Стихотворения и поэмы

Это и определяет одну из наиболее характерных особенностей лирики А. Прокофьева, который во всем любил доходить до края, а то и хватить через край — лишь бы полностью высказать захватившие его чувства и переживания.

Само утверждение красоты и радости бытия во всей его яркости, красочности, полнозвучности стало темой и пафосом А. Прокофьева. Нельзя сказать, что у других современных поэтов мы не находим схожих тем и мотивов, но именно в стихах А. Прокофьева они воплощаются и прославляются с особенной страстностью, безудержностью, увлеченностью, что отзывается и на всем его творчестве.

Для него была очевидной и несомненной связь той эпохи, какая взывает к людям, обладающим «великолепным мужеством», с самыми основами и характером того стиха, который призван ответить ей, как это и утверждается в стихотворении «Товарищ»:

Коль ветер — лавиной и песня — лавиной…

А без этого кровного их родства и единства поэт не признавал и подлинно современного искусства. Вот почему он с такой остротой полемизировал с теми собратьями по перу, стихи которых казались ему слишком спокойными, уравновешенными, «камерными» по своему звучанию и даже по самой сути, во многом чуждой запросам и требованиям наших читателей. Разве таких произведений ожидали они в эпоху великих битв и творческих преобразований? С этим поэт никак не мог согласиться.

Для него было очевидно, что, «отдавая дань уютцу», иные поэты забывают о том, что

…перед нами — день огромный И каменщики строят дом. («Друзьям»)

А если так, то надо смелее входить «в мир песнопений и страстей», от чего кое-кто явно уходил в сторону, с ними-то А. Прокофьев и спорил со всей присущей ему страстностью и решительностью, как и с теми, кто за всякими бытовыми неурядицами не видел самого главного и основного в жизни наших людей:

У них несчастная эстрада Стоит, как мертвая вода, А на моей земле Отрада Не отцветала никогда! («Я обладаю верным даром…»)

Вот почему так жалки и бесплодны, утверждает поэт, попытки подменить эту Отраду, отвечающую духу жизни и творчества наших людей, какою бы то ни было «мертвой водой».

Охваченный пафосом созидания и борьбы, поэт клянется

…отрезком суши, Держащим камни-валуны, Что вышибу кривую душу Окрест лежащей тишины… («Опять над миром сильный ветер…»)

И не напрасны были эти клятвы. Он и в самом деле заострял прицел своей полемики против всего, что несло в себе преждевременную успокоенность, мещанскую ограниченность, стремление уклониться от борьбы за будущее.

С присущим ему чувством ответственности за всю область современной литературы, поэт не мог не заметить и того, что, наряду с подлинно новаторскими, в нее проникают — с претензией на некую идейную непогрешимость и новое слово в творчестве — и весьма надуманные, чуждые реальной действительности и подлинному искусству тенденции, стремление подменить необычайно богатый и сложный мир переживаний и стремлений нашего человека заранее сконструированными догмами и схемами, выдаваемыми за нечто подлинно современное и идейно безупречное. Авторы и создатели подобных схем и конструкций пытались бесцеремонно вмешаться даже в область сугубо личных чувств и переживаний наших людей, давали влюбленным свои непрошеные рекомендации касательно того, как им встречаться «у проходных ворот» и заводских контор, что говорить и что делать, дабы высказать свои чувства — в духе иных убогих «производственных романов».

В стихотворении А. Прокофьева «В защиту влюбленных» жених («уже не верящий удаче») с тоскою спрашивает у своих непрошеных советчиков, вообразивших себя его учителями и наставниками, но совершенно чуждых чувству подлинной жизни, ее реальным требованиям и неистощимому многообразию:

«Неужели вы, смеясь и плача. Не любили в жизни никогда? Неужель закат, что плыл над городом, Красоты великой не таил?»

Но, глухие ко всем зовам настоящей жизни,

«Нет!» — сказали стихотворцы гордо И ушли к чернильницам своим…

Так поэт неустанно полемизировал с теми, кто подменял подлинно художественное творчество догматическими измышлениями и сугубо чернильными схемами и конструкциями.

Конечно, не один Прокофьев выступал против мещанской ограниченности и преждевременной успокоенности, против того стихотворчества, какое только имитировало, а то и явно оказенивало захваченную в нем и подчас весьма значительную тему. Против такого стихотворчества активно и непримиримо выступали и Маяковский, и Асеев, и Тихонов, который в своей сатирически-заостренной «Общедоступной истории стихотворцев» с язвительной меткостью раскрывал манипуляции имитаторов от искусства и давал им необходимый и непреложный совет, словно соболезнуя тем, кто брал на себя в области поэзии явно непосильную ношу:

Нельзя же делать приемный покой Из самой веселой профессии!

Вот против подобных гробокопателей от поэзии, способных, при всех своих претензиях, только нанести ей ущерб и скомпрометировать ее в глазах читателей, по-своему, исходя из своего житейского и творческого опыта, А. Прокофьев выступал с присущей ему решительностью и непримиримостью.

Острая полемика поэта подчас не оставалась безответной. Следует напомнить и о том, что ему приходилось выслушивать в свое время немало весьма едких и далеко не всегда справедливых нареканий в свой адрес. Так, один из критиков находил у него (как сообщается в стихах самого Прокофьева) даже «правую опасность» и другие «уклоны».

Но если мы перечитаем полемические стихи А. Прокофьева, то увидим, что, при всей их запальчивости, а иногда и явных «перехлестах», главное в них определяется не личными его пристрастиями или антипатиями, а чувством ответственности за всю область современной литературы, за ее будущее.

Кровь свою из всех живых артерий Снова выливаю на стихи, — («Письмо в редакцию журнала „Наступление“ критику Горбатенкову»)

восклицал поэт, отстаивая только такое страстное и жизнеутверждающее творчество, и сам в своих стихах стремился ответить этому завету и призыву, — не только потому, что полагал его истинным и неоспоримым, а потому, что не мог и не умел писать иначе: уж если творить, то со всею полнотой жизнелюбия, всепоглощающей увлеченностью, только так! — утверждал он с полемическим пылом и задором. Поэт обращался к своим собратьям по перу с одним настойчивым напоминанием:

Перед своей Страной Советов, Перед землей горящих уст, Мы все ответственны, поэты, За песенный, тяжелый груз —

тяжелый именно потому, что иным он не может быть, если стихи обращены не только к некоторым любителям, а и ко всей «Стране Советов», к ее народу — требовательному и взыскательному, ждущему ответа от художников слова на свои самые большие вопросы и раздумья.

Воспевая нашу «огненно-раздольную страну», поэт восклицал:

В Прионежье, Ладоге и Вятке О тебе, страна моя, поем, И скрестились руки, как на клятве, На железном имени твоем… («Громкая пора…»)

Верные и нерушимые клятвы родной стране, гимны, посвященные ей, и впоследствии не затихали в лирике Прокофьева, звучали в ней гордо и полновластно, прямо и открыто.

Словно подводя итоги недавним деяниям и событиям, засвидетельствовавшим стойкость и упорство наших людей в преодолении любых трудностей и испытаний, поэт утверждал: