Степовой Гулеван

Так, сиднем, потом и расстреляли. Но раньше особист прилетел из Москвы самолетом и ту женщину расстрелял. Прошляпила недопустимость!

Отправили ее от нас, уже расстрелянную, в товарном вагоне, под конвоем с овчарками. А тех, в демисезонках, отдали нашим местным безопасникам. Они их того-сего: подрали. Глазенапы вырвали у них. Упокоили отбиваловкой.

В ту пору у нас уже случай вязался за случаем. По окрестностям. В одном дворе - никого, окромя хозяев, и вдруг кто-то как чихнет! Чох такой, что козел от испуга и кинься - на закрытые ворота. В расшибку! А в суходольном лесу стали видать - кто-то погуливает по ночам вроде как со светом: фонарь не фонарь. Гуляет и похохатывает.

Одна женщина ходила за Илек к поселковым: взаймы взять. В зиму-де свинью зарежем - отдам. В раймаг завернула тоже, за соленым. Домой воротилась и свекрови напрямки: "Я сейчас в суземке пожила с самим!" - "С каким самим, желательно знать?" - "С Гулеваном, старая ты матюгальница!" - да селедку хвостом впихни свекрови в рот.

Соседки, вторая-третья, тут же прознали: кто, мол, по степи стал гулеванить, а?.. Девчушки в поле колоски собирали - прибегли домой. И бригадир прибежал. Все и рассказывают: шел человек по меже, играл на баяне. Глядят, а он без порток! Срам весь как есть оголенный. Играет и поет:

{Ехал на ярмарку Ванька-холуй,}

{За две копейки показывал...}

То-то и поклонись певцу! Понизу - мужик, а все одно барин, как в бане попарен. От смерти пасомый - вхож в избу и в хоромы. Стал он лишенец, да не стал кладень, дошел жар до поленниц - так и зовем: "Дядя!"

Цветет советская власть, любознательная - страсть!
– и едет из Бухары Бухарин. На возврате в Москву: отпускной. В нашем климате окрылился: то ему подай, это. "Недельку, - говорит, - выделю на гостеванье". Куда только нос не сунул... Лебедицы непуганы - он их и набей номерной дробью.

Места у нас тихие-тихие, но телеграфные столбы смоленые: проведено, куда надо. Бухарин в столицу, ему про главное - ничего. Но начинают шить вредительство, диверсию, отравление народа. Как у них заведено, он на эти обвинения поддает вовстречь. Подмахивает: да, мол, так! А сам: ишь, как присахарило-де ко мне! С чего?

Не понимал насчет Назария Парменыча и его лебедиц. А кто понимал - один вразумляющий человек - его не привлекало жевать и в рот класть. Лишь бы, мол, Назарий Парменыч понял: по силе-возможности возмещаем обиду - за поругание сытых, непуганых...

Свели Бухарина вниз, а он в мильонный-то раз: вот, наконец, должна открыться перемена! Уж, чай, заслужил, подмахивая! И подает бумажку на имя вразумляющего человека: зачем моя жизнь - того-сего?..

А кто ему намекнет на лебедушек? Никто - цветочек драпач, не угадамши плачь!

С того Назарию Парменычу, может, и клево, но к воспитанницам все одно недоступно. Так он крепким характером вовсе отклонил себя от девок. Сговаривает замужних на нахальство. Как случись фрик-фрик не удержит язык. Вторая, третья прознамши: тихомолком от мужей на телеги и поехали по Илеку, бережком-рощицей грачиной заради умной причины. Едут, едут - тпру!
– лошадям. Ладони ко рту да в степь: "Гулеван!!!"

Он без призыва сильного не виден. Может рядом быть, а только слышишь один дых. Глядишь - вроде пусто, а здоровье где-то рядом в грудище крепкой играет. Или этак пролетит мимо топотом-вихрецом - а никого.

Ну, а коли зовут на причину да по хотению, не оставит без уважения.

Мужики пробовали струнить баб - куда! У них от гулеванья тело как поменяно. Сила мужичья и молодо обличье. Лицом прежняя, статью девка в двадцать лет. Норовом - волчица. Извозжает мужика до стону-прощенья. Мужьям страданья, а им - климат и гулеванье! И уж больно большая злость-охотка у баб гулеваных на приятность: ну, вскидчивы-то! ну, забористы! Ровно не крестьянки истомлены, а бездельницы-разгулены. Глаза закроет, а любой рукой словит - палец, какой надо.

Идет оно так и идет: поветрие. Бабоньки что грибки: на них дождь - они задом в дыбки! Мужики так и сяк: за советом к соседям, в колхоз "Казаки-Ленинцы". Как вы-де на это? будет сочувствие или чего такое?

Ленинцы насмеялись им в лицо. Вы, мол, мужики к черствым огрызкам привержены, к постному да сухарям. Сух да не дам! А нам желательно сомятинку в пирожке пеклеванном после Назария Парменыча - Гулевана.

Ну пойми, народ: какие без гулеванья дела? А от кого гулеванье напитает? От тебя объятье черство, сухаристо: от Гулевана - вино игристо! Коль бодливый в лоске - не в позор обноски. Вкус у ласаньки простой, да не к месту сухостой. Так и дождик до поры - даром выстудит пары.

Жизнь и есть жизнь: звезда-правда страдальцу мигает, за то ее и ругают. Звезда фонарик приветит - хоть голый несет, хоть везут в карете.

Всех фонариков по степи не перегасишь, а принесли тебе блин маслен - не ищи, где спечен. Так ли? А мужики - нет! От блинов не отказамши, зовут всякого вреда на Гулевана, беляши-беляшки - игрунец в ляжки!

К Цыганевичу идут: "Лиши его наследства!" А Цыганевич: "Удумали? Его наследством наш климат стоит! Вам бы блины, яйца есть - да чтоб не по яйцам честь. Уж коли сыты, не завидуйте - у кого неприкрыты!"

Только он это сказал, а к Гулевану и приклонись - кто? Жены начальства. Зря ли - по Илеку вверх иди - всюду начальство любит на отдых приезжать? Женушки: ку-ки, ну-ки, задницу в брюки, губищи большого пальца толще! крашены - как из мужика крови насосамшись, а глаза горят - еще дай!

Заборы заборами, а задоры задорами. Как рев отдается-разносится! И по лядам до песков-угорья, и по пойме-уреме. Илек-то, вода, хорошо передает рев: сорок львиц да сколь слонов.

Так же и визг сильно слышим. Хохот. До чего дико зверятся: туда-сюда да обратом - клади на ухо вату. От ваты - запрелости, лучше слушать прелести.

Говорят: то начальники, мол, распускают себя, разрядку дают. Вон-де сколь навозят им выпивки по утрам. Ну-ну. Только начальники, мужья-то, чего пьют? Коньяк. А на что везется водочка, когда и ром есть двух цветов, и марочное?

Мужья насосамши коньяку и уложены на покой-вылежку. На то хлыщут бокалами, чтоб дальнейшее не знать, не слыхать. А жены к Гулевану кнута бы им хорошего! Сорок львиц егозливых палки ждут колотливой. А заместо слонов - малый бык, грозен рев. Вот кого водочкой потчуют жены-то - допрежь как львицами встать, уловчиться вспять.

С жен пошло, а промеж мужей поехало... Власть коли и спит, не сопит: поди насыть ее аппетит. И гулеванье-то нужно, и строгость. Порознь оно бывает у многих, но чтоб полезно слимши: у Назария Парменыча проси...

Часов в пять утра над Илеком как дым сырой. Часовые откель ни возьмись, по чагурам. К осокорнику машина съедет. Кому случись увидеть: пеньком замрет. Упаси - заметят! И ровно никто мимо часовых не проходил, а вдруг - бык малый средь осокорей, тальника. Спереди бык лобастый, сзади - осел крупастый; до холки осел как бы. По виду - двужильный. Глаза: с ума съедешь, до чего умные!