Степная сага. Повести, рассказы, очерки

«Прыгаем в воронку перед бруствером!» – заорал я Захарову и, одним махом перелетев насыпь перед окопом, сиганул в развороченную недавним взрывом и вонючую от горелого пороха глубокую лунку. Скукожился в ней, как в мамкином животе. Мысли токо об одном: «Спаси и сохрани, Господи!»

Митрофан то ли не услышал меня, то ли не захотел из окопа вылезать… Все ж – укрытие, своими руками выкопанное.

Когда разрывы отдалились, я тоже пополз к нашей траншее. Спрыгнул вниз. Гляжу – народ отряхивается от песка, в себя помаленьку приходит.

Митроха в своей нише тоже ворохается. Стало быть, живой. Привалился спиной к одной из стенок и што-то руками вокруг себя нашаривает. Может, винтовку?

«Живой, земеля?» – окликаю радостно.

А он и повернулся ко мне… Господи!.. Лицо серое, без кровинки. А в руках… собственные кишки держит. Это он их собирал по земле. Молчит. Трясется. И смотрит на меня с жутким недоумением: «Как же так, ты жив, а мне конец?»

Спазма у меня началась. Выворачивало до желчи. А потом схоронили Митрофана Захарова и других погибших в овраге за боевой позицией. Крест из патронного ящика сделали. Фамилии и имена написали. Может, и нашли после войны солдатскую могилу, обелиск поставили, а может, и нет? Скоко таких могилок до Берлина раскидано по местам боев? Не сосчитать. Иных и хоронить некому было. Остались в траншеях да окопчиках. И у многих погибших одна фамилия – «неизвестный солдат». А ты, Ксюша, говоришь, будильник – недостойная награда. Будильник, он именной. А кто тех, безымянных воинов, защитивших Родину, помянет?

Мне Митрофан долгое время чуть ли не каждую ночь грезился. Держит кишки в руках. Молча в глаза глядит с недоумением. Потом забылся. Страху-то я и опосля натерпелся немало.

– Ужасти какие, Яша, ты мне про них раньше не рассказывал.

– Дак зачем? Мне и самому муторно было ворошить эти страхи. Нервы-то никудышние. А вот намедни сызнова наведался дружок фронтовой… Вот я и вспомнил.

– Жалкий ты мой! Натерпелся. – Семёновна положила свою пухлую теплую ладонь на изрядно поседевшие у висков, но все еще не выцветшие полностью, темные волосы мужа. Провела пальцами по его многодневной щетине на щеках. – Одичал-то как, зарос. А не позвать ли нам Петра Григорича? Пущай поскребет тебя, подмолодит трошки. А то штой-то соседки реже заглядывать стали. Разонравился ты им, поди, такой-то?

– Ну, Ксюша! – умоляюще возразил ироническому намеку жены Яков Васильевич.

– Што «ну»? Скажи уж лучше, как выкобенивался, сыми грех с души.

Старик с обидой отвернул голову к стене, тихо выдавив слова:

– Брехали сплетницы, а ты и поверила.

– Брехали! – продолжила незлобно подтрунивать Семёновна, теребя мужа за рукав. – А куда ты на лисапеде ездил, пока я корову из стада встречала, доила ее да управлялась на базу? Небось, к Нюське-парикмахерше? Ы-ых! Прячешь теперь бесстыжие глаза. Так бы и выцарапала их, да грешно с хворым воевать.

– Ну, когда ты угомонишься? Постригаться и бриться я ездил. Скоко лет прошло, помирать уж пора, а ты все квохчешь, – недовольно бормотал Яков Васильевич. И, чтобы отвлечься от неприятных для него слов, протянул руку к приемнику, прибавил громкость.

Ровный и бесстрастный голос диктора читал последние известия: «Третьего октября “Трудовая Россия” и РКП планировали провести митинг на Октябрьской площади…»

– Ты, прихибетный, не увиливай от ответа, – не унималась Семёновна. – После того бритья у тебя все белье женскими духами разило…

Старик молчал. А голос из репродуктора продолжал читать информацию из Москвы: «К четырнадцати часам на Октябрьской площади собралось примерно две-три тысячи человек под красными и желто-черно-белыми флагами. Однако столичная мэрия не дала разрешения на проведение мероприятия. Площадь была перекрыта силами ОМОНа и внутренних войск. Колонна демонстрантов развернулась к Крымскому мосту. После безуспешных переговоров подразделения ОМОНа, перекрывавшие Крымский мост, были атакованы демонстрантами…»

До Оксаны Семёновны дошла суть сообщения из столицы, и она тоже прислушалась к словам диктора. Он сообщал: «…Применение таких средств, как слезоточивый газ, дубинки, успеха не принесло, и участники демонстрации прорвались к Крымскому мосту. В ходе короткой схватки был ранен боец ОМОНа, сброшенный с моста на асфальт. В четырнадцать часов пятьдесят минут колонна численностью около четырех тысяч человек направилась к Зубовской площади. По словам демонстрантов, они намерены двигаться к Белому дому. Манифестанты действуют крайне агрессивно. Во главе колонны идут боевики. Они забрасывают омоновцев камнями, орудуют железными прутами. Бьют стекла стоящих у обочин автомобилей. Очередную сводку новостей мы передадим в шестнадцать часов».

– Што творится! Опять революция! – нарушила молчание Семёновна.

– Да уж, хорошего мало, – отозвался старик. – Довели народ до возмущения. Теперь всякого можно ждать… Сходи и впрямь за Петром Григоричем. Пусть побреет меня. Может, еще чего узнаем. У них – телевизор-то исправный, не то што у нас.

– Я зараз, – охотно засобиралась Оксана Семёновна, надевая заношенную бледно-синюю фуфайку и серые галоши. – Замкну дверь снаружи, штобы на свиданку не утек.

– Тю на тебя, зубоскалка…

…Семёновна воротилась часа через полтора и без соседа. Яков Васильевич не спал, слушал радио. Встретил жену беспокойным вопросом:

– Ну, што там, в Москве, происходит?

– Ужасти, Яша! Народ взбунтовался. На милицию кидается. Та и разбежалась. Дом Лушкова захватили. Все бурлит. Ружья у них, автоматы, грузовики. Ельцин сбех с Кремля. Революция…

– Ты што так тарахтишь, гутарь спокойней, по делу.

– Как – спокойней? Говорю тебе – ужасти! Революция сызнова. Народ депутатскую сторону взял, пошел супротив Ельцина. Милиция сдаетса. Я Петра Григорича просила до Вальки нашего позвонить.

Яков Васильевич нетерпеливо приподнялся с подушек:

– Ну и как?

– Дозвонились до Тали. Там он, скаженный. Дома не ночует. Звонил токо. А потом в депутатском совете связь отключили. Ничего Таля про него не знает. Совсем он неуправляемый. Всюду в огонь лезет. А там не шуткуют. Всурьез подстрелить могут. Беда, Яша, беда!

– Цыц, курица! Не клич беду. Не такой Валька дурной, чтоб башку без нужды под пули подставлять. Все ж полковник, кумекает в военных делах поболе нас. Разберетса как-нибудь… А милиция, говоришь, сдаетса?

– В Лушковом доме сдалась. И те, што окружали депутатов в ихнем совете, тоже ушли…

– Ушли или перешли на сторону совета?

– Кажись, ушли. Так вроде в телевизоре сказали. А што же им пьянь кремлевскую собой затулять, с народом воевать? Нет уж! Обдурил всех, ограбил, страну порушил… Надоело людям терпеть. Милиция, она из народа набираетса. Супротив не будет. Он и милиции денег-то не платит.

– Не платил несколько месяцев, а потом все возвернул и сверх меры добавил. Я по радио слыхал. Многое сразу забываю, об чем брешут, а про подкуп милиции сразу в мозги втемяшилось. Армии тоже заплатил. Неспроста это, ох неспроста!