Стихотворения

ГЕНРИ ТОРО (1817–1862)

ВСЯ ЖИЗНЬ МОЯ — ПО БЕРЕГУ ПРОГУЛКА

Вся жизнь моя — по берегу прогулка, Настолько близко к морю, как могу; Порой волна меня окатит гулко, Когда замешкаюсь на берегу. Я часто занят пристальной разведкой, Чтоб выхватить из волн дневной улов — Ракушку хрупкую иль камень редкий, Что Океан мне подарить готов. С немногими встречаюсь я нежданно, Морская даль милей всем, чем земля. Мне кажется, что тайны Океана На берегу постигну глубже я. В глубь прячет жемчуг море голубое И водорослей красных волоса, А здесь я ощущаю пульс прибоя И слышу всех погибших голоса.

ДЖЕЙМС РАССЕЛ ЛОУЭЛЛ (1819–1891)

НАРУЖИ И ВНУТРИ

Мой кучер ждет меня наружи. Как лошади, и он продрог, Клянет он резкий ветер стужи, — Ругаться так и я бы мог. В кулак оцепеневший дуя И топая у двери там, Хотел бы он, чтоб был в аду я, И шлет меня ко всем чертям. Наверно, видит он оттуда, Прижав замерзший нос к стеклу, Как бело-розовое чудо Веду я под руку к столу. Счастливцем с ношей драгоценной Сейчас я перед ним предстал, Он слышит выстрел пробки пенной И видит золотой бокал. А я с такою же тоскою, В гостях у старого осла, Завидую его покою Там, за окном, где ночь светла. Ведь холодней зимы раздольной Улыбок блеск вокруг меня, Кислей вина и тост застольный, И чопорная болтовня. Он ноги обмотал отрепьем, А я прильнувшую к плечу Тоску с ее великолепьем, Как раб галеру, волочу. Мы с ним судьбу одну и ту же Сменяли б — так же до зари, Как он, скучал бы я снаружи, Как я, скучал бы он внутри!

ЭДВИН АРЛИНГТОН РОБИНСОН (1869–1935)

ЛЮК ГАВЕРГОЛ

У западных ворот, Люк Гавергол, Где по стене багрянцем плющ зацвел, Встань в сумерках и жди среди теней, И листья вдруг зашепчутся о ней, И, как слова, зашелестит их шелк; Она зовет, чтоб ты туда пришел. У западных ворот, Люк Гавергол — Люк Гавергол. О нет, ни проблеска не даст восток, Огнистый мрак в твоих глазах глубок; Но там, где запад мрачно пышет так, Быть может, сам же мрак прикончит мрак: Кровавит лист самоубийца-бог, И ад наполовину рай облек. О нет, ни проблеска не даст восток — Не даст восток. Из гроба я хочу тебе шепнуть, Чтоб поцелуй ослабить как-нибудь, Тот, что всегда горит на лбу твоем И, ослепив, влечет одним путем. Поверь, что к ней ведет один лишь путь, Он горек, но не может обмануть. Из гроба я хочу тебе шепнуть — Тебе шепнуть. У западных ворот, Люк Гавергол, Где плющ багряный по стене зацвел, Где ветры рвут обрывки мертвых слов И не хотят разгадывать их зов, Не чувствуют, что шепчет листьев шелк, Там ждет она, чтоб ты туда пришел. У западных ворот, Люк Гавергол — Люк Гавергол.

ВЕЧЕРИНКА МИСТЕРА ФЛАДА

Однажды ночью старый Эбен Флад Пошел один пройтись путем знакомым На холм, вздымавший свой кремнистый скат Над городом и тем, что звал он домом. Под полною луною на холме Он на пустынную дорогу вышел И вслух сказал, — ведь город спал во тьме И в Тилбери никто его не слышал: «Ну, мистер Флад, к концу подходит год, Луна сентябрьская над урожаем, И птицы собираются в отлет. Счастливого пути им пожелаем. За птиц мы выпьем». И, подняв кувшин, Что долго нес, чтоб осушить глотками, Ответил хрипло: «Что ж, глоток один Я, мистер Флад, охотно выпью с вами». Так, видя только мертвых вкруг себя, В броне надежд разбитых он в тумане Стоял, как призрачный Роланд, трубя В беззвучный рог своих воспоминаний. И чудился ему ответный зов Из города внизу, с пустынных улиц, Приветствие умолкших голосов, Как будто старые друзья вернулись. И как заснувшего ребенка мать В постельку, так кувшин на полог млечный Он опустил, — нельзя ведь забывать, Что вещи хрупки и недолговечны. Удостоверившись, что на земле Кувшин стоит надежней многих жизней, И руку протянувши в лунной мгле, Сказал он громко, словно с укоризной: «Да, мистер Флад. Давненько мы вдвоем Не пили вместе. Кончилась разлука. Добро пожаловать в родной свой дом! Теперь давайте выпьем друг за друга!» И снова, будто чокаясь, к луне Кувшин с земли поднял рукой усталой И сам себе ответил в тишине: «Ну что ж, еще раз выпью я, пожалуй! Но больше не просите, мистер Флад, — Ведь так давно… Довольно, сэр, довольно». Да, прошлого нельзя вернуть назад, И Эбен согласился с ним невольно. И вдруг запел средь лунной тишины. Огромный диск в воде дробился, светел; Внимали пенью только две луны, И сумрак эхом от холмов ответил: «Ведь так давно…» Но с песенкой простой Не справился, и вдруг пресекся голос, И он, подняв к луне кувшин пустой, Замолк, и песня эхом раскололась. Один с луной над городом глухим, Где заперты чужими на засовы Те двери, что всегда открыть пред ним Друзья и в полночь были бы готовы.

ЭЗРА ПАУНД (1885–1972)

МИРНЫЙ ДОГОВОР

Я заключаю мир с тобой, Уолт Уитмен, — Я тебя ненавидел достаточно долго, Я к тебе прихожу, как взрослый сын К упрямому и крутому отцу; Я возмужал и ценю друзей; Это ты прорубал девственный лес, А теперь время искусной резьбы. Мы с тобой одного черенка и корня — Пусть будет мир между нами.

ОСТАВШИЕСЯ

О, одиночки моей страны, Оставшиеся в рабстве! Творцы, надломленные в борьбе, Затворники в уединенье, Осмеянные отщепенцы, Любовники нищие красоты, Заплутавшие в системах, Потерявшие управленье. Вы, не торгующие собой В угоду успеху, Вы, желающие творить, Не хотящие красть повторений. Вы, с изощренным чувством Отвергающие лжезнанье, Вы, познающие первыми, Ненавидимые и гонимые, Поймите: Я почуял бурю, Я избрал изгнанье.

САД

En robe de parade

Samain [5]

Как моток шелка, расплеснутый по стене, Она идет вдоль оград Кенсингтонских Садов, И вся она — умирающий кусок какой-то чувственной анемии. А вкруг нее кишит суматоха Грязных живучих детей бедняков. Тех, что наследуют землю. В ней конец размноженья. Ее скука изысканна и чрезмерна. Она б хотела, чтоб с ней заговорили, И почти испугалась, что я совершу эту неучтивость.

5

В парадном платье (франц.) — из стихов Альбера Самена (1858–1900)

ЭДНА СЕНТ-ВИНСЕНТ МИЛЛЕЙ (1892–1950)

И ЕСЛИ САД В ТИШИ

Прохладой августа дыши Чрез десять тысяч лет, Мой брат, — и если сад в тиши Весь в яблоки одет, То ранней падалицей пусть Блеснет тебе земля, И вдруг почувствуешь ты грусть Такую же, как я. Особенно, когда луна Из-за холмов взойдет И тяжелей, чем тишина, Воспоминаний гнет; И всё, что ты не смог сберечь, Тенями от вершин Зашепчет, и немая речь, — Укор, и ты — один. И чувства прежние мертвы, И ты не тот, что был, И греет яблоко с травы Руки горячей пыл. Захочешь плакать ты, но нет, Не выжать слез из глаз; Ведь и чрез десять тысяч лет Страдают, как сейчас.

ЗИГФРИД СЭССУН (1886–1967)

САМОУБИЙСТВО В ОКОПАХ

Я одного солдата знал, Он был веселый зубоскал, И ночью в крепком сне храпел, А утром с жаворонком пел. Зимой, застряв в грязи траншей, Без рома, среди крыс и вшей, Он пулю в лоб себе пустил. Никто о нем не говорил. О вы, бегущие толпой Приветствовать военный строй, Не дай вам Бог попасть в тот ад, Где молодость и смех громят.

МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА

Сквайр гнал меня угрозою и лаской На фронт (при лорде Дарби). Там сквозь ад (У Пашендейля) брел я с перевязки Хромая, в свой окоп, как вдруг снаряд В настил мостков ударил, и я в смрад И грязь упал и сгинул в жиже вязкой. Сквайр за обедней видит на стене Мерцающее позолотой имя, «Пал смертью славных» — это обо мне. Оно стоит всех ниже под другими: Два года мучаясь в страде кровавой Во Франции за сквайра дрался я; Был в отпуске, и вот судьба моя — Какой еще желать мне большей славы?

РОЙ КЭМПБЕЛЛ (1902–1957)

ЗУЛУСКА

Когда поля на зное мреют звонко И бронзу кожи обливает пот, Мотыгу отшвырнув, она ребенка От мух жужжащих со спины берет. И в тень несет, что разливают терны, На тельце — от клещей пурпурный блеск, И под ее ногтями волос черный Шлет электрических разрядов треск. И ротик на сосок ее намотан, И по-щенячьи чмокает слегка; Она струит в него свою дремоту, Как в камышах широкая река. Он впитывает всё, что в ней разъялось, — Неукротимый зной пустынь глухих, Племен разбитых скованную ярость И величавую угрюмость их. А мать над ним склоняется, маяча, Как над деревней дремлющей гора, Как туча, урожай из мглы горячей Несущая в разливе серебра.