Степовой Гулеван

И Ванька - не буйный и не тихий. На чагур уж не кидается, но и навоза не ест. Закурил. Ну, Назарий Парменыч-то понял, что без вошки тут не обошлось. Уходит к воспитанницам - все это им обрисовать. Не для одной, мол, образованности настойкой фиалочки омываемся, но и вон от чего случайного... Зачем мне такое приключение, пятнай вошка других?

И точно: приключение дало себя понять. Марточке Сосибон-Хрипунше нагадано-то на разном конском. Уж и нагадано хорошо! Не житье бульдюжина! Это удовольствие не упущу из горсти я: пылком-жарком палится, часть драчена не валится!

Вернулась и перво-наперво - в свой шатер. Сколь за гаданьем не спамши, а еще б не спала, хотя спать не терпится: зев, как рыбка, на зевоту, не говори, кума, - охота! Требует Ваньку Каина.

Делают свое; извержение вошку и выбрось. Время, конечно, прошло, последствие ослабло, но все ж таки оказало себя. Низ туловища у Ваньки не раздуло - осталось раздутие малой частью. Гадали на торчун драчен, а он как арбуз мочен. Из винной бутылки дорогой почему пробку без штопора не вырвешь? Ниже горлышка она раздута.

Катайся не катайся: не разомкнуться любителям. Послали к ведуну по черной магии, к Цыганевичу. Звездочет и кудесник уважительного могущества - его до нонешнего дня помнят. Упитанный, шея салом оплыла; грива чернее дегтя, но пробита сединой. Чернота блестит, и седина блестит: эдак изукрашен мужчина. Лицо цыганское темноватое и будто маслом помазано. Был ли он цыган или более того - природный индус, но жил в русском подданстве и все местное знал скрупулезнее наших дедов.

У него две больших избы рядом поставлены: в одной прямо теснота от имущества. Сундуки, сундучки, комодики; посуды ценной, материй дорогих - переполнено кругом. А вторая изба - просторная, чистая; не для мебелей, а для воздуха - как бы особая изба.

Цыганевича обихаживали люди по найму, но больше - так, за помощь колдовством. Вот он из трубки потянет и кому помог-то - дых ему дымом в лубетку: "Чуешь, у меня пиво варят? Иди и займись. Живи у меня монахом, но пиво мне вари!"

Цыганевич только и разлучил слюбившихся. Через держанье в пьяных лягушках. Сперва велел гнилую плоскодонку просмолить. После - в лягушачьей заводи мочить коноплю. Лягушки от нее - пьяней кабака. Их бреднем повывезли: семь кабаков обсядут. В плоскодонку пьяненькихто. И соединенных любителей туда к ним, бочком. Лягушки-пьянь по ним колготятся, во всяком-то промежутке. А Цыганевич подливает коноплевых помоев, подливает. Ну, раздутость с конца и перескочи на самую пьяную лягушку: в полчайника разбухла.

Любители вскок - и опрометью друг от дружки! Ванька Каин с Марточкой. А народу на все это глядело!.. Думали: цирк. И подают Назарию Парменычу жалобу: "Не представление, а провокация! Просим оштрафовать".

Сейчас бы оштрафовали в момент. А Назарий Парменыч, между своих, взял на себя вину. Марточка с шатрами-зверями снялась, он посылает ей вдогон духи. Такого интересного вида флаконец! И надпись золотом по серебру: "Сосибон - от вошек он". Пойми!

Духи различал Назарий Парменыч очень разнообразно. Образование-то высшее. А тут и климат, и воспитание девушек, и все нужное для здоровья. Чего - духи-то! Натуральные цветы собирали на хорошее дело: собрания для обоняния.

Приезжали офицеры молодые, как возвращались из Аравии. Туда они за жемчугами, а обратно - жемчугов полные карманы. У Назария Парменыча в карты на жемчуг играют, а после за жемчужками ныряют. Не одну раковину усахарит маковина!

Делалось заботливо. Собрания - среди всего мягкого, в зале ковровой. Цветкам тут - вся полная любовь. Хоти не хоти, а люби растеньишко до замирания. При неполной любви его оставленного запаха не распознаешь. А нет распознанья - за то наказанье!

Назарий Парменыч следил, чтоб воспитанницы со всей нежностью к цветку, а не к офицерам с жалостью. Ради, говорит, уважения к лепестку, к самой слабой природе, пострадай, страдалец человека!

Чтоб натуральный запах не перебить ничем - все удаляют с себя еще до залы. Зашли, телом разневолены, и первого рискового-то - на середку. А девушка у него за спиной. Корзинку ей с цветами свежими: куневата красавка, луп-залучница или барвинок синенький; многосортно. Выбирает она цветочек чин чином, старательно - поцелует его, после приложит душистый к зев-губени сладкой, к приветени мечтательной, и ляжками зажмет.

Ухажер оборачивается теперь, к себе ее приблизит - и ищет туговина под цветком медовину. Как к цветку прикоснется нетерпеливо - так носом к ее губам. Коль нечуткая ноздря - изготовился зазря. Принюхайся к девичьим губам, на поцелуи жарким, назови, какой целован цветок: заячий огурчик, навздрючь-копытце или драпач. Узнал - ляжки врозь гулеваны, вот она медована! Даст цветку срониться: ухаживанье принимается, за жемчугом ныряется. А нет угадки оторвись мучиться.

А то - иначе. Так же за его спиной девушка цветочек подберет себе, но не целует, а воткнет в прическу на затылке. После, зажав-то, на ковер встанет тигрицей: приручи! Тут ухажер по запаху на прическе определяет, к чему притронулся: к белопопице или к черлоку нежному.

Сколько зависит от чутья, от понимания в цветах! Бывает, нос так нос - этак гордо сидит на лице: загляденье. А и теплюша под стать, оголовок дубовый - разминай подкову. Какой девичий глаз не посочувствует? Взыграет мечта-то. А не опознан цветок - для другого елок. Как чувства ни жгучи - судьба разлучит!..

А другой-то, цветочный любитель: весь талант в чутье - оно и не подводит. Глянь на него: нос косенький, а то и вовсе пуговка, посошок тонкий, не проймет избенку, а ты его привечай - ладом мячики качай. А ежели сзади тыквочки гладит, изволь на коленки - посымает пенки, дай на каждый втык аккуратный брык.

Ладком-чередом идут собрания-то, и раз приносит Назарий Парменыч с красоты заката новую мысль. Как плавный оборот он закруглил и солнце скрылось, и в правильное время открыла себя вся наша местность - тверезым мед, хмельному честность, - рыбаки выволокли из Илека сеть. Средь улова-то щука - наполовину заглотамши судака. И сама жива, на хвост вскок-вскок, и судака подымает живого: из пасти торчуна - так жабрами и топырится.

Назарию Парменычу умыслилось. Но до собрания не разъяснил. Слаживается собрание, и выпадает ему три раза подряд у трех разных барышень опознать цветочек ноготки. Тут и выскажи: "Быть мне судаком заливным, с горошком мозговым, со стручковым перцем! Будет жена меня щучить с хреном, с приятным желе, кушать с шафранами. То и цветок подтверждает - быть мне в жениной ручке, в ее ноготках!"

Воспитанницы, гости молодые от своего увлекательного распрямились телами, взволновались: как так, небритый мыс, ерша в зевоту?! А наши собрания? Она ж к цветкам-лепесткам заревнует! Чем они повинны?

Назарий Парменыч посмеивается: "А мы возьмем обонятельную. Судачок заливной духовит! Не естся без стручка перцового - а уж горек, кажись! От хрена слезы, но на хрену и вкус. Хочу быть пробованным женой! Пусть щучит под настоечку под шафрановую. Хочу попробовать самой огневой женской ревности!"

И уезжает жениться. Думали, поездит: что, мол, в щуке? Заскучает по корзинкам с лютиками, по навздрючь-копытцам. Но приходит телеграмма из Питера: женился, скоро будем...

Ну-ну. Значит, охота попробовать огневой ревности забористой? И барышни с молодыми офицерами, чин чином, в дорогом убранстве по-модному - зонтики, перчатки, сумочки-ридикюль - прямой дорожкой к Цыганевичу. А у него во двор проведен желоб от родника; и колодец есть, но помимо поступает ключевая вода для пивоварения. Офицеры дух услышали, переглянулись: день в зное перекипает - пивца бы из погреба, а? И - в просторную избу, она поновее.