Степан Разин (Книга 1)

– Не бойсь, брехуны-старшина, не бойсь! Казаки с вами так, пошутили... Езжайте с миром! – подбодрил Разин.

– Здравствуй, Степан! – поклонился Разину Юрка.

– Приветливый ты, старый друг! Ну, коль, здравствуй! – ответил Разин. – Скажите там крестному: царская милость мне вышла; топор, мол, да плаха теперь ни к чему. Ныне пиво варил бы: со всей семьей в гости буду, дары привезу.

Через час после столкновения старшины с мужиками Юркин двор, куда удалилась старшина на совещание, был окружен, и, когда Самаренин с товарищами попробовал выехать, их не пустили.

– Худа вам батька не сотворит, а ехать вам никуда не велел, пока сам не укажет, – сказал им все тот же чернявый цыганистый парень, который первым схватил под уздцы есаульскую лошадь.

– Что ж, ваш воровской атаман хочет нас как в тюрьме тут держать?! – возмущенно воскликнул Самаренин.

– А что за тюрьма! Гостите покуда у есаула! – сказали им. – Батька велел – вам дни три посидеть тут придется. В чем нехватка – сказали бы: мы вам всего нанесем...

Осажденные в доме Юрки пленники Разина целыми днями и ночами подсматривали с чердака и подслушивали, что творится в Зимовейской станице.

На третью ночь подошло все войско, отставшее от Степана. Станица гудела говором, скрипом несмазанных колес, ржанием лошадей. Народ торопливо и деловито шнырял по улицам. В Зимовейской станице и за станицей двигалась конница и пехота, Дон чернел от челнов, с воды, как клич лебедей, раздавался пронзительный визг уключин... По звукам можно было подумать, что целое Войско Донское встало в поход.

Юрка высунул голову из ворот посмотреть, что творится, но крепким толчком его посадили обратно во двор.

И даже тогда, когда все в станице затихло, когда разинская ватага явно куда-то ушла, старшина себя продолжала считать пленной и не смела высунуть носа с Юркина двора...

Но все-таки кто-то успел сообщить в Черкасск, в войсковую избу, о том, что Разин пришел на Дон и со многими пушками двинулся на низовья, ведя с собою несметное войско.

Всполошился весь Дон. Домовитые кинулись со своих хуторов спасаться в Черкасск. По черкасским стенам и башням тотчас же были выставлены пушки. Об исчезнувших есаулах, Самаренине с товарищами, шел уже слух, что Степан взял их в плен и замучил...

Однако на тот случай, если бы Степан захотел поладить миром, Корнила велел откопать лучший столетний бочонок вина и указал откармливать дюжину индюков...

По слухам о движении Разина к Черкасску, из верховых станиц на низовья повалила толпами голытьба.

Корнила погнал в Москву, к Алмазу, гонца с вестью о том, что астраханские воеводы, нарушая веление государя, изменно выпустили разбойников с пушками и что все Стенькино Разина скопище с большим пушечным боем идет на Черкасск.

По Дону от войсковой избы были высланы дозоры с наказом тотчас же сообщить, как только Разин дойдет до устья Донца, чтобы в тот же миг выставить на стены оборону и приниматься топить смолу для отбития приступа... Но разинские челны вместе с конницей и обозом вдруг сгинули, словно все потонули в Дону...

Черкасские подъездчики робко объезжали прибрежные станицы. Жители станиц, смеясь, говорили им, что Разин, должно быть, заколдовал свое войско и обратил в невидимок... Старшина ждала нападения с какой-нибудь необычной стороны. Не могло же, на самом деле, куда-то пропасть целое войско!..

Матерый казак с Понизовья

В тот год, когда Разин зимовал на персидском острове, под самое рождество в Ведерниковской станице умер старый казак, выходец с Волги, Минай, по прозванию Мамай, один из тех «баламутов», что, как Тимош Разя, мутили казачество... Сын его Фрол остался после отца тридцатилетним казаком и сразу проявил себя по-иному, чем батька: вместо того чтобы шуметь по сходкам, Фрол перетряс оставшееся после отца добришко и вдруг, словно батька ему оставил сундук денег, стал, что ни день, обрастать богатством.

Месяца три прошло после смерти отца, как Фрол Минаевич собрался, поскакал в верховья, где шаталось без дела скопище московитских беглецов, и привел оттуда к себе в низовья толпу с полсотни бродяг. Потом с ними вместе отправился в запорожские земли, на рубеж Едичульской орды, и купил у ногайцев табун сотен в пять лошадей. Не прошло после этого месяца, едва степи начали покрываться свежей травой, как татары пригнали Минаеву несметно овец; кто говорил – тысяч пять, кто считал, что не меньше восьми... Лошадей и овец Фрол Минаев пустил пастись по донецким степям. Оставив свои табуны и отары овец на наемных людей, Фрол помчался в Воронеж, привез из Воронежа кос. Людей ему не хватало. Фрол кликнул клич и набрал еще голытьбы. Не менее сотни косцов работали у него на покосе, в степях между Донцом и Доном. Стога росли, что твой город...

Фрол приехал в Черкасск за солью. Купил возов десять, бранился, что больше не продают – страшатся оставить без соли Черкасск...

Атаманы почуяли новую силу, наперебой звали Фрола к себе.

– Чего-то ты все затеваешь, Фрол? – говорил Корнила. – Невиданно на Дону, как наливаешься, матереешь! Богату кубышку покинул тебе Мамай. А ведь кто бы подумал – тихоня! Всю жизнь с домовитыми лаялся, ан сам в домовитые лез! Неслыханной силы купец на Дону из тебя взрастет! Глядеть, вчуже сердце мое атаманское радо!

Фрол усмехнулся, довольный собой, весь налитой неистраченной силой, рослый, широкий, с крепким румянцем на загорелом, смуглом лице, с гулким, раскатистым голосом; он выпил полную чарку поднесенного Корнилой вина, смачно захрустел свежим огурчиком.

– Кубышка кубышкой, батька Корнила Яковлич. Да мне еще бог подает: вставать люблю рано, работы никак не страшусь, – зарокотал его звучный голос, налегая на "о". – Что делать-то, батька, золотко? Ратных дел что ни год – все меньше. С Азовом нам воевать не велят, крымцев указывают не задорить... Чем теперь станем жить на Дону? По-Стенькину персов шарпать? Волжские караваны громить? Не с голоду мне с молодою женой помирать?

– Ну, ты с голоду не помрешь! – засмеялся Корнила.

– Не помру, батька, золотко! Мне пошто помирать! И других накормлю! Нам, донским казакам, теперь только торгом жить. Я, батька, золотко, покажу донским, как торга вести. Нам, донским, батька, надо московских купцов забить торгом...

– Лошадей, говорят, покупаешь? – спросил Корнила.

– Кони, батька, – прямой казацкий товар. Покупаю! – сказал Минаев. – Я, Корнила Яковлич, одному тебе расскажу: слыхал от дружка я верное слово, что государь хочет войско великое конное строить. Стало, ему будет надо коней. До сих пор драгунских коней монахи растили. А я на донской траве подыму коньков, каких монахам не снилось! Ударю челом государю табунов голов с тысячу для начала... Посчитай-ка на пальцах, батька, сколько будет прибытка: у ногайцев беру я коней полтора рубли с головы – и то много, а государь мне по десять рублев с головы даст. Считай! Теперь – солонина баранья, сало... А где скот, там овчина, там кожи, там шорный товар... Вот ты сам и суди! – заключил Минаев.

– Зате-ейщик! – с завистью к его свежим силам, к его молодой живости восхищенно сказал Корнила.

– Новый путь торю для донского казачества, Корней Яковлич! – похвалялся Фрол. – Донской рыбой московски торга завалю... Рыбны бочки куплю, продаешь? – внезапно спросил Фрол Корнилу. – Солонинные бочки мясные тоже куплю. Лук, чеснок ты, сказывали, растишь, – все куплю... Соли мало у вас в Черкасске. В Астрахань мыслю послать приказчика соли куплять...

Кое-кто из черкасских знакомцев предлагал Минаеву поселиться в Черкасске, не жить на отшибе от прочих донских богатеев.