Стихотворения. Рассказы. Гора

В это время с домашним доктором-бенгальцем явился врач-англичанин. Он посмотрел на Гору с не меньшим интересом, чем на больного. И про себя удивился, что это за странный человек такой, потому что на лбу Горы так и остался священный знак, сделанный глиной из Ганги, и одет он все еще был в шелковое одеяние, в которое его обрядили после омовения. Рубашки на нем не было, и из-под накинутой на плечи ткани виднелось мощное тело.

Раньше при виде англичанина Гора непременно почувствовал бы невольную неприязнь, сегодня же он с интересом разглядывал доктора, пока тот осматривал больного.

«Значит, получается, что этот человек здесь мне ближе всех?» – спрашивал он себя снова и снова.

Закончив осмотр и опросив больного, доктор сказал:

– Ну что ж, никаких угрожающих симптомов я пока что не вижу. Пульс не внушает опасений, органических отклонений тоже не наблюдается. При известной осторожности можно рассчитывать, что припадок не повторится.

Когда доктор попрощался и ушел, Гора, не говоря ни слова, поднялся и направился к двери, но в этот момент вбежала Анондомойи, которая перед приходом доктора вышла в соседнюю комнату.

– Гора, родной, не сердись на меня, не разбивай мое сердце,- воскликнула она, хватая Гору за руку.

– Зачем ты так долго от меня скрывала? – спросил Гора.- Почему было не сказать раньше?

– Мальчик мой! – заговорила Анондомойи, с готовностью взваливая всю вину на себя.- Из страха лишиться тебя взяла я на душу этот грех. И если в конце концов этим кончится, если ты сегодня уйдешь от меня, мне некого будет винить, кроме себя, но только для меня это будет конец всему, драгоценный мой!

– Ма! – Это было первое, что Гора сказал ей в ответ, но когда Анондомойи услышала это единственное слово, слезы, которые она до этого сдерживала, хлынули потоком.

– Мне сейчас нужно сходить к Порешу-бабу, ма,- сказал Гора.

У Анондомойи отлегло от сердца.

– Ну, конечно, сходи, родной,- сказала она. Кришнодоял же весьма огорчился тем обстоятельством, что

открыл Горе его тайну, поскольку безвременная кончина, как выяснилось, ему отнюдь не грозила.

– Послушай-ка, Гора, пожалуй, не стоит никому обо всем этом рассказывать. Будь только осторожней, а в остальном держись по-прежнему, никто ничего и не узнает.

Не ответив, Гора вышел. Ему было легко от сознания, что он ничем не связан с Кришнодоялом.

Мохим не мог не пойти в контору без предупреждения. Послав за докторами и отдав кое-какие распоряжения относительно ухода за больным, он пошел к начальнику и отпросился. На обратном пути Мохим встретил Гору, когда тот уже выходил из дому.

– Ты куда? – спросил Мохим.

– Все благополучно. Был доктор, говорит, ничего опасного.

– Слава тебе господи! – с облегчением проговорил Мохим.- Ведь послезавтра свадьба Шошимукхи. Так что, Гора, ты бы помог немного. И знаешь что, предупреди-ка Биноя, чтобы он как-нибудь не зашел в этот день. Обинаш ведь ревностный индуист, и он заранее просил, чтобы такой публики на свадьбе не было. И вот что я еще хочу тебе сказать, брат. Я пригласил одного англичанина, своего главного начальника по службе, так ты смотри, не того… а то еще выгонишь его, не дай бог – с тебя всё станется. От тебя ведь многого не требуют – просто поклонишься да скажешь: «Good evening, sir!» Вот и все. Против этого в ваших шастрах ведь ничего не сказано. Если хочешь, можешь для верности посоветоваться с пандитами. Пора тебе понять, что они – господствующая нация, и тебя не убудет, если ты перед ними слегка свое достоинство попридержишь.

Не ответив Мохиму, Гора ушел.

Глава семьдесят шестая

Как раз в тот момент, когда Шучорита, пряча слезы, наклонилась над чемоданом, в комнату вошел слуга и доложил Порешу о приходе Гоурмохона-бабу.

Только она успела утереть слезы и отложить работу, как в дверях появился Гора.

Глина Ганги все еще виднелась на его лбу, и он по-прежнему был в шелковых одеждах. Он просто-напросто забыл в своей решимости, что никто в таком виде визитов не делает. Шучорита невольно вспомнила, как Гора был одет, когда впервые появился в их доме. Она знала, что в тот день он пришел к ним в полном боевом снаряжении. Неужели он и сегодня счел нужным облачиться в боевые доспехи?

Войдя, Гора низко склонился перед Порешем и взял прах от его ног. Пореш-бабу смущенно отстранился и, подняв Гору, воскликнул:

– Что ты, что ты, сын мой, сядь, прошу тебя!

– Пореш-бабу, никакие узы меня больше не связывают! – воскликнул Гора.

– То есть…- изумился Пореш-бабу.

– Я не индуист!

– Не индуист?!

– Да, я не индуист,- продолжал Гора.- Сегодня я узнал, что меня подобрали во время восстания – мой отец был ирландец. Сегодня передо мной закрылись двери всех храмов от края до края Индии. Теперь во всей стране ни на одном индуистском празднестве для меня не найдется места.

Пореш-бабу и Шучорита были ошеломлены, они не находили, что сказать.

– Сегодня я стал свободен, Пореш-бабу,- воскликнул Гора.- Мне можно больше не бояться быть оскверненным или отвергнутым. Мне больше не нужно на каждом шагу смотреть под ноги, чтобы сохранить свою чистоту.

Шучорита долгим взглядом посмотрела в озаренное лицо Горы, а он продолжал:

– Пореш-бабу, до сих пор я неустанно старался слить свою жизнь с жизнью Индии. На каждом шагу мне встречались препятствия, но денно и нощно всю жизнь старался я возвести эти препятствия в культ и поклонялся им. И поскольку все мои силы уходили на то, чтобы твердо обосновать такое поклонение, меня не хватало больше ни на что – это была моя единственная работа. Потому-то каждый раз, как мне случалось встретиться лицом к лицу с настоящей Индией, я отворачивался в страхе. Создав в своем негибком, некритическом уме какую-то несуществующую Индию, я боролся со всем, что видел вокруг себя; спрятавшись за неприступной стеной, старался уберечь свою веру в целости и сохранности. Сегодня эта стена в мгновение ока рассыпалась в прах, а я, получив безграничную свободу, очутился вдруг перед лицом безграничной истины. Все, что есть в Индии хорошего и дурного, все ее радости и горести, ее мудрость и все ее нелепости стали понятны и близки моему сердцу. Теперь я поистине имею право служить ей, потому что мне открылось настоящее поле деятельности,- сейчас это уже не плод моего воображения, это настоящее поприще для работы на благо Индии, на благо трехсот миллионов ее детей!

Недавнее потрясение заставляло Гору говорить с таким подъемом, таким энтузиазмом, что волнение передалось и Порешу-бабу. Он встал со стула и теперь слушал стоя.

– Вы ведь понимаете меня? – продолжал Гора.- Я пытаюсь сказать, что стал наконец тем, кем непрестанно стремился стать всегда и не мог. Сегодня я действительно стал индийцем. В моей душе нет больше места противоречиям, существующим между индуистами, мусульманами, христианами. Отныне каждая каста Индии – моя каста и хлеб всего народа – мой хлеб. Знаете, что я вам скажу: мне приходилось много блуждать по Бенгалии и пользоваться гостеприимством самых нищих деревенских семей – не думайте, что я выступал с проповедью только перед городской публикой,- но далеко не со всеми я мог сесть рядом, как с равными. И все это время я таскал за собой невидимую пропасть, которая отделяла меня от людей и которую я никак не мог переступить. Постепенно в моем мозгу образовалась какая-то пустота, хотя я всячески старался не замечать ее. Я пытался прихорошить эту пустоту всевозможными побрякушками, потому что, любя Индию больше жизни, я не допускал никакой критики в отношении той части ее, которая была мне знакома. И вот теперь, когда я освободился от бесплодной обязанности выдумывать всякие никчемные украшения, я, Пореш-бабу, почувствовал, что снова живу.

– Когда мы обретаем нечто истинное,- сказал Пореш-бабу,- нас радует в нем все – даже самая его неполнота и несовершенство, и у нас никогда не бывает потребности украшать его фальшивыми драгоценностями.

– Знаете, Пореш-бабу,- сказал Гора,- прошлым вечером я молил бога, чтобы он позволил мне вступить сегодня в новую жизнь! Я просил, чтобы все ложное и скверное, что опутывало мою жизнь с самого детства, отошло от меня навсегда, чтобы я мог возродиться. По-видимому, господь по-своему истолковал мою молитву – он поразил меня неожиданностью, с какой открыл мне всю правду. Я и мечтать не мог, что он так начисто сотрет с меня сегодня всю скверну. Я стал так чист, что могу, не боясь осквернения, войти даже в дом чандала. Пореш-бабу, сегодня утром с сердцем, совершенно открытым, я пал ниц у ног моей Индии – только теперь я наконец окончательно понял, что такое материнское лоно.

– Гора,- сказал Пореш-бабу,- веди нас, чтобы и мы могли разделить с тобой данное нам от рождения право покоиться на материнском лоне.

– А вы знаете,- спросил Гора,- почему, обретя свободу, я прежде всего пришел к вам?

– Почему? – спросил Пореш-бабу.

– Вы знаете, где ключ к этой свободе! Потому-то вам всегда будет тесно в любой общине. Возьмите меня в свои ученики, Пореш-бабу! Укажите мне путь к такому богу, который принадлежит всем: индуистам, мусульманам, христианам, брахмаистам,- всем без исключения, двери храма которого никогда не закрываются ни перед кем. Я хочу, чтобы он был не просто богом индуистов, но богом самой Индии!