы вся Россия вспыхнула пожаром. Вот когда мы и здесь наведем порядок. Снова станешь хозяином, будешь ездить на ярмарки, торговать, держать собственную лавку. А для этого нужно только одно: уничтожить хлеб, чтобы колхознички дорогие ничего не получили.
— Как? Поджечь? — приглушенно спросил Юдл.
— Нет, это устарело, — злобно ответил Синяков. — Мужички тогда становятся еще более ретивыми. Вот как в Ковалевске в прошлом году…
Юдлу показалось, что Синяков сказал это не без умысла.
— У вас ведь еще молотят хлеб, так почему не переставить регулятор в молотилке, — этого и сам дьявол не заметит — и так, чтобы побольше зерна оставалось в соломе… Надеюсь, понял?
— Понял, понял…
— Наше с тобой дело — так организовать работу, чтобы колхозник трудился до седьмого пота и… ничего за это не получал, чтобы он распух от голода. — Синяков сел в бричку и повернул лошадей к хутору. — Еще два-три месяца — и все полетит вверх тормашками. Конечно, если мы не будем зевать… Ну, как будто обо всем договорились?