Стезя и место

— Возьми с собой брата Ферапонта и сходи на тот берег. Пусть он свою котомку заберет и котомки братьев Бориса и Софрона… ну, и еще, что пригодиться может — им же с раненым до дому добираться. Если десятник Егор разрешит, пусть и телегу себе одну оставят. Узнай: нет ли среди отроков убитых или раненых… и вообще, как там все было. Нет, лучше пусть Степан придет и доложит.

— Ага! Ну я побежал?

— Беги.

Обратно Герасим вернулся в сопровождении урядника Степана и мрачнее тучи. Степана, прижимающего к лицу окровавленную тряпку, он поддерживал под руку.

— Усади его, — скомандовал Мишка. — Говорить он может?

— Невнятно… у него нос, кажись сломан. — Убитым голосом сообщил Герасим. — Отрока Феоктиста убили и еще двое раненых.

— Как случилось, знаешь?

— Рассказали. Они через овраг незаметно перебрались, а там народу больше двух десятков. Ну, наши почти половину сразу положили, потом еще… те разбегаться стали, и тут полусотник их откуда-то сбоку выскочил, а с ним четверо с топорами и сразу в кусты, где отроки прятались. А у них, как на грех, как раз самострелы разряжены. Феоктиста сразу топором… — Герасим перекрестился. — Прими, Господи, душу раба Твоего.

— Дальше рассказывай.

— Ратник Арсений двоих с топорами сразу положил, потом еще одного. А рыжий полусотник двоих отроков мечом… он бы и больше, но в него кто-то выстрелить успел, а потом уж отроки кистенями…

— А Степана кто?

— Не видели… наверно четвертый, который с топором был, но он делся куда-то, не нашли. И Степана по кустам искали, искали… потом смотрят, а он без памяти лежит, личина железная погнута, чуть кровью не захлебнулся.

Мишка представил себе, какая мясорубка могла бы случиться в кустах, если бы Арсений не зарубил троих журавлевцев, и понял, что от десятка могли остаться «рожки, да ножки». Опять та же самая ошибка, что и на хуторе — все самострелы оказались разряженными одновременно. Но, кажется, тактика, выбранная им для обучения стрелков себя оправдала — хорошо обученная пехота, вооруженная самострелами, могла стать достойной альтернативой латной коннице. Только пехоты этой должно быть много, и должна она уметь не только держать строй, но, при нужде, использовать складки местности, естественные и искусственный препятствия, сочетать залповый «огонь» с беглым… короче говоря, мысль обучать отроков так, как его обучали в Советской Армии, при учете разницы между автоматом Калашникова и самострелом, видимо, оказалась правильной.

— Наставник Андрей глаза открыл! — воскликнул Герасим.

Мишка попытался подняться, не получилось.

— Помогите-ка мне встать! Герасим, руку дай.

— Нельзя тебе, боярич…

— Исполнять!

Степан, все так же прижимая окровавленную тряпку к лицу, свободной рукой пихнул Герасима, показывая, что надо подчиняться приказу. Как только Мишка поднялся, беспомощно висящая левая рука будто стала втрое тяжелей и заболела гораздо сильнее.

«Блин, ну как у Льва Толстого: „Господин капитан, я контужен в руку!“».

— Андрей, слышишь меня? — Мишка поддерживая больную руку здоровой, склонился над Немым, стараясь поймать его взгляд. — Не шевелись, тебя конь копытами побил сильно. Слышишь? Понимаешь?

Немой вполне осмысленно глянул на Мишку и полуприкрыл глаза в знак того, что слышит и понимает.

— Рука у тебя, вроде бы сломана, а с ногой неизвестно что, но ты, главное, скажи… покажи: у тебя внутри ничего не отбито? Не чувствуешь боли в груди, в животе?

Немой отрицательно повел глазами и, похоже, от этого у него сразу же закружилась голова.

— Все, все… — Торопливо остановил его Мишка. — Больше не шевелись и ничего не делай. Мы через овраг прорвались, скоро к своим поедем. Все хорошо, больше уже ничего не случится, завтра с нашими встретимся, там тобой настоящие лекари займутся.

Немой вздохнул и закрыл глаза. Мишка потоптался, пробуя, хорошо ли держат ноги, потом велел Герасиму:

— Помоги рубаху надеть и найди чего-нибудь, чтобы руку подвесить, а то болтается, как… как не знаю что.

* * *

Увы, триумфального возвращения — верхом, во главе двух десятков опричников, с добычей и пленными — не получилось. Мишка полулежал в телеге, пьяненько помаргивая глазами, и даже не сразу сообразил, что самостоятельный рейд «по тылам противника» завершен — Арсений придумал, в качестве обезболивающего, поить раненых кальвадосом. Исполнявший роль возницы, раненый в ногу Фаддей Чума, тоже «наобезболивался» так, что если не подремывал, то либо ругался последними словами, либо орал песни, терроризируя весь обоз уникальным сочетанием отсутствия слуха и голоса одновременно.

Первым к телеге подошел не дед, как ожидал Мишка, а обозный старшина, по совместительству, специалист по военно-полевой хирургии и эвтаназии — Бурей. И первый вопрос, который он задал, был не о самочувствии раненых, а о том, в какое это место надо получить ранение, чтобы от раненых так завлекательно пахло?

Чума в ответ пустился в длинные и многозначительные рассуждения о том, что место это секретное, знать его дано не каждому, а если даже кто и узнает, то воспользоваться этими знаниями не у всякого получится…

Под эту, сугубо научную, беседу Мишка и задремал. Не разбудили его даже гы-гыканье Бурея и хохот Чумы, по поводу «медицинской» рекомендации обозного старшины: для быстрейшего выздоровления постоянно держать раненую ногу во рту.

Глава 3

Середина августа 1125 года. Село Ратное и окрестности

Мишка голышом бежал по ночному лесу, настороженно прислушиваясь к конскому топоту и азартным крикам преследователей. Пока свет факелов, которые держали в руках всадники, был почти не видим — дистанцию удавалось выдерживать, но настораживало то, что с одной стороны была полная тишина и ни проблеска огня. То ли с той стороны ждала засада, то ли именно там и находилось то место, куда загоняла его погоня. В любом случае, Мишка не собирался двигаться в ту сторону.

Казалось бы, пешему уйти от конного в ночном лесу просто — коня особенно не разгонишь, а преследуемому стоит только юркнуть в какое-либо убежище и пропустить погоню мимо себя — ищи потом! Однако, поначалу, Мишку гнали по сосняку — гладкие, стоящие особняком друг от друга стволы, ни кустов, ни низкорослых деревьев — спрятаться негде. И полной темноты тоже не было — слабый свет ущербной луны кое-как проникал сквозь кроны сосен и хотя бы позволял не натыкаться на деревья. Но Мишке требовались заросли: кусты, лиственные деревья, ельник — все, что позволит воспользоваться уроками Стерва и обмануть погоню.

Повезло — удалось добежать до густо заросшей, сырой низинки, хоть и неширокой, но зато вытянувшейся в длину метров на двести. Тут-то Мишке и удалось пропустить погоню через себя, просто-напросто нырнув под свисающие до земли лапы молодой елки и обернувшись калачиком вокруг ее ствола. Искололся, конечно, голышом-то, да пока лежал, не шевелясь, по телу принялась «путешествовать» всякая лесная мелочь, но погоню обманул. Выбрался из-под елки и побежал в обратную сторону.

Ну с чего бы, по сути говоря, выпендриваться? Ну, погоняют по лесу, потом поймают и притащат на место проведения обряда, там поизмываются, проверяя храбрость, быстроту реакции, умение терпеть боль и, возможно, умение владеть оружием. Зададут ритуальные вопросы и выслушают ритуальные же ответы, воспроизведут некое «магическое действие» и готово — был мальчишка, стал молодой мужчина. Тем более, что дед, прежде, чем оставить одного голого в ночном лесу, кратко проинструктировал Мишку: ничего не бояться, слабости ни в коем случае не показывать, отвечать на вопросы так-то и так-то. Нательный крест, кстати, дед тоже забрал, значит посвящать будут, надо полагать, в перуново воинство. Обычный обряд инициации, освященный вековыми традициями и проводящийся, с незначительными изменениями, со времен каменного века. Ничуть не страшнее, чем процедура «удара милосердия» через которую провел десятник Егор опричников у веси Яруга. С чего особенно сопротивляться-то?

Однако Мишка упорствовал, как мог, сразу по нескольким причинам. Первая — обида на десятника Егора. Проиграл заклад, обещал воинские пояса, так нехрен это еще и дополнительными процедурами обставлять!

Вторая причина — возраст. Возраст инициации в Ратном — шестнадцать лет, и известие о предстоящем «мероприятии», неожиданно для него самого, породило у Мишки воспоминание о высказывании Йозефа Геббельса на тему: «Сейчас для нас четырнадцатилетний мальчишка с фаустпатроном важнее десятка теоретиков, рассуждающих о том, что шансы нации упали до нуля!» Несмотря на то, что проводить какие-либо параллели между фольксштурмом и опричниками Младшей стражи было, по меньшей мере, странно, такое сравнение на ум почему-то пришло. Возможно потому, что слишком уж много деталей совпадали. Ратнинская сотня остро нуждалась в пополнении, и кадровый дефицит восполняли за счет пацанов, ну прямо, как при обороне Берлина в 1945 году. «Взаимоотношения» мальчишки с самострелом и латного конника очень уж напоминали «взаимоотношения» фаустника и танка, тем паче, что и дистанции поражения примерно совпадали. Да и опричники «рвались в бой» с не меньшим энтузиазмом, чем «продукты» Гитлерюгенда.