Стихотворения

ВЕРХОМ

Я вновь верхом в пространствах, взрытых Плугами солнцу и ветрам, И слышу предзакатный гам Грачей прожорливых, несытых. Ржет жеребец, почуя в темных Полях за гумнами станиц Шарахающихся и томных Игриво-нежных кобылиц. Но черно-бархатные губы И трепет шерсти золотой, Мой пылкий конь, смирю я грубо Рот раздирающей уздой. Ведь и меня средь пашен тоже Она незримо позвала И вновь над сердцем в хлябкой дрожи Красны стальные удила.

1913

В ДРОЖКАХ

Дрожа от взнузданного пыла, В лицо швыряя мне землей, Вся в мыльном серебре кобыла Блистает шерстью вороной. А я весь брызгами покрыт, Зажмурясь, слушаю — как четок Под бабками косматых щеток В два такта бьющий стук копыт. Мне в этот вольный миг дороже, Чем красные пиявки губ, В оглоблях прыгающих дрожек Размашистый рысистый круп. И мягче брызжущие комья Весенней бархатной земли Прикосновений той, о ком я Грустил и грезил там вдали.

1913

КУПАНЬЕ

Над взморьем пламенем веселым Исходит медленно закат, И женские тела за молом Из вод сиреневых сквозят. То плещутся со смехом в пене, Лазурью скрытые по грудь, То всходят томно на ступени Росистой белизной сверкнуть. И пламенник земным красотам — Сияет вечной красотой Венерин холмик золотой Над розовым потайным гротом. И мглится блеск. Блажен, кто их Пред ночью поцелуем встретит, Кто в светлых их зрачках заметит, Как вечер был огнист и тих, Кому с их влажных уст ответит Солоноватость волн морских.

Июль 1917

II. ЛЮБОВНЫЙ АЛЬБОМ

ЛОРА

Вы — хищная и нежная. И мне Мерещитесь несущеюся с гиком За сворою, дрожащей на ремне, На жеребце степном и полудиком. И солнечен слегка морозный день. Охвачен стан ваш синею черкеской; Из-под папахи белой, набекрень Надвинутой, октябрьский ветер резкий Взлетающие пряди жадно рвет. Но вы несетесь бешено вперед Чрез бурые бугры и перелески, Краснеющие мерзлою листвой; И словно поволокой огневой Подернуть! глаза, в недобром блеске Пьянящегося кровью торжества. И тонкие уста полуоткрыты, К собакам под арапник и копыта Бросают в ветер страстные слова. И вот, оканчивая бег упругий Могучим сокрушительным броском, С изогнутой спиной кобель муругий С откоса вниз слетает кувырком С затравленным матерым русаком. Кинжала взлет, серебряный и краткий, И вы, взметнув сияньем глаз стальным, Швыряете кровавою перчаткой Отрезанные пазанки борзым. И, в стремена вскочив, опять во мглу Уноситесь. И кто еще до ночи На лошадь вспененную вам к седлу, Стекая кровью, будет приторочен? И верю, если только доезжачий С выжлятниками, лихо отдаря Борзятников, нежданною удачей Порадует, и гончих гон горячий Поднимет с лога волка-гнездаря, — То вы сумеете его повадку Перехитрить, живьем, сострунив, взять Иль в шерсть седеющую под лопатку Ему вонзить кинжал по рукоять. И проиграет сбор рожок веселый, И вечерами, отходя ко сну, Ласкать вы будете ногою голой Его распластанную седину… Так что же неожиданного в том, Что я вымаливаю, словно дара, Как волк, лежащий на жнивье густом, Лучистого и верного удара?

1916

Подсолнух поздний догорал в полях

Подсолнух поздний догорал в полях, И, вкрапленный в сапфировых глубинах, На легком зное нежился размах Поблескивавших крыльев ястребиных. Кладя пределы смертному хотенью, Казалось, то сама судьба плыла За нами по жнивью незримой тенью От высоко скользящего крыла. Как этот полдень, пышности и лени Исполнена, ты шла, смиряя зной. Лишь платье билось пеной кружевной О гордые и статные колени. Да там, в глазах под светлой оболочкой, На обреченного готовясь пасть, Средь синевы темнела знойной точкой, Поблескивая, словно ястреб, страсть.

1916

И смертные счастливцы припадали

И смертные счастливцы припадали На краткий срок к бессмертной красоте Богинь снисшедших к ним — священны те Мгновенья, что они безумцам дали. Но есть пределы смертному хотенью, Союз неравный страшное таит, И святотатца с ложа нег Аид Во мрак смятет довременною тенью. И к бренной страсти в прежнем безразличье, Бестрепетная, юная вдвойне, — Вновь небожительница к вышине Возносится в слепительном величье. Как солнце пламенем — любовью бей, Плещи лазурью радость! Знаю — сгинут Твои объятия и для скорбей Во мрак я буду от тебя отринут.

1917

Толпу поклонников, как волны, раздвигая

Толпу поклонников, как волны, раздвигая, Вы шли в величье красоты своей, Как шествует в лесах полунагая Диана среди сонмища зверей. В который раз рассеянно-устало Вы видели их раболепный страх, И роза, пойманная в кружевах, Дыханьем вашей груди трепетала. Под электричеством в многоколенном зале Ваш лик божественный мне чудился знаком: Не вам ли ноги нежные лизали, Ласкаясь, тигры дымным языком? И стала мне понятна как-то вдруг Богини сребролунной синеокость И девственно-холодная жестокость Не гнущихся в объятья тонких рук.

1918

Вы помните?.. девочка, кусочки сала

Вы помните?.. девочка, кусочки сала Нанизавши на нитку, зимою в саду На ветки сирени бросала Зазябшим синичкам еду. Этой девочкой были вы. А теперь вы стали большой, С мятущейся страстной душой И с глазами, пугающими холодом синевы. Бушует на море осенний шторм, Не одна перелетная сгинет станица, А сердце мое, как синица, Зимует здесь около вас Под небом морозным синих глаз. И ему, как синицам, нужен прикорм, И оно, как они, иногда Готово стучаться в стекло, В крещенские холода Просясь в тепло. Зато, если выпадет солнечный день Весь из лазури и серебра, Оно, как синичка, взлетевшая на сирень, Прыгает, бьется о стенки ребра И поет, звеня, щебеча, Благодарность за ласку вашего луча.

Январь 1918

НАВАЖДЕНИЕ

По залу бальному она прошла, Метеоритным блеском пламенея. — Казалась так ничтожна и пошла Толпа мужчин, спешащая за нею. И ей вослед хотелось крикнуть: «Сгинь, О, насаждение, в игре мгновенной Одну из беломраморных богинь Облекшее людскою плотью бренной!» И он следил за нею из угла, Словам другой рассеянно внимая, А на лицо его уже легла Грозы, над ним нависшей, тень немая. Чужая страсть вдруг стала мне близка, И в душу холодом могил подуло: Мне чудилось, что у его виска Блеснуло сталью вороненой дуло.

Август 1918

За золотою гробовою крышкой

За золотою гробовою крышкой Я шел и вспоминал о нем в тоске — Быть в тридцать лет мечтателем, мальчишкой, Все кончить пулей, канувшей в виске! И, старческими веками слезясь, В карете мать тащилась за друзьями Немногими, ноябрьской стужи грязь Месившими, к сырой далекой яме. В открытый гроб сквозь газ на облик тленный Чуть моросил серебряный снежок. И розы рдели роскошью надменной, Как будто бы их венчики не жег Полярный мрачный ветер. А она, На гроб те розы бросившая кровью, От тяжкой красоты своей томна, Неслась за птицами на юг к зимовью.

1918

В качалке пред огнем сейчас сидела

В качалке пред огнем сейчас сидела Блистая дерзостнее и смуглей, И вместе с солнцем дней истлевших рдела Средь золота березовых углей. И нет ее. И печь не огневеет. Передрассветная томится тьма. Томлюсь и я. И слышу, близко веет Ее волос и шеи аромат. И червь предчувствия мой череп гложет: Пускай любовь бушует до седин, Но на последнем позлащенном ложе Ты будешь тлеть без женщины один.