Стезя и место
Шрифт:
— Моть, что тут?
— У этого рука и по морде ведром получил, у этого ребра, вроде бы, два — на нем куча народу ногами потопталась, у этого нога и вообще зашибся. — Матвей, не глядя на Мишку потыкал указательным пальцем в раненых.
— А чего они тут лежат? В дом бы отнести…
— Алексей не разрешил! — По голосу Матвея чувствовалось, что ему сейчас не до разговоров. — Говорит, что дома сначала проверить надо. Слушай, Минь, дай еще пару человек в помощь, мне же еще полоняников раненых смотреть надо.
— Сейчас, Моть, отроки освободятся, я тебе кого-нибудь пришлю.
Отроки, охранявшие сидящих на земле женщин, действительно должны были освободиться — для полонянок
— Эту оставить, эту оставить… оставить, я сказал! Не видите: голова в кровище?!
На земле осталось лежать несколько женских тел, и Мишке даже не хотелось выяснять: убиты они или только потеряли сознание. Настроение и без того было, отнюдь, не радужным, а тут еще трое раненых, как командовать дальше, непонятно, и вообще: Младшая стража, во главе со своим старшиной, занималась сейчас тем, чем в исторических книгах и фильмах занимались исключительно отрицательные персонажи. Все, вроде бы, понятно: XII век, захват полона, грабеж захваченного селения — обычное дело со всеми сопутствующими жестокостями и перегибами, но на душе было как-то муторно. Все воспитание русского, советского человека мишкиного поколения, с младенчества было «заточено» на сопротивление захватчикам и освобождение угнетенных — начиная с детских сказок и школьных уроков истории, и кончая воспоминаниями родителей о недавно отгремевшей Отечественной войне.
На хуторе Мишка себя захватчиком не чувствовал, может быть потому, что пьяные стражники ассоциировались у него с чем-то, вроде полицаев, а сейчас… Тупо сидящие на земле окровавленные женщины, брошенный в доме младенец… а дальше, ведь, пойдет откровенное мародерство — острог сначала зачистят от немногих спрятавшихся жителей, а потом пойдут по домам, собирая все, что покажется ценным, и уже после того, как нагрузят телеги и вьюки добычей, полоняникам разрешат собрать оставшиеся пожитки.
Так Алексей объяснил последовательность действий еще на «предварительном инструктаже», и уже тогда Мишка понял, что руководить этим «процессом» ему не по душе, а сейчас на поверхность сознания, в очередной раз, вылезло ощущение чуждости и нереальности происходящего.
«М-да, сэр, как сказал однажды Остап Бендер: „Киса, мы чужие на этом празднике жизни“. Для всех присутствующих, происходящее, пусть жестокая, но понятная реальность жизни, а вы, сэр, тут как белая ворона в стае. Придется вымазаться под общий цвет, иначе заклюют. Се ля ви, туды ее в качель!»
С облегчением ощущая, как поднимающаяся изнутри злость смывает «гуманистические терзания», Мишка нашел глазами Артемия и распорядился:
— Урядник Артемий, дать двоих в помощь лекарю!
— У меня и так двое раненых! — попробовал возражать Артемий, но Мишка не стал слушать:
— Выполнять!
— Слушаюсь, господин старшина!
— Старший урядник Дмитрий!
— Здесь, господин старшина!
— Сейчас наставники пойдут дома проверять, выдели каждому по пять отроков. Первый десяток не трогай — от них выставлены дозорные.
— Слушаюсь, господин старшина!
Мишка огляделся, раздумывая, какие еще распоряжения от него требуются, и что имел в виду Алексей, когда велел командовать, а не спать. На глаза попался Анисим, выезжающий в сопровождении отроков из второго проулка, видимо, где-то внутри острога нашелся
поперечный проход.— Господин старшина! — заорал Варлам — Мы там двоих оружных застрелили!
Мишка машинально кивнул, а сам в это время пытался сообразить, откуда на завалинке дома, мимо которого проезжал Анисим с отроками оказался старик — только что, вроде бы, никого не было и вот, сидит. Весь совершенно седой, сгорбленный, голову опустил, ни на кого не смотрит. Мелькнула еще мысль о том, что в остроге живут старые, ушедшие на покой воины, и это один из них, и…
Анисим протянул руку, указывая отрокам на старика, а тот неожиданно, совсем не по-стариковски резко, вскочил, обнаружив богатырский рост и телосложение, и сверкнул невесть откуда взявшимися в обеих руках мечами. Один клинок отсек протянутую руку Анисима, другой ударил наставника Младшей стражи под подбородок. Анисим, не издав ни звука запрокинулся всем телом и, ударившись головой о землю, повис вверх ногами, застряв сапогами в стременах.
— А-а-а!!! — Варлам суматошно рванул коня в сторону, резко наклонившись влево и тем самым избежав следующего взмаха клинка, отроки, разрывая поводьями губы коней, повторили его движение, и старик, шагнув вперед, сумел достать только последнего из пятерки. Отрок Георгий вскрикнул, как-то неестественно скрючился и начал медленно заваливаться набок. Варлам, обернувшись на ходу, выстрелил в старика из самострела, но попал в коня Анисима, за которым седобородый воин укрылся, тут же вокруг защелкали другие самострелы и в несчастное животное почти одновременно вонзилось чуть ли не с десяток болтов.
— Не стрелять!!! — хлестнул, даже не по ушам, а по нервам, крик Алексея (умел Рудный Воевода владеть голосом, ничего не скажешь). — Не стрелять, я сам!!! Опустить оружие! Урядники, куда смотрите? Опустить оружие, я сказал!
Алексей окинул «орлиным» взглядом свое войско и, гордо выпрямившись в седле, произнес:
— Редкая удача вам выпала, сейчас посмотрите, как обоерукие воины бьются! Учитесь!
Старший наставник Младшей стражи извлек из притороченных к седлу ножен второй меч и не просто спешился, а изящно, словно и не было на нем многокилограмового доспеха, соскочил на землю, перекинув правую ногу не через круп коня, а спереди — через холку. Мягко спружинил на носках и неторопливо двинулся в сторону старика, описывая сверкающими на солнце клинками круги и восьмерки. Всем своим видом и поведением Алексей откровенно работал на публику, только вот публика этого не понимала и восхищалась.
«Пижон, блин, мастер-класс на крови… А пацаны ведутся, как последние лохи, наверняка теперь станут подражать его манерам… и пусть подражают, для того и учим. Но дед-то каков!»
Старый воин был красив редкой мужской красотой преклонного возраста — гордая осанка, высокий рост, атлетическое сложение, ослепительно-белая грива волос. Нет, он не был рано поседевшим мужчиной среднего возраста — действительно старик, наверняка обремененный старческими болезнями и последствиями былых ранений, вряд ли его осанка была всегда такой бравой, а движения столь выверено-точными — годы, как ни крути, берут свое. Но сейчас…
Он спокойно стоял позади туши убитого отроками коня Анисима и не смотрел на приближающегося Алексея. Мишка проследил его взгляд и увидел сухонькую старушку, стоявшую возле Матвея в группе раненых женщин, но не потому, что сама была ранена, а потому, что поддерживала девчонку с окровавленной головой. Она тоже смотрела на мужа спокойно и сосредоточенно — бывает, между мужчиной и женщиной, особенно долго прожившими вместе, такой обмен взглядами, которым можно сказать больше, чем тысячью слов.