Стихи

 ₁₉₈₆

Сказки Алисины

Сказки Алисины стали не сказками, Смотришь — имеют и к нам отношение… Сказки Алисины стали подсказками, В жизни понятными более-менее. Время пить чай — с девяти до семнадцати, Завтрак долой! (и обеды, и ужины…) Будем фигурами (ах!) восторгаться мы: Брюки приталены, платья обужены! Если всерьёз — вот эффект зазеркальности (Сколько ни знаешь, а всё удивляешься!): Чем горячее к тебе устремляюсь я, Тем от меня дальше ты удаляешься. Наоборот, чем я рвусь интенсивнее, Чем я неистовей узы развязываю, Тем интерфейсней и интерактивнее, Тем, в результате, мы ближе оказываемся… Нету меня — лишь ухмылка болтается: Правда, ухмылка совсем не чеширская. Эта ухмылка упорно пытается Выглядеть бодро, хоть носом и швыркает. Тащат вальта — отрубать ему голову, (Нет головы: уж полгода потеряна!) Что ж, Королева, найдёте другого Вы: Этот уже не внушает доверия! Снова на площади шумно и весело: Единорог против Льва — развлечение! Что ж, Королева, ты носик повесила? Вам — удовольствие, нам — огорчения! С грустью смотрю, не борюсь, а бездействую, Намертво, надолго за сердце схваченный… Снова пою, только грустные песни те. Снова пишу, и похоже, что начерно… Что говорить — всё давно уже сказано. Даже, пожалуй, побольше, чем надо бы. Всё позапутано и позавязано, А на пути к тебе — дзоты и надолбы. Нет чтобы флиртиком стать полушуточным! Стало громадою, сердце сдавившею, Не отпускающей ни на минуточку, Всё заполняющей, всё победившею… Всюду со мною: ни скрыться, ни спрятаться, Каждая клетка тобою пропитана. Всё бесполезно — и рваться, и пятиться, Боль не уходит — лишь больше свербит она. Груз неподъёмный — и крылья несущие. Счастье моё — и проклятье желанное… Самое важное, самое сущее, Неистребимое и постоянное…

_{(6 января 1986)}

Опять руке — работа…

Опять руке — работа, Опять душе — забота. Ведь мне сказать охота, Чтоб новенькое что-то. А что ни скажешь — было. Ну, не Толстой, так Шиллер. Вот, только осенило — А, глядь, опередили! Стихи мои нескладны, А их писать накладно. Ты встретишь их прохладно, Но я подумал — ладно! Что о тебе я знаю? Что ты — вода живая. Живая, ключевая, И часто — ледяная. А я устал в дороге, Лежу, раскинув ноги, Уткнувши в землю роги, И чьей-то жду подмоги. Ушёл я от погони, Да зной проклятый донял… На раскалённом склоне Я зачерпнул в ладони. Но хоть от жажды маюсь, А выпить не решаюсь. Чего-то дожидаюсь. Ведь я тобой спасаюсь. Ты всё-то понимаешь, Ты голову склоняешь, Меж пальцев утекаешь, И таешь, таешь, таешь…

_{(1 февраля 1986)}

Я пил горячий шоколад…

Стих, написанный в премилой кафушечке на Андреевском спуске в Киеве, рядом с домом, в котором М.Булгаков написал «Белую гвардию». Впрочем, ни М. Булгаков, ни «Белая гвардия» не имеют к стиху никакого отношения…

Я пил горячий шоколад И лопал взбитые я сливки Но был в душе, увы, разлад, А мысли скомкались и слиплись… Ну, много ль в сливках вкусноты? Не в этом суть деликатеса! Коль не сидишь напротив ты, В нём вовсе нету интереса… Важнее — заговор вдвоём, И к каждой ложке — как приправа, Улыбка на лице твоём, И жест, и вздох, и взгляд лукавый. А тут — ну, как удар в поддых: С морским каким-то офицером Вошла и села… нет, не ты, Но вот в пальто таком же сером. А я ловил свой кайф один, И лез рукой в карман нагрудный, И щупал нитроглицерин: Уж очень вдох давался трудно. С едой — замнём для простоты. Ну правда, чёрт с ним, с шоколадом: Не в том беда, что где-то ты, А в том, что ты не будешь рядом. Решаться надо и решать. Довольно, братцы, телепаться… Но невозможно оставаться И невозможно убежать…

_{(16 ноября 1986)}

Признаюсь, я очень подвержен влияньям…

Признаюсь, я очень подвержен влияньям. Меня, кто захочет, с собою веди! К себе примеряю любые призванья: Куда б ни идти, лишь бы только идти Читаю Толстого — и вот я толстовец, Читаю Торó — и в избушку стремлюсь, С Рабле и Боккаччо я к пиру готовлюсь, С махатмою Ганди — исправно пощусь… Белова читаю — и лезу в крестьяне Высоцкого слушая, я — гражданин, Вот Новый Завет — я уже христиáнин (Или, может быть, правильней — христианúн?) Читаю Кропоткина — и в анархисты, Собаку увидел — охота повыть, Но, как ни стараюсь, а все же марксистом Меня, хоть убей, а не тянет побыть!