Стихотворения и поэмы

Если поэт восклицает с радостью и торжеством:

В красном блеске, в буйной силе Встало солнце над Россией, — («День рождения»)

то сказано это с особым смыслом и значением, ибо он стремился к тому, чтобы и его стихи были под стать такой «буйной силе» и, как прежде, по-своему отвечали ей в своей размашистости, безудержности, готовности дойти до самого края, а если нужно, то хватить и через край, — лишь бы дойти до читательского сердца и увлечь его.

Поэт утверждал, полностью раскрывая себя перед читателем и ни в чем не желая таиться от него, пролагать какую бы то ни было межу между ним и собою:

…Коль что-нибудь значу, То всею судьбою. Ничего не жалея, Грудь открыв, словно дверцу, Там не тлеет, не тлеет, А горит жаром сердце!..

Этим горением охвачено и пронизано все его творчество, что побуждало поэта обращаться к словам и образам предельно размашистым, пылким, безудержным, а иных в его стихах мы почти не встретим; вот почему и весь окружающий мир, словно охваченный этим никогда не остывающим огнем, представал перед ним таким необыкновенным и чудесным, и здесь одно чудо следует за другим — лишь бы взглянуть на него зоркими, словно бы омытыми ключевою водой глазами!

Тогда и тот закат, к зрелищу которого мы так привыкли, становится поразительным и необычайным, если он внезапно вспыхивает в грозящих «обвалом» облаках, — и это острое столкновение стихийных и противоборствующих сил словно бы вещает об одном из драматических событий мирового катаклизма:

…в лугу Розовый стожар горит в стогу, Розовые сосны на снегу, Розовые кони в стойла встали, Розовые птицы взвились в дали, Чтобы рассказать про чудеса… («Закат»)

Все обрело небывалые оттенки, краски, цвета, совершенно необыкновенные образы и очертания. И хотя эти чудеса продолжались лишь минуты, но сколько за это время высмотрел их поэт, да, наверно, и не он один!

Так он вызывает у своего читателя особую чуткость к немеркнущей красоте окружающего мира, равной чуду и рождающей чудеса, какие он открывает перед нами одно за другим, находит их даже и «в ненастный день».

Оказывается, что и этот день неповторим, сказочно хорош, если не пропустить мимо глаз его прелесть и красоту:

Всё хорошо, отрадно смолоду, Когда плечам не страшен груз. Вошла, и губы пахнут холодом, Дождинкой, сладкою на вкус!.. («В ненастный день»)

И сколько таких дождинок — целый ливень, в свете и свежести которого словно бы преображается и расцветает весь мир, — вторгается в стихи А. Прокофьева, и каждая из них свидетельствует о чуде жизни, которое захватывает сердце даже тогда, когда день поначалу кажется пасмурным и ненастным.

Вот и ветер в его стихах возникает как один из героев волшебных сказок, который не может не вызвать удивительных событий и перемен; он проходит перед нами

…в шапке-невидимке, Что приметить хочет, что забыть!.. Рощи и леса в зеленой дымке. Чуда нет. Но чудо может быть! («Воспоминание»)

Таким предчувствием чуда, какое может случиться (а то и случается) на каждом шагу, — лишь бы его не проглядеть! — пронизана вся лирика А. Прокофьева, открывающего необычайное и чудесное даже в самом обычном и неприметном его обличье. А без чуда — или хотя бы его предчувствия и предвестия! — поэту просто невозможно представить себе жизнь. Везде он видит приметы и признаки чуда, и все здесь дышит чудом, тянется ему навстречу, готово к его приходу, — и не только в окружающем мире, но и в самом себе, в нарождении и смене своих чувств и страстей поэт видит нечто необыкновенное и удивительное.

Само творчество — это тоже чудо в своей всемогущей и неподвластной времени красоте; поэт с предельной увлеченностью стремился постигнуть ту тайну, когда самое простое и привычное слово становится удивительным и волшебным, что и передано в стихотворении «А у нас на Ладоге», где все так необыкновенно и чудесно:

А у нас на Ладоге — Гром-слова: Трын-трава, Разрыв-трава, Плакун-трава…

И каждое такое слово звучит в ушах поэта дивной поэзией, как и те создания народного творчества, к каким он увлеченно прислушивался еще с детских лет.

В стихотворении «По дороге в Низово» поэт словно бы нанизывает слова и на лозу, и на елки-мутовки, на осинник и на вербы; слово предстает здесь перед нами во всей своей выразительности и даже ощутимости, в своем наглядно-зримом воздействии на весь окружающий мир. А разве поэзия не призвана воспринять и передать властность и красоту такого наглядно-ощутимого слова?!

Для поэта очевидно и то, чему и кому он обязан богатством своего языка, неповторимой образностью своей речи, ее многоцветностью и самобытностью, ее звучанием:

А у нас по Заречью Да на веки веков Много самых сердечных Раскидано слов. Тех, что кружатся, вьются, Словно птицы в лугах, Тех, что сами смеются У тебя на губах.

Эти слова, вторгаясь в стихи, придают им особую свежесть, выразительность, окрыленность, и если в самой действительности поэт открывает одно чудо вслед за другим, то такие же чудеса он открывает и в стихии народной речи, вторгшейся в его лирику и придающей ей особое обаяние, свежесть, меткость, удивительную выразительность.

Людям, глухим к поэзии и даже ставящим под сомнение ее возможности и ее будущее, поэт противопоставлял все кипение и все богатство живой, страстно напряженной и ничем не заменимой лирической речи:

Слова мы не на паперти Выпрашиваем где-то, Они у нас на скатерти Сверкают — самоцветы. Они у нас, они у нас… («Можно ли отречься от стихов?..»)

Поэт останавливается, словно у него перехватило горло от внезапно сверкнувшего перед ним и поразившего его (в самом буквальном смысле этого слова!), неожиданного даже для него самого сравнения, чтобы воскликнуть:

…Они как молния из глаз!..

И в свете этих внезапно сверкнувших молний ему с особенной ясностью видится все то, что несет нам поэзия, безмерно обогащающая наш внутренний мир, а потому и равная чуду — что бы ни говорили на сей счет иные скептики и маловеры.

Поэт обращался к творчеству на том накале и подъеме чувств и страстей, без какого, полагал он, лирике чего-то самого нужного и необходимого может и не хватить, или, как утверждал он:

Ты сам гори, и выйдет чудо, Коль нету чуда — не стихи! («Люблю, коль день работой начат…»)