Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время
Шрифт:
По мнению Б.Ф. Железчикова, племена, расселявшиеся в глинистой полупустыне северного Прикаспия и степях Орского плато, кочевали с марта по ноябрь-декабрь, проходя за это время до 2 тыс. км и возвращаясь почти постоянно нестабильным зимовкам. Племена, жившие в бассейнах рек Самары, Чагана, Илека, Белой, двигались по более ограниченным маршрутам на 300–800 км. Часть населения указанных племен могла, как считает ученый, постоянно оставаться на зимниках, и, следовательно, именно эту часть савромато-сарматской общности можно считать полукочевниками (Железчиков Б.Ф., 1980а, с. 10).
Однако при определении формы кочевания даже к племенам, живущим в бассейнах перечисленных рек (Самара, Чаган, Илек, Белая), следует подходить дифференцировано, и утверждения о полукочевом образе жизни скотоводов подкреплять данными археологических источников. Последние обычно косвенно (мы располагаем лишь погребальными памятниками), но все же намечают определенные
Комплексные почвенно-археологические исследования В.А. Демкина и А.В. Лукашова в Заволжье позволили им создать модель наиболее вероятного использования пастбищ, тем более что физико-географические особенности северного Прикаспия обуславливают резко выраженную сезонность этих пастбищ.
В савроматское время (VI–IV вв. до н. э.), как считают исследователи, маршруты перекочевок имели в основном меридиональное направление, что связано прежде всего с направлением течения рек Волги и Урала и сравнительно небольшим количеством населения, не испытывавшего необходимости в освоении глубинных степных районов.
В раннесарматское время (IV–II вв. до н. э.) резкий рост населения в результате миграции из южного Приуралья и соответственное увеличение поголовья скота потребовали оптимального использования возможностей региона. Статистика распределения археологических памятников этого периода указывает на изменение маршрутов перекочевок. Ранние сарматы интенсивно осваивают глубинные степные районы, которые используются в качестве весенних и осенних пастбищ. Маршруты перекочевок усложняются, приобретая сложный комбинированный характер — широтно-меридиональный. Концентрация памятников в районах, приуроченных к долинам рек Волги и Урала (80 %), показывает, что появляются стабильные зимники, закрепленные за отдельными семейно-родственными группами. Возникновение стационарных кладбищ в глубинных степных районах позволяет говорить об установлении достаточно строго определенных маршрутов перекочевок на летние пастбища, что было необходимо в связи с дефицитом водных источников и нестабильностью кормовой базы в глубинных районах Прикаспийской полупустыни (Демкин В.А., 1983; Демкин В.А., Лукашов А.В., 1983; Демкин В.А., Лукашов А.В., Лукашов Ю.В., 1984).
По данным остеологического материала из савромато-сарматских погребений южного Приуралья и Заволжья состав стада у этих кочевников представляется следующим: основное место занимала овца, на втором месте — лошадь и минимальную роль играл крупный рогатый скот. Кости последнего в погребениях среднесарматского времени отсутствуют полностью. Подобный состав стада — еще одно свидетельство очень большой подвижности населения.
Способ ведения кочевого хозяйства при круглогодичном содержании скота на подножном корму был свойствен кочевым племенам южного Приуралья и междуречья Волги-Урала на протяжении всей их истории — от VI в. до н. э. до IV в. н. э. Однако нестабильность численности поголовья скота при экстенсивном скотоводстве, всецело зависящем от климатических колебаний (периодические засухи, суровые или очень снежные зимы), постоянно создавала проблему баланса между основным средством существования (скот) и численностью населения. Этот процесс усугубляется и легкостью отчуждения скота в результате вражеских набегов. Все вместе определяло общую нестабильность кочевой экономики.
Периоды длительных оптимальных условий (увлажнение степей), способствовавших резкому увеличению кочевого населения южного Приуралья, как это случилось в раннесарматское время, создавали ситуацию, при которой массовая миграция, т. е. расширение производственной базы путем овладения новыми пастбищами, являлась почти единственной возможностью существования. Вероятно, именно этой причиной вместе с бурными политическими событиями конца IV в. до н. э. в Передней и Средней Азии было вызвано переселение раннесарматских племен южного Приуралья в Поволжье и дальнейшее передвижение поволжских, а возможно, и уральских номадов далее на запад и в предкавказские степи. Часть населения южного Приуралья могла откочевать на юг, в Среднюю Азию. Памятники кочевников, окружавших Бухарский оазис, начиная с конца IV — начала III в. до н. э. несут на себе печать очень глубокого сарматского влияния. Не исключено, что какие-то сарматские племена южного Приуралья, смешавшись с кочевниками Казахстана, осели на окраинах западной части Зеравшанской долины.
Период увлажнения сменился устойчивым засушливым временем, и памятников среднесарматского времени, особенно в восточных районах южноуральской территории, чрезвычайно мало. Миграции и засухи во много раз уменьшили кочевое население этого района.
На основании
письменных и археологических источников можно утверждать, что скот у кочевников, в том числе и савромато-сарматов, являлся частной собственностью семей или глав семей (Смирнов К.Ф., 1964а, с. 199, 200). Совершенно справедливым представляется также мнение некоторых исследователей, считающих, что становление частной собственности на скот не только предшествовало развитию кочевого скотоводства, но было одной из его предпосылок (Хазанов А.М., 1975, с. 93). В то же время у кочевых скотоводов, в том числе и у савромато-сарматов, никогда не фиксировали права собственности на такое важнейшее средство производства, как пастбищные земли (Першиц А.И., 1976, с. 287). Таким образом, собственность на скот и пользование определенными участками земли рода, общины и целого племени являлись основой, на которой зиждилось все хозяйство древних кочевников. Основными хозяйственными единицами в производственном процессе савромато-сарматских племен всегда оставались семья и род.Отсутствие поселений на нижней Волге и в южном Приуралье заставляет нас судить о производственной деятельности савромато-сарматских племен только на основании погребального инвентаря. Как уже было сказано, гончарного круга это население не имело. Производившаяся кочевниками лепная керамика судя по ее качеству являлась продукцией домашнего производства. Именно поэтому она несет на себе печать локальности не только в рамках больших регионов, но и более мелких областей, а иногда и отдельных могильников.
В качестве местных, домашних производств следует рассматривать также косторезное, кожевенное и камнерезное дело, обработку дерева и ткачество. Маловероятно, чтобы кочевники нижнего Поволжья и южного Приуралья занимались бронзолитейным или железоделательным промыслом, не говоря уже о добыче и выплавке металла. Речь может идти о производстве самых простых и мелких вещей из бронзы и железа (бляшки, колечки, ножи, шилья и т. д.), которые делали из привозного или вторично используемого сырья. Основная масса металлических предметов — оружие, конская сбруя, котлы, ювелирные изделия, бронзовые зеркала и т. д., по всей вероятности, производилась окружающим кочевников оседлым населением по заказу сарматов и образцам, которые они представляли.
Существует и иная точка зрения, согласно которой кочевники нижнего Поволжья и особенно южного Приуралья были не только искусными кузнецами и литейщиками, но, вероятно, занимались даже разработкой железных руд. В качестве доказательства выдвинутой гипотезы приводилось своеобразие металлического инвентаря каждого из этих двух регионов (Смирнов К.Ф., 1964а, с. 60–62). Однако развернувшиеся в последние годы специальные исследования соседних с кочевниками металлоносных культур и металлургических очагов (зауральская лесостепь — иткульская культура, бассейн Камы — ананьинская культура и др.) заставили усомниться в последней концепции.
Дело в том, что, например, все иткульские бронзовые наконечники стрел найдены на поселениях, содержащих остатки металлургического производства (шлаки, литейные формы, бракованные отливки), и сомневаться в их местном изготовлении не приходится. Но при этом все типы иткульских наконечников повторяют формы, свойственные скифо-савроматским, казахстанским, среднеазиатским или аналогичным им наконечникам. Наибольшее совпадение с иткульскими стрелами обнаруживают наконечники, происходящие из кочевнических погребений савроматского времени южного Приуралья, в меньшей степени — нижнего Поволжья (Бельтикова Г.В., 1982). Очень важным оказался еще один результат изучения зауральской металлургии оседлых лесостепных племен VII–III вв. до н. э. Иткульская культура, по мнению ее исследователя, была основной металлоносной культурой Урала, ее металлургия являлась важным или даже основным источником металла для культур обширных территорий, прилегающих к ней с запада, востока и юга. Технология выплавки и обработки, конструкции печей-горнов характеризуются разнообразием черт и признаков широкого хронологического, территориального и качественного диапазонов (Бельтикова Г.В., 1981, с. 125). Не менее интересная картина наблюдается на ананьинских памятниках. Очень многие наборы бронзовых наконечников стрел аналогичны савроматским формам нижней Волги и южного Приуралья, проявляя наибольшую близость с последним регионом (Кузьминых С.В., 1983, с. 119). Какая-то часть наконечников, например, бронзовые черешковые, могла поступать и из других центров (степи Казахстана, Приаралье, Средняя Азия). У савроматских кочевников они, правда, не привились и изредка встречаются лишь на южноуральских памятниках. В то же время втульчатые железные наконечники стрел были свойственны в IV–III вв. до н. э. нижневолжским кочевникам и почти не известны в южном Приуралье. Такая ситуация хорошо согласуется с широким распространением этих типов наконечников на Кавказе, являвшемся мощным металлургическим центром и у племен среднего Дона — ближайших соседей нижневолжских савроматов.