Стихотворения

“Неспящих солнце! Грустная звезда!..” [*]

Неспящих солнце! Грустная звезда! Как слезно луч мерцает твой всегда! Как темнота при нем еще темней! Как он похож на радость прежних дней! Так светит прошлое нам в жизненной ночи, Но уж не греют нас бессильные лучи; Звезда минувшего так в горе мне видна; Видна, но далека — светла, но холодна! Сентябрь 1856

Андре Шенье

“Крылатый бог любви, склоняся над сохой...” [*]

Крылатый бог любви, склоняся над сохой, Оратаем идет за взрезанной браздой; Впряженные тельцы его послушны воле; Прилежною рукой он засевает поле И, дерзкий взгляд подняв, к властителю небес Взывает: “Жатву ты блюди мою, Зевес! Не то, к Европе страсть опять в тебе волнуя, В ярмо твою главу мычащую нагну я!” Осень 1856

“Вот он, низийский бог, смиритель диких стран...” [*]

Вот он, низийский бог, смиритель диких стран, Со взглядом девственным и гроздием венчан, Влекомый желтым львом и барсом многоцветным, Обратный держит путь к садам своим заветным! Осень 1856

“Ко мне, младой Хромид, смотри, как я прекрасна!..” [*]

Ко мне, младой Хромид, смотри, как я прекрасна! О юноша, тебя я полюбила страстно! Диане равная, когда, в закате дня, Я шла, потупя взор, с восторгом на меня Глядели пастухи, друг друга вопрошая: “То смертная ль идет иль дева неземная? Неэра, не вверяй себя морским волнам, Не то богинею ты станешь, и пловцам Придется в бурю звать, к стерну теряя веру, Фетиду белую и белую Неэру!” Осень 1856

“Супруг блудливых коз, нечистый и кичливый...” [*]

Супруг блудливых коз, нечистый и кичливый, Узрев, что к ним сатир подкрался похотливый, И чуя в нем себе опасного врага, Вздыбяся, изловчил ревнивые рога. Сатир склоняет лоб — и стук их ярой встречи Зефиры по лесам, смеясь, несут далече. Осень 1856

“Багровый гаснет день; толпится за оградой...” [*]

Багровый гаснет день; толпится за оградой Вернувшихся телиц недоеное стадо. Им в ясли сочная навалена трава, И ждут они, жуя, пока ты, рукава По локоть засучив и волосы откинув, Готовишь звонкий ряд расписанных кувшинов. Беспечно на тебя ленивые глядят, Лишь красно-бурой той, заметь, неласков взгляд; В глазах ее давно сокрытая есть злоба, Недаром от других она паслась особо; Но если вместе мы к строптивой подойдем И ноги сильные опутаем ремнем, Мы покорим ее, и под твоей рукою Польется молоко журчащею струею. Осень 1856

“Я вместо матери уже считаю стадо...” [*]

Я вместо матери уже считаю стадо, С отцом ходить в поля теперь моя отрада, Мы трудимся вдвоем. Я заставляю медь Весной душистою на пчельнике звенеть; С царицею своей, услыша звук тяжелый, Во страхе улететь хотят младые пчелы, Но, новой их семье готовя новый дом, Сильнее всe в тазы мы кованые бьем, И вольные рои, испуганные нами, Меж зелени висят жужжащими гроздами. Осень 1856

Иоганн Вольфганг Гете

БОГ И БАЯДЕРА [*]

ИНДИЙСКАЯ ЛЕГЕНДA

Магадев, земли владыка, К нам в шестой нисходит раз, Чтоб от мала до велика Самому изведать нас; Хочет в странствованье трудном Скорбь и радость испытать, Чтоб судьею правосудным Нас карать и награждать. Он, путником город обшедши усталым, Могучих проникнув, прислушавшись к малым, Выходит в предместье свой путь продолжать. Вот стоит под воротами, В шелк и в кольца убрана, С насурмлекными бровями, Дева падшая одна. “Здравствуй, дева!”— “Гость, не в меру Честь в привете мне твоем!” “Кто же ты?”— “Я баядера, И любви ты видишь дом!” Гремучие бубны привычной рукою, Кружась, потрясает она над собою И, стан изгибая, обходит кругом. И, ласкаясь, увлекает Незнакомца на порог: “Лишь войди, и засияет Эта хата как чертог; Ноги я твои омою, Дам приют от солнца стрел, Освежу и успокою, Ты устал и изомлел!” И мнимым страданьям она помогает, Бессмертный с улыбкою все примечает, Он чистую душу в упадшей прозрел. Как с рабынею, сурово Обращается он с ней, Но она, откинув ковы, Все покорней и нежней, И невольно, в жажде вящей Унизительных услуг, Чует страсти настоящей Возрастающий недуг. Но ведатель глубей и высей вселенной, Пытуя, проводит ее постепенно Чрез негу, и страх, и терзания мук. Он касается устами Расписных ее ланит — И нежданными слезами Лик наемницы облит; Пала ниц в сердечной боли, И не надо ей даров, И для пляски нету воли, И для речи нету слов. Но солнце заходит, и мрак наступает, Убранное ложе чету принимает, И ночь опустила над ними покров. На заре, в волненье странном, Пробудившись ото сна, Гостя мертвым, бездыханным Видит с ужасом она. Плач напрасный! Крик бесплодный! Совершился рока суд, И брамины труп холодный К яме огненной несут. И слышит она погребальное пенье, И рвется, и делит толпу в исступленье... “Кто ты? Чего хочешь, безумная, тут?” С воплем ринулась на землю Пред возлюбленным своим: “Я супруга прах объемлю, Я хочу погибнуть с ним! Красота ли неземная Станет пеплом и золой? Он был мой в лобзаньях рая, Он и в смерти будет мой!” Но стих раздается священного хора: “Несем мы к могиле, несем без разбора И старость и юность с ее красотой! Ты ж ученью Брамы веруй: Мужем не был он твоим, Ты зовешься баядерой И не связана ты с ним. Только женам овдовелым Честь сожженья суждена, Только тень идет за телом, А за мужем лишь жена. Раздайтеся, трубы, кимвалы, гремите, Вы в пламени юношу, боги, примите, Примите к себе от последнего сна!” Так, ее страданья множа, Хор безжалостно поет, И на лютой смерти ложе, В ярый огнь, она падет; Но из пламенного зева Бог поднялся, невредим, И в его объятьях дева К небесам взлетает с ним. Раскаянье грешных любимо богами, Заблудших детей огневыми руками Благие возносят к чертогам своим. Август-сентябрь 1867

КОРИНФСКАЯ НЕВЕСТА [*]

Из Афин в Коринф многоколонный Юный гость приходит, незнаком,— Там когда-то житель благосклонный Хлеб и соль водил с его отцом; И детей они В их младые дни Нарекли невестой с женихом. Но какой для доброго приема От него потребуют цены? Он — дитя языческого дома, А они — недавно крещены! Где за веру спор, Там, как ветром сор, И любовь и дружба сметены! Вся семья давно уж отдыхает, Только мать одна еще не спит, Благодушно гостя принимает И покой отвесть ему спешит; Лучшее вино Ею внесено, Хлебом стол и яствами покрыт. И, простясь, ночник ему зажженный Ставит мать, но ото веех тревог Уж усталый он и полусонный, Без еды, не раздеваясь, лег, Как сквозь двери тьму Движется к нему Странный гость бесшумно на порог. Входит дева медленно и скромно, Вся покрыта белой пеленой: Вкруг косы ее, густой и темной, Блещет венчик черно-золотой. Юношу узрев, Стала, оробев, С приподнятой бледною рукой. “Видно, в доме я уже чужая,— Так она со вздохом говорит,— Что вошла, о госте сем не зная, И теперь меня объемлет стыд; Спи ж спокойным сном На одре своем, Я уйду опять в мой темный скит!” “Дева, стой,— воскликнул он,— со мною Подожди до утренней поры! Вот, смотри, Церерой золотою, Вакхом вот посланные дары; А с тобой придет Молодой Эрот, Им же светлы игры и пиры!” “Отступи, о юноша, я боле Непричастна радости земной; Шаг свершен родительскою волей: На одре болезни роковой Поклялася мать Небесам отдать Жизнь мою, и юность, и покой! И богов веселых рой родимый Новой веры сила изгнала, И теперь царит один незримый, Одному распятому хвала! Агнцы боле тут Жертвой не падут, Но людские жертвы без числа!” И ее он взвешивает речи: “Неужель теперь, в тиши ночной, С женихом не чаявшая встречи, То стоит невеста предо мной? О, отдайся ж мне, Будь моей вполне, Нас венчали клятвою двойной!” “Мне не быть твоею, отрок милый, Ты мечты напрасной не лелей, Скоро буду взята я могилой, Ты ж сестре назначен уж моей; Но в блаженном сне Думай обо мне, Обо мне, когда ты будешь с ней!” “Нет, да светит пламя сей лампады Нам Гимена факелом святым, И тебя для жизни, для отрады Уведу к пенатам я моим! Верь мне, друг, о верь, Мы вдвоем теперь Брачный пир нежданно совершим!” И они меняются дарами: Цепь она спешит златую снять,— Чашу он с узорными краями В знак союза хочет ей отдать; Но она к нему: “Чаши нe приму, Лишь волос твоих возьму я прядь!” Полночь бьет — и взор доселе хладный Заблистал, лицо оживлено, И уста бесцветные пьют жадно С темной кровью схожее вино; Хлеба ж со стола Вовсе не взяла, Словно ей вкушать запрещено. И фиал она ему подносит, Вместе с ней он ток багровый пьет, Но ее объятий как ни просит, Все она противится — и вот, Тяжко огорчен, Пал на ложе он И в бессильной страсти слезы льет. И она к нему, ласкаясь, села: “Жалко мучить мне тебя, но, ах, Моего когда коснешься тела, Неземной тебя охватит страх: Я как снег бледна, Я как лед хладна, Не согреюсь я в твоих руках!” Но, кипящий жизненною силой, Он ее в объятья заключил: “Ты хотя бы вышла из могилы, Я б согрел тебя и оживил! О, каким вдвоем Мы горим огнем, Как тебя мой проникает пыл!” Все тесней сближает их желанье, Уж она, припав к нему на грудь, Пьет его горячее дыханье И уж уст не может разомкнуть. Юноши любовь Ей согрела кровь, Но не бьется сердце в ней ничуть. Между тем дозором поздним мимо За дверьми еще проходит мать, Слышит шум внутри необъяснимый И его старается понять: То любви недуг, Поцелуев звук, И еще, и снова, и опять! И недвижно, притаив дыханье, Ждет она — сомнений боле нет — Вздохи, слезы, страсти лепетанье И восторга бешеного бред: “Скоро день — но вновь Нас сведет любовь!” “Завтра вновь!”— с лобзаньем был ответ. Доле мать сдержать не может гнева, Ключ она свой тайный достает: “Разве есть такая в доме дева, Что себя пришельцам отдает?” Так возмущена, Входит в дверь она — И дитя родное узнает. И, воспрянув, юноша с испугу Хочет скрыть завесою окна, Покрывалом хочет скрыть подругу; Но, отбросив складки полотна, С ложа, вся пряма, Словно не сама, Медленно подъемлется она. “Мать, о мать, нарочно ты ужели Отравить мою приходишь ночь? С этой теплой ты меня постели В мрак и холод снова гонишь прочь? И с тебя ужель Мало и досель, Что свою ты схоронила дочь? Но меня из тесноты могильной Некий рок к живущим шлет назад, Ваших клиров пение бессильно, И попы напрасно мне кадят; Молодую страсть Никакая власть, Ни земля, ни гроб не охладят! Этот отрок именем Венеры Был обещан мне от юных лет, Ты вотще во имя новой веры Изрекла неслыханный обет! Чтоб его принять, В небесах, о мать, В небесах такого бога нет! Знай, что смерти роковая сила Не могла сковать мою любовь, Я нашла того, кого любила, И его я высосала кровь! И, покончив с ним, Я пойду к другим,— Я должна идти за жизнью вновь! Милый гость, вдали родного края Осужден ты чахнуть и завять, Цепь мою тебе передала я, Но волос твоих беру я прядь. Ты их видишь цвет? Завтра будешь сед, Русым там лишь явишься опять! Мать, услышь последнее моленье, Прикажи костер воздвигнуть нам, Свободи меня из заточенья, Мир в огне дай любящим сердцам! Так из дыма тьмы В пламе, в искрах мы К нашим древним полетим богам!” Август-сентябрь 1867

“Радость и горе, волнение дум...” [*]

Радость и горе, волнение дум, Сладостной мукой встревоженный ум, Трепет восторга, грусть тяжкая вновь, Счастлив лишь тот, кем владеет любовь! Август 1870

“Трещат барабаны, и трубы гремят...” [*]

Трещат барабаны, и трубы гремят, Мой милый в доспехе ведет свой отряд, Готовится к бою, командует строю, Как сильно забилось вдруг сердце мое. Ах, если б мне дали мундир и ружье! Пошла бы отважно я с другом моим, По областям шла бы повсюду я с ним, Врагов отражает уж наша пальба — О, сколько счастлива мужчины судьба! Август 1870

Генрих Гейне

“Безоблачно небо, нет ветру с утра...” [*]

Безоблачно небо, нет ветру с утра, В большом затрудненье торчат флюгера: Уж как ни гадают, никак не добьются, В которую сторону им повернуться? Осень 1856 (?)

“У моря сижу на утесе крутом...” [*]

У моря сижу на утесе крутом, Мечтами и думами полный. Лишь ветер, да тучи, да чайки кругом, Кочуют и пенятся волны. Знавал и друзей я, и ласковых дев — Их ныне припомнить хочу я: Куда вы сокрылись? Лишь ветер, да рев, Да пенятся волны, кочуя. Осень 1856 (?)

“Из вод подымая головку...” [*]

Из вод подымая головку, Лилея в раздумье глядит; С высот улыбаяся, месяц К ней тихой любовью горит. Лилея стыдливо склонила Головку на зеркало вод, А он уж у ног ее, бедный, Трепещет и блеск свой лиет. Осень 1856 (?)

РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ [*]

В пустынной дубраве несется ездок, В роскошном лесистом ущелье, Поет, и смеется, и трубит он в рог, В душе и во взоре веселье. Он в крепкую броню стальную одет, Знаком его меч сарацинам, То Ричард, Христовых то воинов цвет, И Сердцем зовут его Львиным. “Здорово, король наш!— лепечут листы И плюща зеленые стены,— Здорово, король наш! Мы рады, что ты Ушел из австрийского плена!” Дышать на свободе привольно ему, Он чует свое возрожденье, И душную он вспоминает тюрьму, И шпорит коня в упоенье. [1868]

“Обнявшися дружно, сидели...” [*]

Обнявшися дружно, сидели С тобою мы в легком челне, Плыли мы к неведомой цели По морю при тусклой луне. И виден, как сквозь покрывало, Был остров таинственный нам, Светилося все, и звучало, И весело двигалось там. И так нас к себе несдержимо Звало и манило вдали, А мы — безутешно мы мимо По темному морю плыли. [1868]