Стихотворения

* * *

На новом, радостном пути, Поляк, не унижай еврея! Ты был, как он, ты стал сильнее — Свое минувшее в нем чти. <1915>

На седьмом этаже

Подражание Брюсову

Падучие звезды бесследно Сгорали, как звезды ракет, А я, исцелованный, бледный. Сидел у тебя на балконе. В небесном предутреннем склоне Мерцал полупризрачный свет. Внизу запоздалым напевом Гудел громыхающий трам… Юпитер склонялся налево, — И были мучительно грубы Твои исхищренные губы Моим безучастным губам. Потом я ушел. По асфальту Шаги, как упрек, раздались, А в сердце бесследно сгорали Томления страсти бессонной, И ты мне кричала с балкона: «Мне хочется броситься вниз!» <1915>

* * *

Сойдя в Харонову ладью, Ты улыбнулась — и забыла, Всё, что живому сердцу льстило, Что волновало жизнь твою. Ты, темный переплыв поток, Ступила на берег бессонный, А я, земной, отягощенный, Твоих путей не превозмог. Пребудем так, еще храня Слова истлевшего обета. Я для тебя — отставший где-то, Ты — горький призрак для меня. <1915?>

* * *

У строгого хозяина в дому — служанкою трудолюбивой — узнала многое, но мало что пойму, и не дано мне быть многоречивой. Ночь коротка, и день как колесо, — размерена и тяжела походка, и под ногой весь день поет песок, но остаюсь покладистой и кроткой. Доволен мой взыскательный хозяин и только изредка, смутясь, отводит взгляд от глаз моих, напоенных печалью, — почти полусобачьих глаз. <1915?>

Пэон и Цезура

Трилистник смыслов

Покорствующий всем желаньям Таинственной владеет силой: Цезура говорит молчаньем — Пэон не прекословит милой… Но ласк нетерпеливо просит Подруга — и в сознанье власти Он медленно главу возносит, Растягивая звенья страсти. 14 января 1916

Весной

В грохоте улицы, в яростном вопле вагонов, В скрежете конских, отточенных остро подков, Сердце закружено, словно челнок Арионов, Сердце недвижно, как месяц среди облаков. Возле стены попрошайка лепечет неясно, Гулкие льдины по трубам срываются с крыш… Как шаровидная молния, сердце опасно — И осторожно, и зорко, и тихо, как мышь. <1916>

Про мышей

Вечер

Пять лет уж прошло, как живу я с мышами. Великая дружба и братство меж нами. Чуть вечер настанет, померкнет закат — Проворные лапки легко зашуршат: Приходят они, мои милые мыши, И сердце смиряется, бьется всё тише. Шуршащей возней наполняется дом, — И вот, собираются все впятером: Приветливый Сырник, мой друг неизменный, Охотник до сыра, спокойный, степенный; Бараночник маленький, юркий шалун, Любитель баранок и бойкий плясун; Ученейший Книжник, поклонник науки, — Беседуя с ним, не почувствуешь скуки: Всё знает он: как, отчего, почему… Я сам очень многим обязан ему. За ними — Ветчинник, немножко угрюмый, Всегда погруженный в мышиные думы; На свете не мало узнал он скорбей — Сидел в мышеловке за благо мышей. Приходит и Свечник, поэт сладкогласный, Всегда вдохновенный, восторженно-ясный, Любимый мой Свечник, товарищ и друг… Как сладок с мышами вечерний досуг! Ведем разговор мы о разных предметах, О людях, о том, что прочел я в газетах, О странах чудесных, о дальних морях, О сказках и былях, о разных делах, О том, что халвы есть кусок на окошке, И даже — о кознях бессовестной кошки. Стихи свои Свечник читает нам вслух… Порою же мыши становятся в круг, Привычною лапкой за лапку берутся, Под музыку ночи по комнате вьются, — И, точно колдуя, танцуют оне, Легко и воздушно, как будто во сне… И длится их танец, как тихое чудо, И мыши всё пляшут и пляшут, покуда Зарей не окрасятся неба края, — А видят их пляску — лишь месяц да я. 6 февраля 1917

На пасхе

Отрывок из повести

Пасха не рано была в тот год. В сребро-розовой дымке Веяла томно весна по лесам, по полям и болотам. Только в ложбинах лежали пласты почернелого снега. Там, где просохло, рыжела трава прошлогодняя… Брось-ка Искру в иссохшую траву: и взору, и сердцу отрада! Мигом огонь полыхнет, побежит, зазмеится, завьется; Синий, прозрачный дымок от земли подымется к небу; В синем, прозрачном дымке замелькает серебряный месяц Узким, холодным серпом, а немного левее — Венера Вспыхнет и взором зеленым заглянет в самое сердце… Траву сухую сожги, весне помогая и смерти, Только успей затоптать огонь, а не то подберется К самым сараям, конюшням… Беда!.. Уж и так от работы Люд православный совсем отстал за Святую седмицу. Всю-то неделю гулял он, водил хороводы, да песни Пел, да с большой колокольни долдонил целыми днями… В толстой церковной стене крутая лестница вьется. Сорок истертых ступеней из мрака выводят на воздух. Сорок ступеней пройди — и звони над весенним раздольем, Радуйся вольному ветру да глохни от медного рева! Редкий мужик не сходил позвонить на пасхальной неделе, Разве что самый больной, да столетний Димитрий, который Шведа под Нарвою бил. А все другие ходили. Даже Андреич, бурмистр, и тот, несмотря на дородность, На колокольню взобрался и, на руки плюнув трикратно, Крепко взялся за веревки — и бум, бум, бум, — в самый тяжелый Колокол грянул. Но скоро устал и долой с колокольни, Пот утирая, пошел. Казачок же господский Никитка, Свечку подняв высоко, спускался за ним осторожно. Даже мусью де-ла-Рош пришел с молодыми князьями: С Павлом Андреичем да Николаем Андреичем. Сам-то Взлезть он не мог, но князей отпустил. Расставивши ноги В шелковых черных чулках и сняв треуголку, закинул Голову кверху француз — и видел зеленое небо, Синюю маковку церкви, Венеру, встающую слева, — И непостижною грустью сжималось дряхлое сердце. Но отзвонили князья; сойдя с колокольни, обедать К барскому дому бегут сырыми дорожками парка; Молча за ними бредет француз, опираясь на палку, Пруд небольшой огибая — и видя: на острове круглом Мраморный белый Амур свой мраморный лук напрягает, В предвечернюю синь вонзив позлащенную стрелку… 1917

* * *

Мы какие-то четыре звездочки, и, как их ни сложи, все выходит хорошо.

Нат<алья> Алексеевна Огарева — Герцену

Четыре звездочки взошли на небосвод. Мечтателей пленяет их мерцанье. Но тайный Рок в спокойный звездный ход Ужасное вложил знаменованье. Четыре звездочки! Безмолвный приговор! С какою неразрывностью суровой Сплетаются в свой узел, в свой узор Созвездье Герцена — с созвездьем Огарева! Четыре звездочки! Как под рукой Творца Небесных звезд незыблемо движенье — Так их вело единое служенье От юности до смертного конца. Четыре звездочки! В слепую ночь страстей, В соблазны ревности судьба их заводила, — Но никогда, до наших страшных дней, Ни жизнь, ни смерть — ничто не разделило. 1920

Сонет

Своих цепей так не расторгнешь, нет! От ненависти, бешенства и муки Не дергай их. Скрести спокойно руки, Закрой глаза и складывай ответ. Меч воина и динами<т> науки Под глыбой рабства погребает свет. Но всё взрывает веры вещий бред, И рушат всё кифары стройной звуки. Знай: был не дик, не яростен, не груб, Но сладостен звон ерихонских труб. И каждый стих звучит, как предвещанье Зари вечерней, предпоследней, той, Когда земли верховное избранье Поэт и жрец поделят меж собой. 8–17 июня 1921 Петербург

* * *

В каком светящемся тумане Восходит солнце, погляди! О, сколько светлых волхвований Насильно ширится в груди! Я знаю, сердце осторожно, — Была трудна его стезя. Но не пророчить невозможно И не приманивать — нельзя. 21 июня 1921 Петербург

Т-ой

Моим ты другом быть не хочешь, Ты хочешь быть моим врагом. Я видел: нож ты злобный точишь, Когда я сплю притворным сном. Ну что же! Замахнись и взвизгни, Свой нож на сердце опусти ж! Но ты меня вернула к жизни — За то и жизнию казнишь. Ты водишь по несчетным мукам Постылого мне бытия, Чтоб под его скрипучим звуком Медлительно ж исчахнул я. 23 октября 1921 Петербург

* * *

Не люблю стихов, которые На мои стихи похожи. Все молитвы, все укоры я Сам на суд представлю Божий. Сам и казнь приму. Вы ельника На пути мне не стелите, Но присевшего бездельника С черных дрог моих гоните! 13 декабря 1921

* * *

Черные тучи проносятся мимо Сел, нив, рощ. Вот потемнело и пыль закрутилась, — Гром, блеск, дождь. Соснам и совам — потеха ночная: Визг, вой, свист. Ты же, светляк, свой зеленый фонарик Спрячь, друг, в лист. 1920, Москва 18 ноября 1922, Saarow

* * *

Трудолюбивою пчелой, Звеня и рокоча, как лира, Ты, мысль, повисла в зное мира Над вечной розою — душой. К ревнивой чашечке ее С пытливой дрожью святотатца Прильнула — вщупаться, всосаться В таинственное бытие. Срываешься вниз головой В благоухающие бездны — И вновь выходишь в мир подзвездный, Запорошенная пыльцой. И в свой причудливый киоск Летишь назад, полухмельная, Отягощаясь, накопляя И людям — мед, и Богу — воск. 5 февраля 1923 Saarow