В наше время книга стихов – сувенир, затейливая вещица, амулет, сродни куску папируса или цилиндрической печати, вещь, по сути бесполезная. Пожалуй, к этой восхитительной бесполезности испытываешь своего рода уважение. Не то дело проза, для прозы всегда сохраняется надежда на открытие истин, разрушение вековых запретов, на то, что сыщется собственный читатель, оценит, расхвалит, и всё завертится. А поэтическая книга, что там, Господи, может найтись? У всех хороших поэтических книг читатель, примерно, один и тот же, и тираж примерно одинаковый. И написаны они все об одном, полагаю, о том единственном, о чём пишутся настоящие стихи.
Поэзия Леры Манович мне бесконечно дорога, немало стоит эта её выстраданная, сбивчивая речь, многострадальная и стыдливая, исполненная слабости, но способная ослепить, как вспышка магния – ослепить на мгновение, чтобы запечатлеть тебя навечно. Тут всё созвучно мне, словно нашептанное автором вселилось в мои сны, и время тут вытекает, словно рис из порванного мешка, и детство возвращается,
становясь навязчивым, необычайно холодным и горьким, но оттого не менее дорогим, и на натянутых проводах прошлого непрерывно лают псы вечного сожаления.
Ты веришь этому сразу, ведь и ты тоже – человек, родившийся от железной змеи, и на твоих чемоданах соль, и тебе уже не двадцать, и, страшно сказать, не тридцать, и обоняние твоё обострилось настолько, что рассада у тебя пахнет кладбищем, и внутри тебя самого – изначальная глина творения. Веришь, когда закрашивая седину, ты стремишься потерять часть возраста, а теряешь лишь часть памяти, и слышишь навязчивый голос, повторяющий «следующая станция, следующая станция».
Ты веришь этому сразу, потому что, чёрт возьми, это изумительно честно, честно до неправдоподобия, а поймай ты хоть одно лукавство, одно украшательство, одну пошлинку, ты с такой непередаваемой лёгкостью швырнул бы эти тексты оземь и объявил бы – «плохими стихами», а ведь не можешь. Не можешь, и наблюдаешь с растерянностью и трепетом это движение девочки за счастьем, до последней страницы, не отрываясь, поскольку принимаешь этот срез чужой жизни – такой чистой и трепетной, такой чувственной и хрупкой, и такой исключительно трогательной.
И мир этот опознаваем, как христианский, но выдержанный в элементах изначального гностического Египта, когда ад это недосказанность, и состоит он из нерождённых текстов, ставших элементами Хаоса, а сам ты – Творец этого мира, и, попутно, его единственный обитатель, маленький ребёнок, стоящий на трамвайной остановке, с линией Жизни, начертанной на ладони – раз и навсегда.
Прочтите эту книгу и сохраните её, если и остались в наше время настоящие амулеты, то это, наверное, лучший из всех.
Амирам Григоров
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Счастье…»
Счастьеиграет со мной в дженгукаждый деньвынимаю из него деньожидаячто все рухнет
«Это с птицей прощается ветер…»
Это с птицей прощается ветер и крылом к подоконнику льнет, это наши прозрачные дети тянут руки из синих болот. Это слово распалось на слоги, первоцвет заблудился в весне, это дремлет в приюте безногий спотыкается в радостном сне. Это рыба на сушу выходит, задыхаясь на трудном пути, это что-то проходит-проходит и никак не умеет пройти.
ТОЛСТОЙ
Во сненапялила цветные колготки.Ноги были длинные и толстыекак трубы парохода,как те деревья в Ясной Поляне,куда нас привезли на пыльном автобусе,и один маленький мальчик плакал и кричал,что не хочет смотреть,как жил великий писатель.
ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Моя первая учительницаШалтай БолтайАлександра Васильевнаживет в синей папке с завязкамиу нее есть толькочерно-белый портретлицо в овалеокруженнаядетскими оваламиона выглядит гордокак королева-маткав муравейнике школыСпите спокойноАлександра Васильевнанету у нас большени спичекни сигаретни поцелуев под лестницеймы вымерлитак и не вылупившись из яйцазахлебнулись
в проявителенам не хватило вашего теплавашего светаи теперь мыглянцевы и покорны.
«Вздыхал натруженный причал…»
Вздыхал натруженный причал пустотами вбирая влагу, и ты на cтанции встречал с цветком завернутым в бумагу На новой плоскости земли почуяв новые тропинки нас по булыжнику вели невозмутимые ботинки И город c площадью пустой кустом топорщился у входа, и в номер чистый и простой звала усталая природа.
САМОЛЁТ
Всё медленноневыносимо медленнобудто ты в самолетеидешь вследза тележкой с напитками,глядя на номера рядов,на шею бортпроводницысо свежим укусом.Рыба или мясо?Они каждый разспрашивают об этом,пока ты в воздухедавай поиграем в эту игру на земле.Я устала от мяса животных,от птиц и рыб,от людей снаружии внутри.Приятно знать,что спасательный жилетпод моим креслом.
ЭЛЕКТРИЧКА
Деревья и заборы пролетали и деревень кладбищенские виды, когда везла тебе из серых далей окрепшую на воздухе обиду в вагоне пахло пеплом и грибами, старик никак не мог найти билета и всё ровнял дрожащими руками набухшую от осени газету все электрички шли по расписанью, и стрелочник в каморке привокзальной, теряя смысл твердил, чтобы позвали какую-то неведомую Таню луна на вcё светила бесполезно и поводя сухим янтарным веком, cледила, как нутро змеи железной исторгнет на платформу человека.
ПЬЯНЬ
Ты хотел мальчикано у меня в животебыли только американские горкиночь несла наскак сломанная карусельдеревья сливалисьптицы сливалисьты хотел темнотыно фонари крепко держали моё лицов своих желтых щупальцахночь кудахталаи хлопала крыльямипока утро не свернуло ей шею.
ПОМИНКИ
Дней убывающих холодное свеченье у кухонной плиты хозяйки силуэт и кофе-чай, и в вазочке печенье а человека нет.
ОСЕНЬ
Стояли и курили, ждали чудано осень желтый выдала билетпокоя нет, и счастья тоже нетмне б просто унести себя отсюдатроллейбус полз по мокрой мостовойи шевелил ленивыми рогамичужие угощали пирогамисвоим хватало просто, что живойлюбовь текла в израненном стволетомилась в хирургических отходахсвистела в легких мертвых пароходови окликала лезвием в спинев надломе поднебесной тетивытугую книгу мальчик раскрываети снова упоительно читаетмол, жили-были кто-тоно не мы.
