Стерегущие дом
Шрифт:
Двери, как и окна, всегда были распахнуты настежь, сетчатые ширмы от комаров провисли, частично открывая проход, и в дом вечно забиралась всяческая живность. В стенном шкафу при холле окотилась какая-то кошка — она была приблудная и отчего выбрала именно это место, не знаю, — но тетя Бетси все равно ее кормила, пока кошка не соизволила удалиться. А в окна верхнего этажа, понятное дело, залетали птицы и спокойно вылетали обратно. Дом был старый, и хозяева никак не могли удосужиться вставить оконные сетки на втором этаже. (И, пожалуй, это было не так уж глупо придумано, потому что места здесь в ту пору были малярийные.) Однажды в верхнем коридоре, прямо над портретом тети Бетсиного отца — того самого, что был избран в сенат от Южной Каролины, — слепили большущее гнездо осы.
Волновало ее, насколько я помню, лишь одно. Нижнее белье. Белье у всех в ее доме всегда было новенькое и очень нарядное. За этим она следила строго.
— Ты представь себе, деточка, — объясняла она мне. — Вот ты вышла в город и вдруг попала под машину, тебя отвозят в больницу, и тут все видят, что трусики на тебе старые и рваные, а бретелька на рубашке заколота английской булавкой, — поневоле умрешь со стыда.
— И только подумать, что потом будут говорить люди, — пробовала отшутиться я.
Но до нее шутка не доходила.
— Вот именно, — серьезно подтверждала она. — Подумать только!
Впрочем, сказать по правде, мне жилось у них недурно — совсем недурно. Примерно раз в месяц меня приезжала проведать дедушкина сестра, тетя Энни; по-видимому, это был предлог проверить, все ли у Бэннистеров идет как надо. (Сама она была такая чистеха, что ее, наверно, мутило от этого дома.) В остальном же моя жизнь почти ни в чем не изменилась. Я ходила в школу, ту же самую, только теперь можно стало ходить пешком, и это было даже здорово, что нет надобности каждый день так далеко ездить. Оказалось, что и в городе есть чем заняться, стоит лишь привыкнуть. Есть чем заняться даже дома, хотя Кларе, Реджи и Макси это почему-то не приходило в голову. Нужно было, чтобы я им показала. Возможно, оттого, что они тут жили всегда и просто разучились видеть свежим глазом.
Взять хотя бы сам дом. Он был из тех курьезных городских строений, которые столько раз достраивают и переделывают, что никто уже толком не представляет себе, где что находится. Спереди он был узкий, но очень вытянут в глубину и доходил почти до самого конца участка. Были в нем залы, и мезонины, и комнаты на разных уровнях. Эти пристройки делали многие и разные люди, но никто из них не позаботился подвести свое крыло к дому поаккуратней. Я один раз сломала руку, когда замечталась и полетела со ступеньки, ведущей из малой столовой на кухню.
Самые дальние комнаты дома — совсем сзади, за второй кухней — использовались лишь как чуланы для хранения вещей. Здесь было полно каких-то свертков и громоздких узлов; то вдруг попадется дохлая птица, то крысиный яд, какие-то старые сундуки, какие-то вешалки для шляп. Иногда мы с Кларой, Реджи и Макси лазали в сундуки — те, что были не заперты. Очень подходящее занятие в дождливую погоду. Многие из сундуков были набиты платьями. Чаще всего подвенечными. Иногда материя была так воздушна, что чуть подцепишь бисеринку с отделки — сразу рвется. С эгреток, когда их вынешь, облетали и рассыпались в прах перышки. Были здесь надушенные меха, и, чтобы до них добраться, нужно было продырявить холщовые мешки, в которые они были зашиты. Были дневники, записки, письма. А в одном сундуке хранилось штук шесть старых пистолетов, две кавалерийские шашки и четыре парадные сабли. Вооруженные до зубов, мы играли в войну до самого вечера.
Я подозреваю, что мы изрядно портили все, что попадало к нам в руки. Но тогда я об этом не думала, да и теперь меня не мучает совесть, потому что все это валялось без толку, а моль и тараканы в конце концов сделали бы то же самое, что и мы, только не так быстро.
Это были восхитительные комнаты, душные, жаркие; в воздухе дымовой завесой
стояла пыль, и в косых столбах света из немытых окон сновали пылинки.Проходя по анфиладе чуланов, вы замечали, что они постепенно уменьшаются. Должно быть, когда-то в задней части дома помещались черные рабы и прислуга. В самом конце находилась даже не комната, а так, наскоро сколоченная пристройка. Она была окрашена в тот же цвет, что и дом, и на первый взгляд казалась его частью, но на самом деле это была не жилая комната, а скорей сарайчик для садового инструмента. Стены изнутри ничем не обшиты — голые доски и шляпки от гвоздей, — а пол настлан кое-как, и в нем зияют широкие щели. Отсюда вела дверь наружу, во двор, но ее давным-давно забили, возможно, от воров. По древесине кровавыми струйками тянулись вниз от гвоздей ржавые подтеки.
Сама комнатенка была совсем пустая. Пыльный щербатый пол да грязные неотделанные стены. И все. И не сказать даже, чтобы надежные стены. В отличие от остального дома, где стены были из досок клинообразного сечения, — здесь доски были сверху донизу плоские; между ними светились щели, а кое-где — большие глазки от сучков.
Дело тут было не в самой комнате. Дело было в том, что из нее видно. Мы обнаружили это случайно, но, раз обнаружив, бегали туда при каждой возможности. Специально поглядеть.
Эта комнатка была в каких-нибудь трех футах от дощатого забора в конце участка. Так вот, когда-то забор был высокий, но успел сильно покоситься, а кое-где прямо лег на стену дома. С земли, со двора Бэннистеров, казалось, что забор основательный, сплошной, и край его был где-то высоко над головой. Другое дело — когда вы стояли в доме: теперь у вас под ногами был фундамент, причем фундамент высокий, потому что дом строили в старину. (Раньше считалось, что высокие комнаты лучше проветриваются и меньше опасности заболеть малярией.)
Дом, что стоял позади и выходил на другую улицу, также тянулся в глубину почти до самого забора. Он хоть тоже был старый (новых тогда в городе насчитывалось немного), но с недавними пристройками. И к тому же пристройками, сделанными на медные деньги: приземистыми, почти без всякого фундамента. Окна были низкие, забор — высокий, и обитатели дома, наверно, думали, что их не видно. И никогда не трудились закрывать ставни. А нам из сарайчика, где хранились садовые инструменты, — да если еще встать на ящик, — сквозь щель в углу все было видно.
Мы видели туалетный столик какого-то темного дерева — не то орехового, не то красного. Туалет накрыт кружевной шалью, свисающей спереди фестонами, а с боков длинной бахромой. На столике — вереница фарфоровых безделушек, только мы не могли как следует их разглядеть. Мне казалось, что это слоники, а Клара спорила, что фарфоровые куколки. Еще там стояла кровать с розовым покрывалом и двумя ярко-голубыми подушками. А жила в доме русоволосая дама, которую изредка удавалось увидеть. Ходила она всегда в одном и том же пышном розовом пеньюаре с оборочками. Материя была как будто жестковатая и блестящая — возможно, тафта. Лица дамы мы ни разу не видели, потому что изголовье кровати было в углу, за краем окна. И еще она, вероятно, не часто бывала дома — если только не ожидала гостя.
На каникулах мы каждое утро первым делом бежали к щели взглянуть, что творится в комнате напротив. Если там было пусто, шли играть во двор. И обычно держались поближе к забору на задах, а едва заслышав шаги по усыпанной шлаком дорожке и стук в дверь той пристройки, сразу мчались в сарайчик и там затевали перебранку, кому первым влезть на ящик.
Сначала она снимала с кровати розовое покрывало, чтобы не помять. Она всегда это делала быстро, сразу как только они входили в комнату. Длинные русые волосы с обеих сторон падали ей на лицо, когда она складывала покрывало пополам и вешала на спинку кровати. Потом она отступала в дальнюю половину комнаты и скрывалась из виду. Там, кажется, стояло еще что-то — может быть, стол со стульями, не знаю. Порой они сидели на той половине подолгу — мы прямо уставали ждать. Реджи один раз не поверил, что так долго ничего нет, и выдернул из-под меня ящик; я упала и ободрала себе ногу о шляпку гвоздя.