Стихотворения

Третьего дня сестра-хозяйка Надежда Анатольевна сделала Соне замечание. И она вчера вечером закрылась с половины десятого. И тут началось… Мне через дверь все слышно, как в своей комнате. Лежу и слышу: тук-тук:

— Это я, Мальцев! Можно? Ах, вы спите? Ну, я завтра зайду!

Проходит три минуты. И снова вкрадчиво: тук-тук…

— Сонечка, вы уже спите? Ну, продолжайте в том же духе… Я пришел вам пожелать спокойной ночи! — голос Владьки Бахнова. — Хорошо, я завтра загляну!

Еще проходит минут пять. Громко: тук-тук-тук. Это дагестанский драматург Нуратдин Юсупов — она редактирует его сценарий.

— Соня, пачэму нэ атпираешь? И что такое сплю? Это ничего. Я смотрэть нэ буду! Два слова скажу!

Наконец и этот ушел. Еще проходит пять минут. Снова, тихонько: тук-тук!

— Соня, вы легли? Это я — На-а-ум! Греб-б-нев. Я при-и-нес вам кни-ижку.

Вот так стрекозлят наши товарищи. И даже совсем пенсионеры жужжат.

Кому повезет — не знаю. Пусть гудят шмели, а я сажусь писать.

Сегодня Соня сняла «вето», и снова слышу баритон Владьки Бахнова и визг Гребнева. Елизар уехал домой.

К Соне приехало пополнение, подруга-режиссер Инна. Так что в комнате у них просто табор. Дом тут такой. Одни же старухи. Поэтому молодые дамочки, как игрушки с елки, — событие!

Лежу на кровати и слышу: тук-тук. Это в дверь к Соне. Голос Нуратдина:

— Соня, открой! — Никакого внимания. — Соня! Открывай, пожалуйста! Ну чего ты валяешь дурака? А? Ну скажи, для чего?! — Из-за двери полное молчание. — Ну послушай, Соня! Это Нуратдин, это я с тобой гавару. — Тук-тук, полное молчание, только стучит машинка. — Соня, бросай пичатат, я тэбэ гавару! Хуже ведь будет! Инна! Ты умнее Сони, ты открой! — Молчание, только стучит машинка. — Соня, ну бросай дурака валять! Соня! Кончай пичатат, нэ хачу с тобой делат сценарий. Отдавай его назад! — Молчание, стучит машинка. — Ну, Инна, хотя ты будь умницей! Э? А? Ти же гораздо умней Сони? Соню я нэнавижу! Открывай, прашу тэбэ! Пачему молчишь? Соня! Ну, харашо! Я дурак, ты умная, ну открывай! — Молчание. — Соня! Хоть ответь, откроешь или нэ откроешь? Пачэму молчишь? Есть у тэбэ принципи или нэт принципов? Гавары: есть или нэт? Соня! Савсем хуже будет! — Тук-тук. — Соня! Я ведь могу двер ломат! Не дэлай глупостей. Нэ смеши народ! — Молчание, стук машинки. — Брось стучать! Если ты нэ одэта, я смотрэть нэ буду! Прашу тэбэ, Соня! Ну нэ дэлай глупостей! — Молчание. Снова тук-тук-тук. — Соня, ведь хуже будэт! Буду ломат двер. — Раздаются тяжелые удары по двери.

Оттуда ни звука.

— Соня, Соня! Все равно ведь сломаю двер. Лучше открывай!

В это время подошел Леня Гурунц:

— Ты что, Нуратдин?

— Да вот нэ могу открыват. Стучи, Леня, в двер! Стучи сильнее!

Раздается стук двух кулаков. Из-за двери молчание… Голос Лени:

— Брось, Нуратдин! Оставь женщин в покое. Пойдем, я дам тебе еще сто граммов.

Голос Нуратдина:

— Нэт, пачему нэ открывает?

Тогда Леня стучит ко мне в дверь. Я его впускаю. Он спрашивает удивленно:

— Давно Нуратдин тут шумит?

— Давно, — отвечаю.

— Так почему ты его не остановишь? Я говорю:

— Потому что так веселее, а то мне совсем скучно. Пока мы говорили, Нуратдин ушел. А жаль. Я-то думал, что он настоящий дагестанец и события примут экзотический колорит! Жаль, очень жаль! Куда девалась горячая кровь абреков?! Эх, надо бы ему еще поднести хотя бы граммов сто. Может быть, тогда что-то лирическое и прогремело бы! Не успели мы с Леней. Ушел Нуратдин. Жаль, очень жаль!

Сейчас приходил Леонид Гурунц.

— Эдик, как думаешь, почему меня так упорно не хотят печатать?

— Как же так, — говорю, — да у тебя в год по две книги выходит!

— Это верно, — отвечает, — но я пишу еще больше. У меня принцип такой: я буквально заваливаю все редакции повестями и романами. Сейчас в Гослите у меня роман, в «Советском писателе» — повесть, другая повесть — в издательстве «Молодая гвардия», а еще роман в «Советской России» и одну военную повестушку сдал в «Воениздат».

— Молодец, — говорю, — ты плодовит, как кролик!

А он:

— Так ведь мало печатают, а мне, как всякому порядочному писателю, деньги нужны. Понимаешь, гонорары. Слушай, скажи, что такое? Я пишу, пишу, и так плохо берут. А вот Леонид Соболев пишет или Шолохов, так сразу берут. Шолохов напишет одну вещь — сразу пять издательств планируют, а я напишу пять вещей — ни одно не хочет печатать. Почему, как ты думаешь? Вот сдал в журнал «Юность» одну повесть. Всем понравилось, а Прилежаева зарезала. Почему? А? Чего надо этой женщине, как думаешь?

Я двусмысленно улыбаюсь. Он машет руками:

— Да нет, это ей не надо, она не в том возрасте. Впрочем, я бы даже согласился и на это, лишь бы напечатали. Хотя я тоже, кажется, не в том возрасте, — шутит он.

Здесь, в Доме творчества Переделкино, разговорчивых людей много. Но самым разговорчивым, пожалуй, является армянский писатель Леонид Гурунц. Он каждый год приезжает из Еревана и разговаривает. Собственно, когда он работает — я даже и не знаю. Думаю, что он пишет в Армении, а в Москве только разговаривает и расталкивает рукописи по издательствам. А пробойная сила у Лени Гурунца колоссальная. В иные годы он ухитряется издать за одну зиму два, а то и три романа. Человек он добродушный, веселый, щедрый. Если зайдешь к нему в комнату, он тут же вытаскивает бутылку рислинга:

— Не хочешь рислинг? Сейчас, погоди, вот тебе коньяк. Будешь пить? Сейчас работаешь? Ну да, это уважительная причина. Тогда лопай яблоко. Что? И этого не хочешь? Ну, шут с тобой, на конфету, специально для женщин держу!

Когда бы я ни шел по коридору, всегда слышу его тихий добродушный голос. Он всегда мягко кому-то что-то втолковывает. Именно втолковывает, убежденно и даже с каким-то наивным удивлением, точно говорит об этом не в тысячный, а в первый раз. Главных тем у него три: первая — «Какой я смелый писатель и публицист», вторая — «Какой я заботливый муж и отец» и третья тема — это «Вещие сны Лени Гурунца». Иногда, устав от работы, я выхожу в холл и тотчас же слышу голос Лени. Говорит он с легким восточным акцентом, хотя пишет на русском языке.

— Вы можете представить, — говорит он кому-то, — дочка от первой жены мне пишет из Баку: «Папочка, я собираюсь ехать в Ленинград». Вы можете представить, уже такая большая, что едет в Ленинград. Красивая, между прочим. Не в меня, конечно, а в мать. Мать ее, конечно, дрянная женщина, но красивая, черт ее побери! Ну, я, конечно, иду в магазин и покупаю дочке новую шубу за две тысячи на старые деньги, новые туфли, можете представить, даже перчатки новые, модные, ну так вот…

— Леня, — говорю я ему, — поди, брат, сюда. Давай закурим. Что это ты про барахло толкуешь?

Он вздыхает, усаживается поудобнее:

— Да нет, я про барахло так только. Спал сегодня как-то плохо. Я говорил тебе, что вижу иногда пророческие сны? Вот можешь себе представить, когда я был женат еще не на Ларисе, а на той, первой, так ну просто замучился со снами. Она в Ереване, а я в Москве. Сплю и вижу: наш сосед сапожник идет к ней. А сапожник, можешь представить, Эдик, такой страшный, кривой, живот толстый, как бурдюк с вином, даже и не с вином, а с чем-то еще похуже. Ну вот, а руки у него всегда грязные, как у трубочиста… Так вот, сплю и вижу, как стоит моя жена, можешь представить, в одной рубашке у кровати, а он в одних трусиках идет к ней, и живот висит ниже, чем… сам понимаешь. Ну так вот, просыпаюсь и срочно даю телеграмму: «Немедленно прекрати шашни с сапожником, все знаю, все вижу. Гурунц». Назавтра получаю ответную телеграмму: «Плачу от обиды. Как ты мог так подумать. Ты оскорбил мою честь…» — ну и так далее. Рублей на десять телеграмма на старые деньги. Ну, я начинаю сомневаться. Снова ложусь спать и снова вижу: кровать, моя жена уже почти без рубашки и он рядом. Можешь представить? Я тут же ночью прямо из гостиницы даю «молнию»: «Предупреждаю, ты плохо кончишь. Прекрати гулять с сапожником! Приеду — все выясню. Гурунц». Снова приходит ответ: «Что ты делаешь? Плачу от стыда и обиды! Как можешь так обижать жену»… — и так далее, рублей на десять, не меньше, старые деньги, конечно. Тогда я прямо, ни слова не говоря, вечером лечу в Ереван. Прихожу домой, а дверь закрыта. Начинаю стучать — не открывают. Наконец высаживаю дверь и вижу, как сапожник перелезает на улицу через окно. А пузо у него большое, мешает ему. Кряхтит и лезет! Можешь представить мое состояние. Такой, знаешь, страшный, руки грязные. Как могла с таким? А? Ну, я сразу развелся. Вот теперь тоже что-то плохо сплю. Ларису стал во сне видеть. Вижу, с какими-то пижонами целуется, надо дать телеграмму. Нет, серьезно, у меня всегда так. Как что-нибудь неладно — вижу сон! И почти всегда точно!