Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера

Говорящее кино (1928) *

Говорящее кино («Три Эргон») *

(Ассонансы)

В «Доме Союзов» кинематографа новая эра — во всеуслышанье заговорили Три Эргон. Звук течет по капле глуховатый, тяжелый, но все же захватывают Три Эргон, Три Эргон! Дрозды, канарейки, свиньи, гуси, — визг и свист. На сегодня переполнены наши уши, — так родились мои неполнозвучия А между тем томная виолончель с экрана пробиралась в зал и пела о том, что умер Великий Немой, когда из недр его неожиданно возросли Три Эргон, Три Эргон…

Кин — Мозжухин [70] *

Пропыленный Дюма… Тоска… Мозжухину с Лисенко лет около ста. Руки мельницами машут — оперная краса! — Скатилась на букет бумажный двухаршинная слеза. А старый друг Соломон суфлер повел в таверну пьянствовать и до утра чечеткой топать из-за коварного наследника престола и венецианки. В картинном положении, весь изгибнувшись на пьянственном столе, проспал все утро всеми покинутый Кин. «Стрядать» красиво — с поволокой — идеал кумира, избитый, томный жест Чуть измозжухин не дорос до Кина, а до кино ни в жисть!

70

В этой книге я писал преимущественно о картинах, виденных мною с осени 1926 г. по осень 1927 г. (Примеч. автора).

Катька Бумажный Ранет *

(Либретто)

I.

Мы по мосту стоим меж лотков и меж корзин — Ранет бумажный, гранат и мандарин! — Вкруг шурыгает шпана. — Отпустите четверть фунта Зекс! Мильтон! Теллигент — ейный хахаль — кувырком. А киноки-ловкачи сотворяют среди нас тридцать мелодраминых картин

II.

Бывший поэт, Мариенфаг на Лиговке, (нынче Семка-Жгут), сменил цилиндр на кепку, перо прокисшее — на перышко, пробор изысканно проклеен, пшют первоклассный, а финка сбоку, нервнее фокса добычей дразнит казино. Червонцев пачки средь меловых профессоров… Но неудача! Неудачка! Даешь в фужер с вином подсвистнуть порошечку упитанному скотопромышленнику Вальком или бутылкой в замахе Бац! Дзиннь! Осколки — головокруженье — на пол (А в дверь: стук-стук!) Скорее спрятать тушу — куда вот? — под двуспалку, а во входную дверь не во-время учтивый мильтон и управдом с распиской об учете мебели. Убивец смылся, без всякого смысла поплелся руки умывать от подозренья крови. Его шмара перед гостями дрожью рассыпалась, а впереди из-под кровати рука скорюченная выпала, быкоподобного скотопромышленника Скорее у стрекнуть! И по-за шторой, меж комодов Семка Жгут из Катькиной берложки, обабившись в платок и юбку — младенчика под мышку! — по коридору крадется, как мышь А ейный, Катькин хахаль, драный кот Вадимка, юродиво как невидимка — цап! За воротник! — Куда? — Туда! — Ребенок чей? — Несу домой. — Да он не твой! Заткнись! А тот его по морде хлясь! — Ты драться погоди! Положи младенца в сторону! — Пискленок в нише, юродивый и вор колотятся по лестнице затылками — рубахи в клочья. А снизу Катька с визгом, а сверху управдом с мильтоном — Зажа-а-ли! — Вот это — вор! За жабры возьмите! — Семка скорчился, как в западне.

Катерина Измайлова *

(Леди Макбет Мценского уезда)

По Лескову

На Масленой у балаганов визг, вой: заходи, народ честной. Вход без запроса — пятак с носа, а у кого нос длинный — с того пятиалтынный! Трам, трам, трам, гам, визг, бой Ваньку бьют по мордам на ярмарке вой А на тройке — куча девок, а под тройкой — бородач кувырком в лоб снежком, улыбается и влюбляется в многопудую модистку Катерину Сваха — раз сваха — два и купчиха подневольная готова-а! Вот теперь Зиновьева жена Катерина леди Макбет нос картошкой кофты бесятся от жира, рвутся визгом белых поросят! В белой косоворотке бык завитой Сергей рога наставляет купцу мучнистому мученику. А крысий мышьяк уступили дедушке в грибочки кисленькие. Рот искривился брезгом черным по лицу — червячки. И вся кухня всполошилась побежала косяком дверь — в дверь — дверь. Катерина грозно крестится привираючи со вздохом поминальною слезой. (а муж ее на мельнице поит завтрашних утопленников водкой до согласу) Блудливый бык Сергей чаем с блюдечка в прикуску запивает дедушкину порку за Катеринину дебелую дубовую краску. (А муж ее на стройке у плотины помол бесплатный обещает мужикам: подсобите только мельницу пустить) — Эх, Сережка-ключник злой разлучник залучил к себе жену залучил к себе жену, да чужую, не свою! — А муж ее от мельницы домой спешит в пуховые подушки на двоих. Встречает мужа Катерина Да с полюбовником — подсвечником по бороде и в темя благоверное. (А мужики из-за того бесплатного помола бредут на каторгу за бунтовство) Мимо дома — каторжане, звон цепей Сонька Вьюн звон цепей. За убийство двух хозяев и наследничка быть тебе в наручниках курчавый чорт Сергей. Три смерти за душой, и модные чулки за пазухой. Уходит Катерина с подсобником сожителем на каторгу. Катерина леди Макбет нос картошкой кофта бесится от злобы — в лютой Волге утопи-и-ла свою нежданную соперницу Сонетку Вьюн Бульк, бульк, бульк три круга по воде и больше ничего не видно

Три эпохи * (Кадр)

Допотопный джентльмен с пятнистой зверьей шкурой на плечах, украсив уши рыбьим зубом, а волосы — зазубринами трав — спешит жениться, и везет его к возлюбленной скала — чудовище — плезиозавр, ступни о камни полируя чам-чу, чам-чу, чам-чун. А сородичи лопочут как сороки: — Погоди-ко-сь! Дубиной двухсаженной тебе потылицу расколошматит соперник, тучный, кровожадный вождь! — А джентльменчик, напрягши хилость мускулов, воскликнул: — Не боюсь! — И хитростно воткнув в дубинку острый камень, помчался на допотопную дуэль

Три эпохи

Вот герой летит в провал лежит в темнице. Живо-искусственному льву проделать маникюр — не шутка Он когти полирует чучелу, а тот скосив глаза, проверив блеск, рыкнул: Мерси

Наше гостеприимство * (Кадры)

Поезд — задумчивая, дымная игрушка тащит с трудом пятерых пассажиров — через лес, через ров, по дороге теряя вагоны и становясь втупик перед бревном И вот герой в широкополой шляпе, взлетевши вверх тормашками опередивши паровоз, — уже в именьи почтенных родителей подготовляемой невесты А там в порыве негостеприимства (остатки мести родовой!) его преследуют из двери в дверь, через балкон, в стекло веранды. И, наконец, усталый как старинный паровоз, Джон засыпает, на мраморной скамейке в уютном уголочке парка с невинностью на личике. А двое бравых мстителей стоят за спинкою скамьи, впиваясь взором ищейки в горизонт, готовы ринуться по первому дыханью Но все их ухищренья бессильны перед кротостью героя и водопадом верности любовной… Так мы следим внимательно за тем, что было не ровно девяносто лет назад

Из комедии Гарри Ллойда *

Либретто

Охотник смелый готов на все: лисицу за уши тащить из норки, льва на аркане привести домой, иль прыгать в озеро за утками с зеленого размаху. К рассказам фрачники доверчивы. И вот — герою вручена опасная двустволка Однако, зверей уничтожать не так легко: кто прячется в лесу, а кто — пугает рыком, и даже гуси щиплются до синяков. Смешон и опозорен охотник возвращается на дачу и от невесты слышит решительный как дробь, отказ.

Декабристы * (Кадры)

Сквозь фижмы времени готовится декабрь, под снегом прячутся возвышенные либералисты: курносый плосколицый Пестель в южном сообществе, и мармеладный Трубецкой диктатор кисленький в собачьих бакенбардах на Севере. А сбоку, в мерку вездесущей противоположности — крестьян холодной розгой хлещут на пышном фоне бальных диадем Помещица, толстуха тысячная Анненкова, тащит сына курчавца-офицера в модный магазин. А там Полина Гебль с глазами-изюминками и с газовою грудью ему, кавалергарду, себя вверяет беззаветно, для осторожности примолвив: — Все русские мужчины лукавы и изменчивы! — Но он по чистой совести… Восстанье решено, устав прочитан и нежнее верного к Полине расположен он слово закрепляет обрученьем с ней. А на утро полки спешат к Петру на площадь, — Жизнь за республику, долой тирана! Сенатская площадь изумлена до пушечного зева с картечью в глотке. Меж тем, громоздкий император Николай в селедках бакенбард за рюмочкой поддельных слез улещает сентиментального предателя с нелгущими глазами: Все расскажи я сам рес-пу-бли-ка-нец свободы всем во множестве дарую! Но в пышный фейерверочный праздник, пока сверкают зеленые фонтаны среди точеных нимф, — в тот же день в 15 верстах от вензелей ракет и бураков, на мерзлой площади под указательным перстом Петра Великого мерзотно покачиваются повешенные в ряд.

Митя *

(Кино-комедия Н. Эрдмана)

Какая-то провинция… сушь… глушь… От именин до похорон тянется жизнь. Немощные тротуары… Щиплют гусыни-свахи. От тетушкиных сплетен в горле пыль, поп, ископаемо косматый исподлобья бурчит: — Исайя, ликуй! Аминь! — Тут всякая услуга — под микроскопом, жертва, подвиг — соседям оскорбленье; вздумай у бедной женщины спасти младенца — целое землетресенье. Или: одолжи другу брюки, а там в кармане от столовой ключ, а у Шурочки собралися подруги позлословить и наугощаться получше. А съестное на запоре, а злословье Мите в горло, раззвонилось на весь город. Решил топиться бедный Митя, от брюк забыв освободиться, а рыболов с повязкою серди-и-и-тый револьвер чоткий чирк — Вылазь из речки клянись сейчас же, что жизнь желанна. Опешил Митя, отряхнул пиявок, вода приятна, а револьвер ужасен — страшней заразы. Стал Митя — дикобразен. Предмет всех басен клянется Митя, Митя готов, а рыболов возьми-ка гроб ему приготовь. Плачет провинция о милом самоубийце. Вчерашние подстрекатели сварили кутью, бывшие враги — принесли венок с надписью — «незабвеннейшему». От всякой радости встал Митя с гробом вместе: — Благодарю всех за вниманье, От похорон сохраню приятное воспоминанье А все же боюсь опоздать к поезду! — …Ту-ту-у-у… Уехал, а с ним мамаша и милая Шурочка всерьез оценившая сердце Митино.

Человек ниоткуда

Отрывок сценария по роману Р. Бриджса

Начало просто и прискорбно: он в бедности, и пропадом грозит ему судьба. И вдруг — нивесть откуда в роскошном лимузине подъезжает лорд и говорит Бертону: Хотите поменяться? — Возьмите фрак и мои автомобиль до самого особняка включительно. Полмесяца живите за меня — а я исчезну в темноту, оттудова глазами сопровождая вас — везде! — Бертон согласен, три миллиона в банке, но тяжки обязанности богача. И девушка с зелеными глазами из-за портьеры в него стреляет, промахиваясь всего на сантиметр… И лицемерный раб, вчера лишь нанятый лакей, прячась за ширмой, ему вливает безуспешно в кофе черный яд, а ночью к хозяину прокравшись бьет по подушке мимо темени чугунным прессом (— бух!) А двойник-миллионер, не растерявшись картину ухватив, как щит, — размашистою кочергой пролазника разит по переносью. От непереносной боли лакеи летит по лестнице, а барин вслед кидает остатком ужина с подошвой …Опять со всех сторон враги и воры двенадцать похищений — деваться некуда… Ах, лучше нищета, чем вечные тревоги. Но поздно: его считают убийцей тропического президента и всяческим преступником. Он к смерти близок, но не унывает, остря вокруг да около, мороча головы судей министром и юристом А зеленоглазка Мерчиа, издавна поверив в его невинность, и убедившись в точности предчувствия, (конец вполне благополучен!) ему дарит свободу и любовь, и жених авантюристово наследство жертвует на революцию в тропической стране.