Стихи и поэма

ХLIV

В домах с балконами справляют новоселье

Сыны и дочери с двузорьем на щеках.

Пылают фонарей и плошек ожерелья,

Грызутся кобели цепные в воротах...

А за проливом ночь, и брезжит лоб Кромвеля

Над гробом короля, в дворцовых зеркалах.

Проходит часовой, мерцая протазаном,

И даль дождливая гудит бродильным чаном.

ХLV

Расшивой Конунга врубившись в берега,

В мель, как топор, всадив нос корабля горбатый,

Завоеватель снял с нашлемника рога.

Под замком высохли широких рвов раскаты.

Туман над Гастингсом. И тонкие снега

Лесоторговых шхун вздувают холст косматый.

Над морем Северным задумавши лететь,

Они в ночных волнах свою сжигают сеть.

XLVI

Там корабли плывут к далеким и соседям,

Под горло Арктики, к незнаемой реке.

А Лондон оскудел свирепым домоседом,

Псалтирь и мушкетон держа в сухой руке.

И мещанин-боец под блеянье обеден

Бряцает шпорою на толстом сапоге.

Стекляшками блестя сквозь испитую маску,

К колету он прижал прорубленную каску...

XLVII

Как скряга, по грошу он копит рода мощь,

Сперва боясь рискнуть и медяком щербленым,

Подпертым библией. И двухсотлетний дождь

По мордам каменным и трубам искривленным

Течет с Вестминстера. Из опустелых рощ

Ушла Титания, Лишь кипенем зеленым

Бушуют клевера — кормежка для овец,

Да пломб дверных блестит под фонарем свинец.

XLVIII

Не тучи, древней лжи стоярусные cводы,

Казалось, старая Европа подняла.

Вдоль пристаней текли ноябрьской Темзы воды,

Дробя скупой огонь кабацкого стекла.

Кричали флюгера под лапой непогоды.

На много миль толпа к позорищу текла.

В тот вечер был Дэфо к столбу привязан стоя,

И по щеке его текло яйцо гнилое.

XLIX

Дант, сжав подковы губ, лица не обернул

На драный манускрипт пожарища, развитый

Над крышею родной. Пловучих тюрем гул

Камоэнса рукой, древком весла разбитой,

Вожжен в листы зыбей! Быть может, потонул,

Как Кларенс, в бочке, тот, чье имя позабыто,

Кто назван Шекспиром. Иль откатил палач

От шеи головы его тяжелый мяч?

L

Но как его весна под затхлым дном шумела!

Соленых солнц круги на бочке золотой...

Пучина по ночам ломилась в стены мела,

Столичный тракт пестрел торговою толпой.

Жизнь через край он пил, и дно ее горело

Любви, убийств, легенд и судеб теснотой,

Как океана дно в чудовищном отливе,

Флот захлестнувшего в своей бегущей гриве.

LI

Аббатства черный кряж, где рос он, одичал.

На свитках со шнурков осыпались печати.

Покрылись плесенью столбы заветных зал.

Он рос отверженцем. И мимо, в желтом чаде

Наживы, денежным потоком грохотал

Его отвергший день. Одна щека в закате

Столетнем, на другой — багровый утра блик:

Так, в Воротах Двух Зорь он поднял темный лик.

LII

...Кружились полночи; в померкшей ли эмали

Морского купола, в крещенских ли снегах,

Веселья пушками и пропастью печали

Дыша и отклики будя в ночных горах,

Чтоб крепче бунта цепь друзья его сковали...

И утром не перо, а меч блеснул в руках,

В отсветах песни той, что пела мать над зыбкой,

Под гипсом двойника с трехвековой улыбкой...

LIII. LIV

...Антоний губит флот за поцелуй. Во вздутых

От злобы венах грудь Кориолана. Меч

Кольчугу Глостера прорвал. И Шейлок в путах

Берет врагов как рыб. А в днище Рима течь;

Но цезарь пал... И вот, кольцом волшебных су-

ток,

Все бытием кружась, в базарах, в гуле сеч,

Как на оси земля — на пальце великана

Несется хоровод Причуды и Обмана...

LV

А в море, воротник зубчатый отогнув,

На кожаный камзол под шеей, побурелой

От кулака удач, разбойник выгнул клюв,

И стадо парусов как стадо птиц шумело,

Как пушки хлопало над палубой, вдохнув

Простора. А в тугих снастях — все та ж — звене-

ла

Лет ярость. Лишь у ней учетверилась власть,

Чтоб каторга миров громаднее неслась.

LVI

Он слышит: сквозь века трубят над океаном,

Подняв до облаков уступы серых шей,

Как вавилонский столп огромные, туманом

Обвитые, дома далеких сыновей...

..........................................

....................... А дальше все темней,

Все непонятнее времен идущих голос.

Как будто мир сгорел и небо раскололось...

LVII

Где шел он — векселя и деньги из ларей

Текли и города прекрасные вставали,

Империи росли и падали; темней

Густела ночь, солнца багровей освещали —

Чем прежде — пыль дорог. И, в лязганьи цепей

На неграх, табаки под ветром бушевали.

Стал сыну тесен дом отца, лишь океан

Не тесен был ему. Восьми морей туман

LVIII

Его околдовал. Над ним клубились тучи,

Как перья в двести миль на шляпе! А плащом

Ему был ураган; и складки водной пучи.

То в небо черное швыряясь кораблем,

То бросив с облаков, с десятиверстной кручи,

Чуть киль не ободрав блеснувшим слизью дном,

Где города лежат и волочится тина,

Как мамка — баловня баюкала пучина!

LIX

О, мамка естества! То миллион грудей

Вздымая до звезды, то днище оголяя,

Ты пенным молоком вспоила сыновей,

Их головы судьбой и славой озаряя!

И говор твой, как мир, то мягче, то грозней

Им души наполнял... О, пьяная, седая