Стертая

— Кто это? — спрашиваю я.

— Это ничтожество — Уэйн Бест. Держись от него подальше, тот еще урод.

Вот совет, которому я непременно последую.

Подходим к дому. Эми бежит к маме—узнать, можно ли Джаззу остаться на обед. Я иду за ней, но Джазз удерживает меня за плечо.

— Что? — Я предвижу вопросы насчет того, что случилось на тропинке, и еще не знаю, как на них ответить.

Он ждет, пока закроется дверь.

— С тобой Мак хочет повидаться. В следующий понедельник. Заедем к нему после школы, и я поведу Эми прогуляться. Тебя устроит?

Ни обдумать услышанное, ни тем более ответить я не успеваю — Эми открывает дверь и качает головой.

— Мама говорит, не сегодня. В другой раз, ладно?

Джазз встречает известие с заметным облегчением, чего Эми совершенно не замечает. Удивительно, как можно быть настолько слепой и не видеть того, что у тебя перед глазами? Я захожу в дом, чтобы они могли попрощаться без свидетелей.

— Ну, что сегодня в школе? — спрашивает мама, раскладывая по тарелкам еду.

Поскольку папа в школу не ходит, я делаю заключение, что вопрос обращен к нам с Эми.

Смотрю с надеждой на Эми, но она только пожимает плечами — похоже, злится, что Джазза не пригласили на обед.

Папа переносит тарелки на стол.

— Неужели и рассказать нечего? Хороший был день, плохой? Случилось ли что-то интересное, необычное?

Он ставит передо мной тарелку, и у меня вдруг появляется чувство, что ему известно если не все, то по крайней мере кое-что из произошедшего после занятий.

Смотрю с мольбой на Эми — ну скажи хоть что-нибудь. Бесполезно.

Я вздыхаю.

— Лордеры забрали моего учителя живописи.

Мама ахает и опускается на стул.

— Бруно Джанелли?

— Да. — Я удивленно смотрю на нее. — А ты его знаешь?

— Он старше, чем кажется, и преподавал живопись, когда еще я ходила в школу. Великий художник и хороший... — Она останавливается на середине предложения. — Да, давно это было. Кто знает, какой он теперь.

«Каким он был», — мысленно поправляю я и сама неприятно удивляюсь тому, что думаю о нем в прошедшем времени. Нет, конечно же нет.

— Что с ним будет?

Мама и папа переглядываются. Мама поднимается и начинает мешать что-то на плите.

— Наверно, это зависит от того, что он сделал. Не беспокойся об этом, — говорит папа.

Поздно вечером, оставшись наконец одна в комнате, я сворачиваюсь на кровати рядом с Себастианом. Он урчит. Стараюсь осмыслить случившееся за день, вывести какой-то итог, но ничего не получается. Как не получается и не думать.

Единственное решение... Карандаш и бумага. «Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства». Рисую левой рукой. Лихорадочно. Снова и снова. Далеко за полночь. Тори. Феб. Люси. Джанелли. И Роберт — брат из прошлого, которого я не знала.

Водитель беспрерывно как будто от этого может быть какой-то толк. Автобус застрял в пробке и стоит на месте.

Симпатичная блондинка в задней части салона опустила голову на плечо сидящего рядом парня. Он обнимает ее одной рукой. Задержка нисколько их не беспокоит. Остальные не знают, чем заняться, и не находят себе места. Двое или трое читают; несколько ребят постарше измываются над мальчишкой младше; девочки обсуждают мальчиков; одиночки смотрят в окно.

— Сделайте что-нибудь! — кричу я шоферу. — Откройте двери! Выпустите их!

Но он не слышит меня и не знает, что сейчас случится.

Блондинка сзади замерзла. Ее парень поднимается с сиденья и тянется за своей курткой на верхней полке.

Вот тогда все и случается: свистящий звук, вспышка света, взрыв. И крики.

Ядовитый дым... окровавленные руки стучат в окна, которые не открываются... и крики, крики. Парень обнимает ту, что была симпатичной блондинкой, но слова любви запоздали. Она мертва.

Снова свист... вспышка... взрыв. Зияющая дыра в боку автобуса, но большинство уже молчат. Парня оттаскивают от девушки, и только тогда он присоединяется к немногим выжившим. И тоже кричит. Я затыкаю пальцами уши, но крики не смолкают.

Не сразу, но до меня все же доходит.

Это я.

— Тише, тише. Это только сон.

Я отбиваюсь, мечусь, потом понимаю, где нахожусь. В постели, дома — точнее, в моем нынешнем доме, — и обнимает, удерживает меня не Эми, а мама. Эми появляется у двери, зевает и уходит. Должно быть, мама проснулась и пришла первой.

«Лево» вибрирует: 4.4. Уровень не такой уж и низкий, но мне страшно, и во рту вкус крови. Перед глазами сцена из сна. Роберт и Кэсси, та симпатичная девушка. Должно быть, мое подсознание выбрало их с фотографии, которую показывал Мак.

По всей кровати листы бумаги, мои наброски. Мама разглаживает их молча и собирает в стопочку, но останавливается, наткнувшись на рисунок с Джанелли.

На моем рисунке он стоит в классе, под своим наброском Феб — рисунок в рисунке. И Феб на бумаге — это его Феб, одинокая девушка, которую я так и не узнала.

Мама смотрит на Джанелли. Лицо у нее печальное. Я успеваю собрать остальные листки, так что увидеть Роберта и Кэсси она не успевает.

— Что ты наделал? — шепчет мама, трогая лицо Джанелли на бумаге, и поворачивается ко мне. — Мы здесь вдвоем, и это останется между нами. Что с ним случилось? Я вижу, ты знаешь. У тебя все на лице написано. Тебе нужно научиться скрывать мысли и чувства, как это делаем мы. Но сейчас, пожалуйста, расскажи мне, что знаешь.

И я рассказываю. О Феб и малиновке. О том, что сказал учитель. Как мы стояли молча и как он потом нарисовал ее.

— Милый дурачок. Сейчас даже думать опасно, и они взяли бы его только за это. Послушай меня, Кайла. Я знаю — ты уж мне поверь, — как сильно это все расстраивает тебя. Как трудно все понять. Но тебе необходимо научиться держать все в себе, таиться. Иначе долго не протянешь. Я не хочу, чтобы тебя забирали. Пообещай мне, что постараешься, хорошо?

Я обещаю. А что еще остается? Произношу нужные слова и сама в них верю.

— Я уничтожу это. — Мама берет рисунок с Джанелли. — Другие такие же есть? — Она смотрит на стопку рисунков. А если увидит набросок с Робертом? Что сделает с ним? И, между нами, как она любит выражаться, я вовсе не уверена в ее чувствах по отношению к Маку.