Стихотворения и поэмы

1842

ОБЫКНОВЕННАЯ ПОВЕСТЬ

Была чудесная весна! Они на берегу сидели Река была тиха, ясна, Вставало солнце, птички пели; Тянулся за рекою дол, Спокойно, пышно зеленея; Вблизи шиповник алый цвел, Стояла тёмных лип аллея. Была чудесная весна! Они на берегу сидели Во цвете лет была она, Его усы едва чернели. О, если б кто увидел их Тогда, при утренней их встрече, И лица б высмотрел у них Или подслушал бы их речи Как был бы мил ему язык, Язык любви первоначальной! Он верно б сам, на этот миг, Расцвёл на дне души печальной!.. Я в свете встретил их потом: Она была женой другого, Он был женат, и о былом В помине не было ни слова; На лицах виден был покой, Их жизнь текла светло и ровно, Они, встречаясь меж собой, Могли смеяться хладнокровно… А там, по берегу реки, Где цвёл тогда шиповник алый, Одни простые рыбаки Ходили к лодке обветшалой И пели песни — и темно Осталось, для людей закрыто, Что было там говорено, И сколько было позабыто.

<1842>

ИЗБА

Небо в час дозора Обходя, луна Светит сквозь узора Мерзлого окна. Вечер зимний длится; Дедушка в избе На печи ложится, И уж спит себе. Помоляся богу, Улеглася мать; Дети понемногу Стали засыпать. Только за работой Молодая дочь Борется с дремотой Во всю долгу ночь, И лучина бледно Перед ней горит. Всё в избушке бедной Тишиной томит; Лишь звучит докучно Болтовня одна Прялки однозвучной Да веретена.

<1842>

ДИЛИЖАНС

Уж смерклося почти, когда мы сели, И различить моих соседей я Совсем не мог. Они ещё шумели, Беседою несносною меня Терзали. Все мне так ужасно были Противны. Треск колёс и глупый звук Бича мне слух докучливо томили. Печально в угол я прилег. Но вдруг Из хижин к нам на миг блеснули свечи Я женщину увидел близ меня: Мантильей черной покрывая плечи, Она сидела, голову склоня; Глаза её горели грустью томной, И бледен был печальный лик ея, И из-под шляпки вился локон тёмный… Какое сходство, боже! Грудь моя Стеснилась, холод обдал тайный… Опять оно, виденье давних дней, Передо мной воскресло так случайно! И я с неё не мог свести очей; Сквозь тьму глядя на лик едва заметный, Тревожно жизнь мою я повторял, И снова был я молод, и приветно Кругом с улыбкой божий мир взирал, И я любил так полно и глубоко… О, как же я был счастлив в этот раз! И я желал, чтоб нам ещё далёко, Далёко было ехать; чтобы нас Без отдыха везла, везла карета, И не имел бы этот путь конца, И лучшие я пережил бы лета, Смотря на очерк этого лица!

<1842>

К подъезду! — Сильно за звонок рванул я... [11]

К подъезду! — Сильно за звонок рванул я - Что, дома? — Быстро я взбежал наверх. Уже её я не видал лет десять; Как хороша она была тогда! Вхожу. Но в комнате все дышит скукой, И плющ завял, и сторы спущены. Вот у окна, безмолвно за газетой, Сидит какой-то толстый господин. Мы поклонились. Это муж. Как дурен! Широкое и глупое лицо. В углу сидит на креслах длинных кто-то, В подушки утонув. Смотрю — не верю! Она — вот эта тень полуживая? А есть ещё прекрасные черты! Она мне тихо машет: "Подойдите! Садитесь! рада я вам, старый друг!" Рука как желтый воск, чуть внятен голос, Взор мутен. Сердце сжалось у меня. "Меня теперь вы, верно, не узнали… Да — я больна; но это все пройдет: Весной поеду непременно в Ниццу". Что отвечать? Нельзя же показать, Что слезы хлынули к глазам от сердца, А слово так и мрёт на языке. Муж улыбнулся, что я так неловок. Какую-то я пошлость ей сказал И вышел, Трудно было оставаться Поехал. Мокрый снег мне бил в лицо, И небо было тускло…

11

"К подъезду! — Сильно за звонок рванул я…" (стр. 59).

В стихотворении говорится о Маше Наумовой, родственнице Огарёва, жившей в его семье в 1820-х годах.

<1842>

На севере туманном и печальном... [12]

На севере туманном и печальном Стремлюся я к роскошным берегам Иной страны — она на юге дальном. Лечу чрез степь к знакомым мне горам На них заря блестит лучом прощальным; Я дале к югу — наконец я там, И, нежась, взор гуляет на просторе, И Средиземное шумит и плещет море. Италия! опять твой полдень жаркий, Опять твой темно-синий небосклон, И ропот волн немолчный, блеск их яркий, При лунной ночи пахнущий лимон, Рыбак на море тихом с утлой баркой, И черный локон смуглолицых жён. И всё там страсть, да песни, да картины, Да Рима старого роскошные руины. В Италии брожу и вновь тоскую: Мне хочется опять к моим снегам, Послушать песню грустную, родную, Лететь на тройке вихрем по степям, С друзьями выпить чашу круговую, Да поболтать по длинным вечерам, Увидеть взор спокойный, русый локон, Да небо серое сквозь полумерзлых окон.

12

"На севере туманном и печальном…" (стр. 60).

Посвящено Е. В. Сухово-Кобылиной.

<1842>

ПРОЩАНИЕ С ИТАЛИЕЙ

На море тихое ложится мрак ночной, И небо синее усеялось звездами; Шумит колесами и пену под собой Взбивает пароход, качаясь над водами; За ним волна, кипя, бежит двумя браздами И вьется черный дым густою полосой, И чайка поздняя вкруг мачты с криком вьётся, А море звучное чуть плещется и льётся. На палубе умолк докучный разговор, Товарищей моих в каютах сон объемлет; У борта я один. Печально ищет взор Знакомой стороны, где дальний берег дремлет; Но песен рыбака уже мой слух не внемлет. Едва чернеется цепь отдаленных гор, Как смутная черта… она исчезнет вскоре, И только небеса останутся да море. Италия, мне жаль твоих роскошных стран! Картины дальние ещё воспоминанье Рисует тихо мне. То, сквозь ночной туман, В Сорренто веет мне садов благоуханье, То Рима предо мной унылая Кампанья И лица строгие надменных поселян; То слышен вёсел плеск, и дожей дом угрюмый Наводит на душу таинственные думы. Но я бегу от вас, волшебные места! Ещё в ушах моих все звуки южных песен, Но жизнь людей твоих, Италия, пуста! В них дух состарелся, и мир твой стал мне тесен: Везде развалина немая, смерть да плесень! Лепечут о былом бессмысленно уста, А головы людей в тяжелом сне повисли… Теперь бегу искать движенья новой мысли. И примет странника иная сторона, Где жизнью все кипит и в людях дышит сила, И труд приносит плод, и нива их пышна, И ясно разум их наука озарила, И жажда в каждом есть, чтоб всем им лучше было. Туда, мой пароход! Но вот уже луна Взошла над влажною пустынею печально Прощай, Италия! исчез твой берег дальной… И все ж мне жаль тебя! Любил я созерцать Тебя, как мёртвую красавицу влюблённый: И взор уже потух, и краски не видать, А роскошь веет с уст в улыбке сохранённой, И будто то не смерть, а час покоя сонный, И негу, кажется, объятья могут дать Ещё так сладостно, томительно, тревожно, Что, миг проживши в них, и умереть бы можно. Италия! не раз хотеться будет мне Вновь видеть яркость дня и синей ночи тени, Забыться и забыть в прозрачной тишине И старость детскую заглохших поколений, И скорбь моей души, усталой от волнений. Прощай! да берег твой почиет в мирном сне, Меж тем как ухожу я в путь мой бесконечный Среди бродячих волн и дум, не спящих вечно!

1843 (?)

ИСКАНДЕРУ [13]

Я ехал по полю пустому; И свеж и сыр был воздух, и луна, Скучая, шла по небу голубому, И плоская синелась сторона. В моей душе менялись скорбь и сила, И мысль моя с тобою говорила. Всё степь да степь! Нет ни души, ни звука; И еду вдаль я горд и одинок - Моя судьба во мне. Ни скорбь, ни скука Не утомят меня. Всему свой срок. Я правды речь вел строго в дружнем круге - Ушли друзья в младенческом испуге. И он ушел — которого как брата Иль как сестру так нежно я любил! Мне тяжела, как смерть, его утрата; Он духом чист и благороден был, Имел он сердце нежное, как ласка, И дружба с ним мне памятна, как сказка. Ты мне один остался неизменный, Я жду тебя. Мы в жизнь вошли вдвоём; Таков остался наш союз надменный! Опять одни мы в грустный путь пойдём, Об истине глася неутомимо, И пусть мечты и люди идут мимо.

13

Искандеру ("Я ехал по полю пустому…") (стр. 63).

В стихотворении речь идет о размолвке между Огарёвым и Герценом, с одной стороны, и Грановским — с другой, происшедшей летом 1846 года.

1846

ОТЪЕЗД

Ну, прощай же, брат! я поеду в даль, Не сидится на месте, ей-богу! Ведь не то чтоб мне было вас не жаль, Да уж так — собрался я в дорогу. И не то чтоб здесь было худо мне, Нет! мне все как-то близко, знакомо, Ну, и дом, и сад, и привык к стране: Хорошо, знаешь, нравится дома. И такое есть, о чем вспомнить мне Тяжело, а забыть невозможно; Да не все ж твердить о вчерашнем дне - Неразумно, а может, и ложно! И вот видишь, брат, так и тянет в путь, Погулять надо мне на просторе, Широко пожить, на людей взглянуть, Да послушать гульливое море. Много светлых стран, много чудных встреч, Много сладких слов, много песен… Не хочу жалеть! не хочу беречь! Ну, прощай! мир авось ли не тесен.

<1846>

МОНОЛОГИ [14]

I И ночь и мрак! Как все томительно-пустынно! Бессонный дождь стучит в моё окно, Блуждает луч свечи, меняясь с тенью длинной, И на сердце печально и темно. Былые сны! душе расстаться с вами больно; ещё ловлю я призраки вдали, ещё желание в груди кипит невольно; Но жизнь и мысль убили сны мои. Мысль, мысль! как страшно мне теперь твоё движенье, Страшна твоя тяжелая борьба! Грозней небесных бурь несёшь ты разрушенье, Неумолима, как сама судьба. Ты мир невинности давно во мне сломила, Меня навек в броженье вовлекла, За верой веру ты в моей душе сгубила, Вчерашний свет мне тьмою назвала. От прежних истин я отрёкся правды ради, Для светлых снов на ключ я запер дверь, Лист за листом я рвал заветные тетради, И все, и всё изорвано теперь. Я должен над своим бессилием смеяться, И видеть вкруг бессилие людей, И трудно в правде мне внутри себя признаться, А правду высказать ещё трудней. Пред истиной нагой исчез и призрак бога, И гордость личная, и сны любви, И впереди лежит пустынная дорога, Да тщетный жар ещё горит в крови. II Скорей, скорей топи средь диких волн разврата И мысль и сердце, ношу чувств и дум; Насмейся надо всем, что так казалось свято, И смело жизнь растрать на пир и шум! Сюда, сюда бокал с играющею влагой! Сюда, вакханка! слух мне очаруй Ты песней, полною разгульною отвагой! На — золото, продай мне поцелуй… Вино кипит во мне и жжёт меня лобзанье… Ты хороша! о, слишком хороша!.. Зачем опять в груди проснулося страданье И будто вздрогнула моя душа? Зачем ты хороша? забытое мной чувство, Красавица, зачем волнуешь вновь? Твоих томящих ласк постыдное искусство Ужель во мне встревожило любовь? Любовь, любовь!., о, нет, я только сожаленье, Погибший ангел, чувствую к тебе… Поди, ты мне гадка! я чувствую презренье К тебе, продажной, купленной рабе! Ты плачешь? Нет, не плачь. Как? я тебя обидел? Прости, прости мне — это пар вина; Когда б я не любил, ведь я б не ненавидел. Постой, душа к тебе привлечена - Ты боле с уст моих не будешь знать укора. Забудь всю жизнь, прожитую тобой, Забудь весь грязный путь порока и позора, Склонись ко мне прекрасной головой, Страдалица страстей, страдалица желанья, Я на душу тебе навею сны, Её вновь оживит любви моей дыханье, Как бабочку дыхание весны. Что ж ты молчишь, дитя, и смотришь в удивленья, А я не пью мой налитой бокал? Проклятие! опять ненужное мученье Внутри души я где-то отыскал! Но на плечо ко мне она, склоняся, дремлет, И что во мне — ей непонятно то; Недвижно я гляжу, как сон ей грудь подъемлет, И глупо трачу сердце на ничто! III Чего хочу?.. Чего?.. О! так желаний много, Так к выходу их силе нужен путь, Что кажется порой — их внутренней тревогой Сожжётся мозг и разорвётся грудь. Чего хочу? Всего со всею полнотою! Я жажду знать, я подвигов хочу, Ещё хочу любить с безумною тоскою, Весь трепет жизни чувствовать хочу! А втайне чувствую, что все желанья тщетны, И жизнь скупа, и внутренно я хил, Мои стремления замолкнут безответны, В попытках я запас растрачу сил. Я сам себе кажусь, подавленный страданьем, Каким-то жалким, маленьким глупцом, Среди безбрежности затерянным созданьем, Томящимся в брожении пустом… Дух вечности обнять за раз не в нашей доле, А чашу жизни пьем мы по глоткам, О том, что выпито, мы всё жалеем боле, Пустое дно всё больше видно нам; И с каждым днем душе тяжеле устарелость, Больнее помнить и страшней желать, И кажется, что жить — отчаянная смелость: Но биться пульс не может перестать, И дальше я живу в стремленьи безотрадном, И жизни крест беру я на себя, И весь душевный жар несу в движеньи жадном, За мигом миг хватая и губя. И все хочу!.. чего?.. О! так желаний много, Так к выходу их силе нужен путь, Что кажется порой — их внутренней тревогой Сожжётся мозг и разорвётся грудь. IV Как школьник на скамье, опять сижу я в школе И с жадностью внимаю и молчу; Пусть длинен знанья путь, но дух мой крепок волей, Не страшен труд — я верю и хочу. Вокруг всё юноши: учительское слово, Как я, они все слушают в тиши; Для них всё истина, им всё ещё так ново, В них судит пыл неопытной души. Но я уже сюда явился с мыслью зрелой, Сомнением испытанный боец, Но не убитый им… Я с призраками смело И искренно расчёлся наконец; Я отстоял себя от внутренней тревоги, С терпением пустился в новый путь, И не собьюсь теперь с рассчитанной дороги Свободна мысль и силой дышит грудь. Что, Мефистофель мой, завистник закоснелый? Отныне власть твою разрушил я, Болезненную власть насмешки устарелой; Я скорбью многой выкупил себя. Теперь товарищ мне иной дух отрицанья Не тот насмешник чёрствый и больной, Но тот всесильный дух движенья и созданья, Тот вечно юный, новый и живой. В борьбе бесстрашен он, ему губить — отрада, Из праха он все строит вновь и вновь, И ненависть его к тому, что рушить надо, Душе свята так, как свята любовь.

14

Монологи (стр. 65).

Эти стихи вызвали отрицательное мнение Белинского, протестовавшего против их напечатания в "Современнике". Однако они были там опубликованы, хотя и не все. Чернышевский полностью привел их в своей рецензии на сборник стихотворений Огарёва 1856 года; он считал, что Огарёв в них выразил "важный момент в развитии нашего общества".

1844–1847

УПОВАНИЕ. ГОД 1848 [15]

Anno cholerae morbi

[В холерный год (лат.).]

Все говорят, что ныне страшно жить, Что воздух заражён и смертью веет; На улицу боятся выходить. Кто встретит гроб — трепещет и бледнеет. Я не боюсь. Я не умру. Я дней Так не отдам. Всей жизнью человека Ещё дышу я, всею мыслью века Я жизненно проникнут до ногтей, И впереди довольно много дела, Чтоб мысль о смерти силы не имела. Что мне чума? — Я слышу чутким слухом Со всех сторон знакомые слова: Вблизи, вдали — одним все полно духом, - Все воли ищут! Тихо голова Приподнялась; проходит сон упрямый, И человек на вещи смотрит прямо. Встревожен он. На нем так много лет Рука преданья дряхлого лежала, Что страшно страшен новый свет сначала. Но свыкнись, узник! Из тюрьмы на свет Когда выходят — взору трудно, больно, А после станет ясно и раздольно! О! из глуши моих родных степей Я слышу вас, далекие народы, - И что-то бьется тут, в груди моей, На каждый звук торжественной свободы. Мне с юга моря синяя волна Лелеет слух внезапным колыханьем… Роскошных снов ленивая страна И ты полна вновь юным ожиданьем! Ещё уныл "Ave Maria" [16] глас И дремлет вкруг семи холмов поляна, Но втайне Цезарю в последний раз Готовится проклятье Ватикана. Что ж? Начинай! Уж гордый Рейн восстал, От долгих грез очнулся тих, но страшен, Упрямо воли жаждущий вассал Грозит остаткам феодальных башен. На Западе каким-то новым днем, Из хаоса корыстей величаво, Как разум светлое, восходит право, И нет застав, земля всем общий дом. Как волхв, хочу с Востока в путь суровый Идти и я, дабы вещать о том, Что видел я, как мир родился новый! И ты, о Русь! моя страна родная, Которую люблю за то, что тут Знал сердцу светлых несколько минут, Ещё за то, что, вместе изнывая, С тобою я и плакал и страдал, И цепью нас одною рок связал, - И ты под свод дряхлеющего зданья, В глуши трудясь, подкапываешь взрыв? Что скажешь миру ты? Какой призыв? Не знаю я! Но все твои страданья И весь твой труд готов делить с тобой, И верю, что пробьюсь — как наш народ родной В терпении и с твердостию многой На новый свет неведомой дорогой!

15

Упование. Год 1848 (стр. 70).

В 1847 — 1848 годах во многих странах Европы прошли эпидемии холеры. В 1848 году началось революционное движение в Германии, Италии, Франции.

16

"Ave Maria" - "Радуйся, Мария" (лат.) — католическая молитва; имеется в виду вечерний звон колоколов в час чтения молитвы.

1848

В пирах безумно молодость проходит...

В пирах безумно молодость проходит; Стаканов звон да шутки, смех да крик Не умолкают. А меж тем не сходит С души тоска ни на единый миг; Меж тем и жизнь идет, и тяготеет Над ней судьба, и страшной тайной веет. Мне пир наскучил — он не шлет забвенья Душевной скорби; судорожный смех Не заглушает тайного мученья!..

1848–1849 (?)