Стихотворения. Проза

1847

1 ЮЛАЛЮМ

Скорбь и пепел был цвет небосвода, Листья сухи и в форме секир, Листья скрючены в форме секир. Моего незабвенного года, Был октябрь, и был сумрачен мир. То был край, где спят Обера воды, То был дымно-туманный Уир, — Лес, где озера Обера воды, Ведьм любимая область — Уир. Кипарисов аллеей, как странник, Там я шел с Психеей вдвоем, Я с душою своей шел вдвоем, Мрачной думы измученный странник. Реки мыслей катились огнем, Словно лава катилась огнем, Словно серные реки, что Яник Льет у полюса в сне ледяном, Что на северном полюсе Яник Со стоном льет подо льдом. Разговор наш был — скорбь без исхода Каждый помысл — как взмахи секир, Память срезана взмахом секир: Мы не помнили месяца года (Ах, меж годами страшного года!), Мы забыли, что в сумраке мир, Что поблизости Обера воды (Хоть когда-то входили в Уир!), Что здесь озера Обера воды, Лес и область колдуний — Уир! Дали делались бледны и серы, И заря была явно близка, По кадрану созвездий — близка, Пар прозрачный вставал, полня сферы, Озаряя тропу и луга; Вне его полумесяц Ашеры Странно поднял двойные рога, Полумесяц алмазной Ашеры Четко поднял двойные рога. Я сказал: «Он нежнее Дианы. Он на скорбных эфирных путях. Веселится на скорбных путях. Он увидел в сердцах наших раны, Наши слезы на бледных щеках; Он зовет нас в блаженные страны, Сквозь созвездие Льва в небесах — К миру Леты влечет в небесах. Он восходит в блаженные страны И нас манит, с любовью в очах, Мимо логова Льва, сквозь туманы, Манит к свету с любовью в очах». Но, поднявши палец, Психея Прошептала: «Он странен вдали! Я не верю звезде, что вдали! О спешим! о бежим! о скорее! О бежим, чтоб бежать мы могли!» Говорила, дрожа и бледнея, Уронив свои крылья в пыли, В агонии рыдала, бледнея И влача свои крылья в пыли, Безнадежно влача их в пыли. Я сказал: «Это — только мечтанье! Дай идти нам в дрожащем огне, Искупаться в кристальном огне. Там, в сибиллином этом сияньи, Красота и надежда на дне! Посмотри! Свет плывет к вышине! О, уверуем в это мерцанье И ему отдадимся вполне! Да, уверуем в это мерцанье, И за ним возлетим к вышине, Через ночь — к золотой вышине!» И Психею, — шепча, — целовал я, Успокаивал дрожь ее дум, Побеждал недоверие дум, И свой путь с ней вдвоем продолжал я. Но внезапно, высок и угрюм, Саркофаг, и высок и угрюм, С эпитафией дверь — увидал я. И, невольно, смущен и угрюм, «Что за надпись над дверью?» сказал я. Мне в ответ: «Юлалюм! Юлалюм! То — могила твоей Юлалюм!» Стало сердце — скорбь без исхода, Каждый помысл — как взмахи секир, Память — грозные взмахи секир. Я вскричал: «Помню прошлого года Эту ночь, этот месяц, весь мир! Помню: я же, с тоской без исхода, Ношу страшную внес в этот мир (Ночь ночей того страшного года!). Что за демон привел нас в Уир! Так! то — мрачного Обера воды, То — всегда туманный Уир! Топь и озера Обера воды, Лес и область колдуний — Уир!»

2 ЭНИГМА

«Сыскать, — так молвил Соломон Дурак, — Нам не легко в сонете пол-идеи. И чрез пустое видим мы яснее, Чем рыбин чрез неапольский колпак. Суета сует! Он не под силу дамам, И все ж, ах! рифм Петрарки тяжелей. Из филина пух легкий, ветер, взвей, — И будет он, наверно, тем же самым». Наверняка тот Соломон был прав; Смысл не велик лирических забав, — Что колпаки иль пузыри из мыла! Но за сонетом у меня есть сила, Бессмертен мой, как будто темный, стих: Я имя поместил в словах моих!

3 К МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)

Из всех, кто близость чтут твою, как утро Кому твое отсутствие — как ночь, Затменье полное на тверди вышней Святого солнца, кто, рыдая, славят Тебя за все, за жизнь и за надежду, За воскресенье веры погребенной В людей, и в истину, и в добродетель, Кто на Отчаянья проклятом ложе Лежали, умирая, и восстали, Твой нежный зов познав: «Да будет свет», Твой нежный зов заслышав, воплощенный В блеск серафический твоих очей, — Кто так тебе обязан, что подобна Их благодарность обожанью, — вспомни О самом верном, преданном всех больше, И знай, что набросал он эти строки, Он, кто дрожит, их выводя, при мысли, Что дух его был с ангельским в общеньи.

1848

1 ЗВОН

I Внемлешь санок тонким звонам, Звонам серебра? Что за мир веселий предвещает их игра! Внемлем звонам, звонам, звонам В льдистом воздухе ночном, Под звездистым небосклоном, В свете тысяч искр, зажженном Кристаллическим огнем, — С ритмом верным, верным, верным, Словно строфы саг размерным, С перезвякиваньем мягким, с сонным отзывом времен, Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Бубенцов скользящих санок многозвучный перезвон! II Свадебному внемлешь звону, Золотому звону? Что за мир восторгов он вещает небосклону! В воздухе душистом ночи Он о радостях пророчит; Нити золота литого, За волной волну, Льет он в лоно сна ночного, Так чтоб горлинки спросонок, умиленные, немели, Глядя на луну! Как из этих фейных келий Брызжет в звонкой эвфонии перепевно песнь веселий! Упоен, унесен В даль времен Этой песней мир под звон! Про восторг вещает он. Тех касаний, Колыханий, Что рождает звон, Звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Ритм гармонии в перезвоне, — звон, звон, звон! III Слышишь злой набата звон, Медный звон? Что за сказку нам про ужас повествует он! Прямо в слух дрожащей ночи Что за трепет он пророчит? Слишком в страхе, чтоб сказать, Может лишь кричать, кричать. В безразмерном звоне том Все отчаянье взыванья пред безжалостным огнем, Все безумье состязанья с яростным, глухим огнем, Что стремится выше, выше, Безнадежной жаждой дышит, Слился в помысле одном, Никогда, иль ныне, ныне, Вознестись к луне прозрачной, долететь до тверди синей: Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Что за повесть воет он Об отчаяньи немом! Как он воет, вопит, стонет, Как надежды все хоронит В темном воздухе ночном! Ухо знает, узнает В этом звоне, В этом стоне: То огонь встает, то ждет; Ухо слышит и следит В этом стоне, Перезвоне: То огонь грозит, то спит. Возрастаньем, замираньем все вещает гневный звон, Медный звон, Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Полный воем, полный стоном, исступленьем полный звон. IV Похоронный слышишь звон, Звон железный? Что за мир торжеств унылых заключает он! Как в молчаньи ночи Дрожью нас обнять он хочет, Голося глухой угрозой под раскрытой звездной бездной! Каждый выброшенный звук, Словно хриплый возглас мук. Это — стон. И невольно, ах! невольно, Кто под башней колокольной Одиноко тянут дни, Звон бросая похоронный, В монотонность погруженный, Горды тем, что богомольно Камень на сердце другому навалили и они. Там не люди, и не звери, Нет мужчин и женщин, где стоит звонарь: Это — демоны поверий, Звон ведет — их царь. Он заводит звон, Вопит, вопит, вопит он Гимн-пэан колоколов, Сам восторгом упоен Под пэан колоколов. Вопит он, скакать готов, В ритме верном, верном, верном, Словно строфы саг размерном, Под пэан колоколов И под звон; Вопит, пляшет, в ритме верном, Словно строфы саг размерном, В лад сердцам колоколов, Под их стоны, под их звон, Звон, звон, звон; Вопит, пляшет, в ритме верном, Звон бросая похорон Старых саг стихом размерным; Колокол бросая в звон, В звон, звон, звон, Под рыданья, стоны, звон, Звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Под стенящий, под гудящий похоронный звон.

2 ЕЛЕНЕ

Тебя я видел раз, лишь раз; шли годы; Сказать не смею сколько, но не много. То был Июль и полночь; и от полной Луны, что, как твоя душа, блуждая, Искала путь прямой по небесам, — Сребристо-шелковым покровом света, Спокойствие, и зной, и сон спадали На поднятые лики тысяч роз, В саду волшебном выросших, где ветер Смел пробегать на цыпочках едва, — На поднятые лица роз спадали, Струивших, как ответ на свет любовный В безумной смерти, аромат души, — На лица роз спадали, что смеялись И умирали в том саду, заклятом Тобой и чарой близости твоей. Одетой в белом, на ковре фиалок, Тебя лежащей видел я; свет лунный Скользил на поднятые лица роз И на твое, — ах! поднятое с грустью. Была ль Судьба — та полночь, тот Июль, Была ль Судьба (что именуют Скорбью), Что повелела мне у входа медлить, Вдыхая ароматы сонных роз? Ни шага вкруг; проклятый мир — дремал, Лишь ты и я не спали (Боже! небо! Как бьется сердце, единя два слова). Лишь ты и я не спали. Я смотрел, И в миг единый все вокруг исчезло (О, не забудь, что сад был тот — волшебный!) Луны погасли перловые блестки, Скамьи из моха, спутанные тропки, Счастливые цветы, деревья в грусти, — Все, все исчезло; даже запах роз В объятьях ароматных вздохов умер. Исчезло все, — осталась ты, — нет, меньше, Чем ты: лишь дивный свет — очей твоих, Душа твоих взведенных ввысь очей. Лишь их я видел: то был — весь мой мир; Лишь их я видел; все часы лишь их, Лишь их, пока луна не закатилась. О, сколько страшных сказок сердца было Написано на тех кристальных сферах! Что за тоска! Но что за упованья! И что за море гордости безмолвной! Отважной гордости, л несравненной Глубокой силы роковой Любви! Вот, наконец, Диана, наклоняясь На запад, стерла грозовые тучи; Ты, призрак, меж деревьев, осенявших Тебя, исчезла. Лишь глаза остались, Не уходили, — не ушли вовек, Мне освещая одинокий к дому Мой путь, светили (как надежды) — вечно. Они со мной ведут меня сквозь годы, Мне служат, между тем я сам — их раб; Их дело — обещать, воспламенять Мой долг; спасаем я их ярким блеском, Их электрическим огнем очищен, Я освящен огнем их елисейским. Мне наполняя душу Красотой (Она ж — Надежда), светят в небе — звезды, Что на коленях чту в ночных томленьях; Но вижу их и в полном блеске полдня, Всегда их вижу — блещущие нежно Венеры две, что не затмит и солнце.

3 МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)

Тому недавно, тот, кто это пишет, В безумной гордости своим сознаньем, «Власть слов» поддерживая, отрицал, Чтоб мысль могла в мозгу у человека Родиться, не вмещаемая словом. И вот, на похвальбу в насмешку словно, Два слова, — два чужих двусложья нежных, По звуку итальянских, — тех, что шепчут Лишь ангелы, в росе мечтая лунной, «Что цепью перлов на Гермоне виснет», — Из самых глубей сердца извлекли Безмысленные мысли, души мыслей, Богаче, строже, дивней, чем виденья, Что Израфели, с арфой серафим (Чей «глас нежней, чем всех созданий божьих»), Извлечь бы мог! А я! Разбиты чары! Рука дрожит, и падает перо. О нежном имени, — хоть ты велела, — Писать нет сил; нет сил сказать, помыслить, Увы! нет сил и чувствовать! Не чувство — Застыть в недвижности на золотом Пороге у открытой двери снов, Смотря в экстазе в чудные покои, И содрогаться, видя, справа, слева, Везде, на протяженьи всей дороги, В дыму пурпурном, далеко, куда Лишь достигает взор, — одну тебя!

1849

1 АННАБЕЛЬ ЛИ

Много лет, много лет прошло, У моря, на крае земли. Я девушку знал, я ее назову Именем Аннабель Ли, И жила она только одной мечтой — О своей и моей любви. Я ребенком был, и ребенок она, У моря, на крае земли, Но любили любовью, что больше любви, Мы, и я и Аннабель Ли! Серафимы крылатые с выси небес, Не завидовать нам не могли! Потому-то (давно, много лет назад, У моря, на крае земли) Холоден, жгуч, ветер из туч Вдруг дохнул на Аннабель Ли, И родня ее, знатная, к нам снизошла, И куда-то ее унесли, От меня унесли, положили во склеп, У моря, на крае земли. Вполовину, как мы, серафимы небес Блаженными быть не могли! О, да! потому-то (что ведали все У моря, на крае земли) Полночью злой вихрь ледяной Охватил и убил мою Аннабель Ли! Но больше была та любовь, чем у тех, Кто пережить нас могли, Кто мудростью нас превзошли, И ни ангелы неба, — никогда, никогда! — Ни демоны с края земли Разлучить не могли мою душу с душой Прекрасной Аннабель Ли! И с лучами луны нисходят сны О прекрасной Аннабель Ли, И в звездах небеса горят, как глаза Прекрасной Аннабель Ли, И всю ночь, и всю ночь, не уйду я прочь, Я все с милой, я с ней, я с женой моей Я — в могиле, у края земли, Во склепе приморской земли.

2 МОЕЙ МАТЕРИ

И ангелы, спеша в просторах рая Слова любви друг другу прошептать, Признаньями огнистыми сжигая, Названья не найдут нежней, чем: «мать». Вот почему и вас так звал всегда я: Вы были больше для меня, чем мать, Вы в душу душ вошли, — с тех пор, как, тая, Виргиния взнеслась, чтоб отдыхать! Моя родная мать скончалась рано, Она — мне жизнь дала, вы дали — той, Кого любил я нежно и безгранно. Вы более мне стали дорогой Так бесконечно, как в священной дрожи, Душе — она, чем жизнь своя дороже.

3 К ЭННИ

Слава небу! был кризис, — Опасность прошла. С болезнью, что грызла, Что медленно жгла, Та, что названа «Жизнью», Лихорадка прошла. Грустно я знаю, Что нет больше сил; Мне и членом не двинуть, Я лежу, я застыл; Ну, так что же! Мне лучше, Когда я застыл. Я покоюсь так мирно, В постели простерт, Что тот, кто посмотрит, Подумает: мертв, — Задрожит, меня видя, Подумав: он — мертв. Стенанья, страданья, Вздохи, рыданья — Утихли вдруг, И сердца жестокий, Ужасный, глубокий Сердца стук Болезнь и тошноты, И муки — прошли, Лихорадки исчезли, Что череп мой жгли; Те, что названы «Жизнью», Лихорадки прошли. И о! из всех пыток Что была всех сильней, Успокоилась жажда В груди моей, Ты жгучая жажда Проклятых страстей: Я глотнул; и погас он, Нефтяной ручей! Я глотнул чистой влаги, Что катилась, журча, Струилась так близко Под ногой, из ключа, — Из земли, в неглубокой Пещере ключа. И о! никогда пусть Не подскажет вам хмель, Что темно в моей келье, Что узка в ней постель. Разве люди в иную Ложатся постель? Чтобы спать, лишь в такую Должно лечь постель. Рассудок мой — Тантал — В ней исполнен грез, Забыл, не жалеет О прелести роз, О волненьях при виде Мирт и роз. Теперь, когда спит он, И покой так глубок, Святей ему дышит Анютин глазок; Аромат здесь он слышит Твой, Анютин глазок! Розмарин здесь, и рута, И Анютин глазок. Так, я счастлив в постели Дыханием грез И прелестью Энни, Омытый в купели Ароматных волос — Прекрасной Энни. Поцелуем согретый, Лаской нежим, — на грудь Преклонился я к Энни. Чтоб тихо уснуть, — Ей на грудь, словно в небо, Чтоб глубоко уснуть. Свет погашен; покрыт я, Постель тепла. Энни ангелов молит; Да хранят ото зла, Да хранит их царица Меня ото зла. И лежу я спокойно, В постели простерт, Любовь ее зная, А вы скажете: мертв! Я покоюсь так мирно, В постели простерт, Любовью согретый, А вам кажется: мертв! Вы, увидя, дрожите, Подумав: мертв! И ярче сердце, Чем на небе звезды Ночью весенней В нем светит Энни! Горит разогрето Любовию Энни, И мыслью и светом Глаз моей Энни!

4 ЭЛЬДОРАДО

Он на коне, В стальной броне; В лучах и в тенях Ада, Песнь на устах, В днях и годах Искал он Эль-Дорадо. И стал он сед От долгих лет, На сердце — тени Ада. Искал года, Но нет следа Страны той — Эль-Дорадо. И он устал, В степи упал… Предстала тень из Ада, И он, без сил, Ее спросил: «О Тень, где Эль-Дорадо?» «На склоне чер — ных Лунных гор Пройди, — где тени Ада!» В ответ Она: «Во мгле без дна — Для смелых — Эль-Дорадо!»

ПОСМЕРТНЫЕ

1 СОН ВО СНЕ

В лоб тебя целую я, И позволь мне, уходя, Прошептать, печаль тая: Ты была права вполне, — Дни мои прошли во сне! Упованье было сном; Все равно, во мгле иль днем, В дымном призраке иль нет, Но оно прошло, как бред. Все, что в мире зримо мне, Или мнится, — сон во сне. Стою у бурных вод, Кругом гроза растет; Хранит моя рука Горсть зернышек песка. Как мало! Как скользят Меж пальцев все назад… И я в слезах, — в слезах: О Боже! как в руках Сжать золотистый прах? Пусть будет хоть одно Зерно сохранено! Все ль то, что зримо мне Иль мнится, — сон во сне?