Степан Кольчугин. Книга вторая

Они закурили и простились.

Степан подхватил корзину и вошел во двор, недоумевая, оглядел одноэтажный дом с множеством маленьких окон, дверей, террасок. Навстречу ему шла высокая девушка в коричневом гимназическом платье.

— Вам что нужно? — строго спросила она.

Глаза у нее смотрели сердито, как всегда у очень молодых девушек, рассерженных и смущенных тем, что мужчины смотрят на них.

— Анна Михайловна здесь живет?

— Ах, Анна Михайловна! Сюда. Она как раз домой пришла, — сказала девушка и показала рукой.

Степан подошел к дверям и, постучав, вошел в сени. Видно, сени эти служили кухней и кладовой: все было заставлено кульками, мешочками; на маленьком столе лежала гора помидоров и огурцов и половина «неудачного», с беловатым мясом и белыми косточками, арбуза.

Из комнаты вышла пожилая женщина с седеющими волосами; на груди у нее были приколоты маленькие черные часики.

— Вы кого спрашиваете? — сказала она.

Степан поставил корзину.

— Анну Михайловну можно видеть?

Она внимательно, не отвечая, смотрела Степану в глаза.

— Кого? — переспросила она.

— Анну Михайловну.

— Я — Анна Михайловна.

Степан назвал условное имя человека, пославшего его.

— Проходите в комнату, — сказала она, — а багаж свой давайте вот сюда ставьте, вот-вот, за эту занавеску; тут он никому не будет мешать, и ему никто мешать не будет.

Она говорила по-мужски решительно, и движения у нее были широкие, мужские. У Марфы, когда она ходила складывать печи, тоже так широко и свободно двигались руки и шевелились плечи.

Анна Михайловна усадила Степана.

— Тут вас ждут уже несколько дней, — сказала она и спросила быстро: — А кто вам указал квартиру? Во дворе кого-нибудь встретили?

— Барышня одна.

— Высокая?

— Да.

— Красивая?

— Очень даже.

— Это Олеся. В коричневом платье?

— Она, — кивнул Степан.

— Олеся, Олеся, — совсем уже успокоенным голосом сказала Анна Михайловна.

Она строго поглядела на Степана и сказала:

— Я уж старуха, конспиратор более опытный, чем вы, молодые.

— Я ничего, — ответил Степан.

— То-то, ничего, — совсем уж строго сказала она,

Они оба рассмеялись.

— Ну ладно, — сказала она. — Как вас зовут?

— Степан.

— А по батюшке как величают?

— Артемьевич, — ответил он.

— А, так Степан Артемьевич. Вы с дороги хотите, вероятно, есть, устали?

— Чего ж я устал, сидел все время.

— Степан Артемьевич, вы надолго сюда? Простите за нескромный вопрос.

— Переночую только, обратный поезд завтра в четыре часа дня уходит. Я уж узнавал.

— А ночевать вам негде?

— Негде; да это ничего, я похожу, город посмотрю.

— Вот что, вы у нас переночуете: у нас комната свободна и две кровати стоят пустые. Двое молодых людей, примерно вашего возраста, уехали на каникулы и вернутся еще не скоро.

— Да ничего, я на вокзале.

— Никаких не надо вокзалов.

Ему не хотелось уходить из приятной комнаты, где сразу улеглось в нем недоброе чувство к киевским домовладельцам. Но он стеснялся сразу согласиться и сказал смущенно, как бы извиняясь:

— Я бы сегодня уехал, да вот поезд уходит в четыре часа дня.

— И отлично, оставайтесь. Вам нужно помыться, а затем мы вместе будем обедать. Сейчас должна еще дочь моя прийти, вместе и пообедаем.

Услышав, что должна прийти барышня и что с ней вместе придется обедать, Степан забеспокоился и пожалел, что опрометчиво согласился остаться.

Анна Михайловна дала ему кусок розового мыла и сказала:

— Степан Артемьевич, вот за этой занавесочкой умывальник. Мойтесь сколько вам угодно, чувствуйте себя вольготно, как дома.

Ей хотелось говорить с ним простым, народным языком, а он, уж аккуратно мыля себе шею и нюхая приятный запах душистого мыла, думал: «Красное, а пена от него белая, а пахнет — букет прямо! И слова у них странные какие: «вольготно»!

Они уже садились за стол, когда пришла Поля.

Анна Михайловна, знакомя их, сказала:

— Поля, вот Степан Артемьевич, наш гость, папин знакомый.

Степану делалось смешно и неловко, когда Анна Михайловна называла его по имени и отчеству. Только в детстве мать насмешливо спрашивала: «Жрать хотите, Степан Артемьевич?»

Поля была некрасива, длинное лицо ее имело выражение угрюмое и задумчивое. Степан с облегчением поглядывал на нее, — он обрадовался, что она некрасива. Ему казалось, что дочь Анны Михайловны войдет, шумя шелковым платьем, как та девушка во дворе, смутит его своей красотой. А эта кинула книги на кровать и сказала:

— Ой, мама, кушать хочется до смерти!

— Руки, руки прежде всего надо вымыть, — сказала Анна Михайловна.

— А вы уже мыли руки? — спросила Поля у Степана.

— Я мылся.

— А ну покажите.

Он смущенно обтер руки о пиджак, показал ладони.

— О, вы рабочий! — сказала Поля.

Они ели нарезанные тонкими ломтями помидоры и огурцы, приправленные перцем, солью, белыми хрустящими колечками лука, некрепким винным уксусом. Еда оказалась вкусной. Анна Михайловна назвала ее салатом. Потом был борщ. Поля принесла из сеней головку чесноку.

Она принялась чистить зубчики чеснока и натирать ими корку хлебной горбушки.

— Поля, ты с ума сошла, зачем это, — недовольно сказала Анна Михайловна, — к тебе нельзя будет подойти.

— Ну и пусть не подходят. Верно, Степан Артемьевич?

— Конечно, верно, — сказал он, — и блохи кусать не будут, они этого запаха не выносят.

Поля захохотала, по-мужски притопывая ботинками.

— Мамочка, слышишь, блохи... блохи не будут,— сквозь смех говорила она.

Анна Михайловна, сдерживая улыбку, искоса поглядела на Степана, не обиделся ли он, но Степан смеялся.

Борщ был очень хороший, красный от помидоров, густой, весь в блестящей оранжевой чешуе жира, с пшенной кашей.