зеленеет листьев медьна прибрежном парапетене писать как умеретьи не жить до самой смертито ли яуза-рекато ли брента то ли летая пожалуй жив поканаписав с утра вот это
«это как если бы я возвратился…»
это как если бы я возвратился в лето и зной олимпийского пинска горе сыновье и в небе медведь снова и снова смотреть и реветь
хвойные запахи памяти оной без потолка и в отсутствии стен это высоцкий в москве раскаленной или потом на таити дассен это как если бы «не было-было» родина песнями сердце вспоила чтоб устанавливать с мылом и без чудо-рекорды июльских небес это… а рядом во гробе хрустальном или в дубовом не все ли равно папа вдруг ставший из близкого дальним светом автобусным и не темно
«как снегом занесённый куст…»
как снегом занесённый кустза столько зимних летоттают оживут к веснерассеивая тьмумои товарищи на вкустоварищи на цветна языке понятном мнеи больше никому
«По дороге без конца…»
По дороге без конца едем спозаранку. На коленях у отца я кручу баранку. Слева леса непролаз, справа луг и поле. И рычит и воет ЛАЗ будто зверь в неволе. Пассажиры дремлют и мчатся без движенья. От бензина и любви головокруженье. В небе рядышком звезда. Ленинград далече. До свиданья. До свида… И до скорой встречи.
«Мир ошибок и милых…»
Мир ошибок и милыхнесуразностей – вдруг,будто банный обмылок,ускользает из рук.Проржавевшая шайка,паутина в печи,и душа-попрошайкапересохла почти.
«двенадцать лет и в горле ком…»
двенадцать лет и в горле ком отвергнут дамой бессердечной мне безразлично на каком непонимаемым быть встречной и заливались соловьи и перешёптывались с ветром на языке моей любви неизъяснимо-безответном
«И не ставя ни в грош…»
И не ставя ни в грош,он поверить готовв пионерскую дрожьпатриарших прудов,в позолоченность ризтополей и берёз,где Чайковского излебединый вопрос.Он готов. Он всегда.Он поставил на риск.Замерзает вода.И парит фигурист.Он летит. И назаднет пути у него.Как осенний закаткрасный галстук его.
«А скажите-ка, братцы…»
Собирала
мне мама мешок вещевой.А.Межиров
А скажите-ка, братцы, с чего это вдруг мне навязчиво снятся казарма и друг? Тридцать лет и три года пролетели как день, и осталась от взвода и растаяла тень, и не просят сегодня батальоны огня, только память, как сводня, вцепилась в меня, бесконечные стрельбы, и мороз, и пургу позабыть бы хотел бы, да уже не могу. Не из танковых башен полка моего я смотрю, как по нашим наши бьют огнево, а из теплой постели, из прекрасного не сновидения теле- репортаж о войне.
«Ни с того ни с сего возвратились ко мне…»
С.Т.
Ни с того ни с сего возвратились ко мнечерез столько, казалось бы, летразноцветные ленточки в Дарасунеи дацана мерцающий свет.Забайкальские розы цвели круглый годпышным цветом, и цвет был багров,и санчасть изводила канистрами йоди зелёнку под смех прапоров.И две трети полка на плацу без сапог,исключение – сибиряки.Но спустился с небес бронетанковый боги слонов произвёл в черпаки.Наступает рассвет. Расступается тьма.И мы едем вдоль майской рекиремонтировать и доводить до умагенеральские особняки.Приближается цель – удлиняется цепь,просыпается родины страж.За вагонным окном бесконечная степьпереходит в таёжный пейзаж.И в рассветных лучах, сквозь оконную грязь,добрым молодцам – пьяным бойцамоткрывается суть, обновляется связь,проступает небесный дацан.А потом Дарасун, и уже навсегда,исцелившись на годы вперёд,разноцветный салют на кустах, где водаиз трубы минеральная бьёт.И девятого мая, до звона в ушах, —впрочем, как и столетье спустя,мы горланим про жён и чеканим свой шаг,сапогами на солнце блестя.
Домой
1
полесские старухи глядели на меня с любовью как на сына когда у них гостил отогреваю руки у вечного огня Полесье Палестина и аистиный клин
2
в начале сентября на набережной Пинска каштанов перламутр и едкий дым костров, но самого себя я вычеркнул из списка раннеосенних утр многосерийных снов
