Стихотворения

1969

Разговор с небожителями

Есть гипотеза, что когда-то, В пору мамонтов, змей и сов, Прилетали к нам космонавты Из далеких чужих миров. Прилетели в огне и пыли, На сверкающем корабле. Прилетели и «насадили» Человечество на земле. И коль верить гипотезе этой, Мы являемся их детьми, Так сказать, с неизвестной планеты Пересаженными людьми. Погуляли, посовещались, Поснимали морскую гладь И спокойно назад умчались, А на тех, что одни остались, Было вроде им наплевать. Ой вы, грозные небожители, Что удумали, шут возьми! Ну и скверные ж вы родители, Если так обошлись с детьми! Улетая к своей планете, Вы сказали им: — Вот земля. Обживайтесь, плодитесь, дети, Начинайте творить с нуля! Добывайте себе пропитание, Камень в руки — и стройте дом! Может быть, «трудовым воспитанием» Назывался такой прием? — Ешьте, дети, зверей и птичек! — «Дети» ели, урча, как псы. Ведь паршивой коробки спичек Не оставили им отцы. Улетели и позабыли, Чем и как нам придется жить. И уж если едой не снабдили, То хотя бы сообразили Ну хоть грамоте обучить! Мы ж культуры совсем не знали, Шкура — это ведь не пальто! И на скалах изображали Иногда ведь черт знает что… И пока ума набирались, — Э, да что уж греха скрывать, — Так при женщинах выражались, Что неловко и вспоминать! Вы там жили в цивилизации, С кибернетикой, в красоте. Мы же тут через все формации Шли и мыкались в темноте. Как мы жили, судите сами, В эту злую эпоху «детства»: Были варварами, рабами, Даже баловались людоедством. Жизнь не райским шумела садом, Всюду жуткий антагонизм: Чуть покончишь с матриархатом, — Бац! — на шее феодализм. И начни вы тогда с душою Нас воспитывать и растить, Разве мы бы разрушили Трою? Разве начали бы курить? Не слыхали бы про запои, Строя мир идеально гибкий. И не ведали б, что такое Исторические ошибки. И пока мы постигли главное И увидели нужный путь, Мы, родители наши славные, Что изведали — просто жуть! Если вашими совершенствами Не сверкает еще земля, Все же честными мерьте средствами: Вы же бросили нас «младенцами», Мы же начали все с нуля! Мчат века в голубом полете И уходят назад, как реки. Как-то вы там сейчас живете, Совершенные человеки?! Впрочем, может, и вы не святы, Хоть, возможно, умней стократ. Вот же бросили нас когда-то, Значит, тоже отцы не клад! И, отнюдь не трудясь физически, После умственного труда Вы, быть может, сто грамм «Космической» Пропускаете иногда? И, летя по вселенной грозной В космоплане, в ночной тиши, Вы порой в преферансик «звездный» Перекинетесь для души? Нет, конечно же, не на деньги! Вы забыли о них давно. А на мысли и на идеи, Как у умных и быть должно! А случалось вдали от дома (Ну, чего там греха таить) С Аэлитою незнакомой Нечто взять да и разрешить? И опять-таки не физически, Без ужасных земных страстей. А лишь мысленно-платонически, Но с чужою, а не своей?! Впрочем, вы, посмотрев печально, Может, скажете: вот народ! Мы не ведаем страсти тайной, Мы давно уже идеальны. Пьем же мы не коньяк банальный, А разбавленный водород. Ладно, предки! Но мы здесь тоже Мыслим, трудимся и творим. Вот взлетели же в космос все же, Долетим и до вас, быть может. Вот увидимся — поговорим!

1969

Сказка об одном собрании

Собранье в разгаре. Битком людей. Кто хочет — вникай, обсуждай и впитывай! Суть в том, что Фаустов Алексей Сошелся внебрачно в тиши ночей С гражданкою Маргаритовой. Все правильно. Подано заявленье, И значит, надо вопрос решить. Устроить широкое обсужденье, Принять соответственное решенье И строго безнравственность заклеймить! Вопросы бьют, как из крана вода: — Была ль домработница Марта сводней? Что было? Где было? Как и когда? Только, пожалуйста, поподробней! Фаустов, вспыхнув, бубнит, мычит… А рядом, с каменно-жестким профилем, Щиплет бородку и зло молчит Друг его — Мефистофелев. Сердитый возглас: — А почему Мефистофелев всех сторонится? Пусть встанет и скажет, а то и ему Тоже кой-что припомнится! Тот усмехнулся, отставил стул, Брови слегка нахмурил, Вышел к трибуне, плащом взмахнул И огненный взгляд сощурил. — Мой друг не безгрешен. Что есть, то есть. И страсть ему обернулась бедою. Но те, что так рьяно бранились здесь, Так ли уж вправду чисты душою? И прежде чем друга разить мечом, Пусть каждый себя пощипать научится. Ах, я клеветник? Хорошо. Начнем! Давайте выясним, что получится?! Пусть те, кто женам не изменяли, И те, кто не знали в жизни своей Ни ласк, ни объятий чужих мужей, — Спокойно останутся в этом зале. А все остальные, — он руки воздел, — Немедля в ад крематория! — Зал ахнул и тотчас же опустел… Страшная вышла история.

1969

Весенний жребий

Нам по семнадцать. Апрельским днем, Для форса дымя «Пальмирой», Мы на бульваре сидим впятером, Болтаем о боксе, но втайне ждем Наташку из третьей квартиры. Мы знаем, осталось недолго ждать Ее голосок веселый. Она возвращается ровно в пять Из музыкальной школы. — Внимание! Тихо. Идет Наташка! Трубы, играйте встречу! — Мы дружно гудим и, подняв фуражки, Рявкаем: — Добрый вечер! Наташка морщится: — Просто смешно, Не глотки, а фальшь несносная. А я через час собираюсь в кино. Если хотите, пойдем заодно, Рыцарство безголосое. — Нет, — мы ответили, — так не пойдет. Пусть кто-то один проводит. Конечно, рыцари дружный народ, Но кучей в кино не ходят. Подумай и выбери одного! — Мы спорили, мы смеялись, В то время как сами, невесть отчего, Отчаянно волновались. Наморщив носик и щуря глаз, Наташка сказала: — Бросьте! Не знаю, кого и выбрать из вас? А впрочем, пусть жребий решит сейчас, Чтоб вам не рычать от злости. Блокнотик вынула голубой. — Уймитесь, волнения страсти! Сейчас занесу я своей рукой Каждого в «Листик счастья». Сложила листки — и в карман пальто. — Вот так. И никто не слукавит. Давайте же, рыцари. Смело! Кто Решенье судьбы объявит? Очкарик Мишка вздохнул тайком: — Эх, пусть неудачник плачет! — Вынул записку и с мрачным лицом Двинул в ребра мне кулаком: — Ладно! Твоя удача. Звезды в небе уже давно Синим горят пожаром, А мы все идем, идем из кино Гоголевским бульваром… Наташка стройна и красива так, Что вдоль по спине мурашки. И вот совершил я отчаянный шаг — Под руку взял Наташку! Потом помолчал и вздохнул тяжело: — Вечер хорош, как песня! Сегодня, право, мне повезло, А завтра вот — неизвестно… Ребята потребуют все равно «Рыцарской лотереи», И завтра, быть может, с тобой в кино Пойдет… Ты смеешься? А мне не смешно — Кто-то из них, злодеев! — А ты погоди, не беги в кусты. Вдруг снова счастливый случай?! Вот я так уверена в том, что ты Ужасно какой везучий! Когда до подъезда дошли почти Шепнула: — Ты все не веришь? Вот тут остальные записки. Прочти. Но только ни звука потом, учти! — И тенью скользнула к двери. Стоя с метелкой в тени ларька, Суровая тетя Паша Все с подозреньем из-под платка Смотрела на странного чудака, Что возле подъезда пляшет. Нет, мой полуночно-счастливый смех Старуха не одобряла. А я был все радостней, как на грех, Еще бы: на всех записках, на всех, Имя мое стояло!

1969

1941 год. Будущий поэт после окончания 10-го класса

Через край

Она журила своих подруг За то, что те в любви невнимательны: — Раз любишь — то все позабудь вокруг! И где бы ни был твой близкий друг, Будь рядом с ним всюду и обязательно! Сама же и вправду давным-давно Она ходила за милым следом: На стадионы, в театр, в кино, Была с ним, когда он играл в домино, Сидела в столовке за каждым обедом. Стремясь все полней и полней любить, Мчалась за ним на каток, на танцы И даже выучилась курить, Чтоб и в курилках не разлучаться. И так — с утра до темна. Всегда, Не пропустив ни одной минутки, И только шептала ему иногда: — Вот свадьбу сыграем и уж тогда Рядышком будем всю жизнь все сутки! И, раздувая любви накал, Так в своем рвении преуспела, Что раз он вдруг дико захохотал, Прыгнул в окно и навек пропал! Вот как она ему надоела…

1969

Микрофонные голоса

Улыбка, открытые плечи. Сказочные ресницы. Шумный эстрадный вечер, На сцене поет певица. Голос, раздвинув стены, Рушится лавой снежной. И хоть он ничуть не нежный, Но мощный зато отменно. И вдруг, нелепая штука (Ну надо же так случиться!): Рот открывает певица — И… никакого звука! В каком-то смешном молчанье — Движения губ и рук. Словно на телеэкране, Если выключить звук. Зал охнул и рассмеялся. — В чем дело? — А весь «пассаж» Техникой объяснялся: Взял микрофон и сломался, Сломался, да и шабаш! А у певицы этой (В том-то и весь секрет!) Есть все: и страсть, и браслеты, И платье броского цвета, Вот голоса только нет… Забавно? Да нет, не очень! Что ж будет в конце концов? И сколько же, между прочим, Сейчас вот таких певцов! Давно ль были главным не волосы, Не жест и не цвет лица. Певец начинался с голоса. Нет голоса — нет певца! И вдруг откуда-то выплыли На сцену с недавних пор Какие-то сиплые, хриплые, Ну, словно как на подбор! Выходят непринужденно И, безголосье скрывая, Пищат, почти припадая К спасительным микрофонам. Знаю: есть исключения, Но я сегодня отставил их. Речь мы ведем о правилах, И я говорю о пении. Неужто поздно иль рано Голоса трель соловьиную Заменит стальная мембрана, Вопящая по-ослиному?! Пусть в конвульсивном вое Хрипят безголосо где-то. А нам для чего такое? У нас-то откуда это?! И разве же это дело — Жужжать в микрофон шмелями? Неужто же оскудела Земля моя соловьями? Такими, что разом кинут В тоску тебя и в веселье. Душу из тела вынут И в сердце дохнут метелью! Да, чтоб жило горение, Дающее чудеса, К чертям безголосое пение. Да здравствуют голоса!

1970

Приметы

Ведя корабли, управляя ракетами, Создав радара бессонный глаз, Мы, как ни смешно, не расстались с приметами. Они едва ль не в крови у нас! И ведь смеемся же: «Предрассудки! Глупистика, мелочи, ерунда!..» А сами нередко, шутки-то шутки, Без этой «глупистики» — никуда! В школьные годы известно точно: Не знаешь урока — держись за каблук, Тогда не спросят. Примета прочная! Не выпусти только каблук из рук! Тогда ни морали, ни двойки, ни гнева. Но только не путайся никогда: Держись не за правый каблук, а за левый. Возьмешься за правый — тогда беда! А на контрольной, коль нет подковки, Судьбу не терзай: — Пощади! Помоги! — Есть средство: сними (наплевать, что неловко) Башмак или туфлю с левой ноги. Зато уж студент — в пониманье высоком, Великий мастер насчет примет: Он в дверь не войдет на экзамен боком. И точно отыщет «счастливый билет». Любая примета ему как мошка! Он знает их лучше, чем снег в декабре. Не говоря уж о черных кошках, Тринадцатых числах и прочей муре. Да что там студент! Академик, доктор, Придя на важный доклад с утра, Услышав: — Ни пуха и ни пера! — Сказал аспирантке: — Идите к черту! Артистка, народная, в сорок лет, Текст роли выронив неосмотрительно, Уселась в ужасе на паркет, Роль под себя подложив предварительно. Такая примета: наплюй на чин, На возраст и званье! Коль роль упала — Сядь и припомни трех лысых мужчин, Не то обязательно жди провала. Приметы повсюду. Просто беда. — Куда ты идешь? — я спросил у знакомой. — Тьфу! Ну зачем ты спросил «куда»? Знала бы, лучше б осталась дома! Однажды на час до выхода в море На крейсер к старпому пришла жена И тем всю команду повергла в горе: На судне — женщина! Все. Хана! И после, едва не порвав тельняшки, Хлопцы отчаянно и упрямо Драили палубу, дверь, медяшку — Все, к чему прикасалась дама. И скажем, отнюдь не открыв секрета, Что множество самых серьезных людей На счастье хранят амулеты-приметы: Пуговку, слоника или монету — Тысячи всяческих мелочей. Зачем мы храним их? Никто не знает. А может, и вправду тут есть секрет? Уверенность, что ли, они вселяют Иль в чем-то ответственность с нас снимают Вот эти десятки смешных примет? Пришла, к примеру, «счастливая» дата И мимо не кинулся черный кот, То как-то спокойней идешь куда-то И вроде веришь, что повезет… Похвалишь что-нибудь горячо И слышишь: — Смотри, не вышло бы сглазу! Плюнь трижды скорее через плечо! — И ты плюешь, как верблюд, три раза. Что ж, пусть в чем-то наши надежды множат Приметы — загадочная игра. И хоть мы не очень в них верим, а все же, Чтоб каждый ваш день был счастливо прожит, Ни пуха вам, люди, и ни пера!

1969

Он ей восхищенно цветы дарил…

Он ей восхищенно цветы дарил, Она — с усмешкою принимала. Он о любви ей своей твердил, Она — снисходительно разрешала. Вот так и встречались: огонь и лед. Она всему улыбалась свету, Его же почти не брала в расчет: Скажет: приду! А сама не придет. Он к ней, а любимой и дома нету… Он пробовал все: и слова и ласки, И вновь за букетом дарил букет. Но все понапрасну: держась по-царски, Она лишь смеялась ему в ответ. И вдруг — как включили обратный ход: «Царица», забыв про свою корону, То письма ему сердитые шлет, То требует вечером к телефону. Но что за причина сердечной вьюги?.. Ответ до смешного, увы, простой. Он взял и сказал: — Ну и шут с тобой! — И ходит с цветами к ее подруге.

1970

Женская логика

— Прости меня, — промолвила она, — Но ты меня немного обижаешь, Все время вот целуешь, обнимаешь, Как будто я иначе не нужна! Он покраснел: — Ну, да… Но если любишь? Ведь сердце же колотится в груди! Как усидеть? — А ты вот усиди! Не то все сам немедленно погубишь. Нельзя, чтоб в чувствах появилась трещина. Вы все, мужчины, низменны навек! Пойми: перед тобою человек, А ты во мне все время видишь женщину. Я о таком на свете понаслышана, Что ты со мной и спорить не берись! — Ну, хорошо… Я понял… Не сердись… Пускай все будет тихо и возвышенно. И впрямь, отныне — ни обид, ни ссор. Бежали дни и назначались встречи. Он стал почти ручным и каждый вечер Вел умный и красивый разговор. Она же, хоть и счастлива была, Но постепенно словно бы темнела. Все реже улыбалась, похудела И вдруг (совсем немыслимое дело!) Взяла и на свиданье не пришла… Он позвонил: — В чем дело? Почему? — Ах, почему? Спасибо за беседы! А я не тумба! Хватит! Не приеду! — Она сквозь слезы крикнула ему. — Ведь это же издевка и тоска! Скажи, какой красноречивый книжник! Я, как ни странно, женщина пока, А ты… а ты… бесчувственный булыжник!

1970

Как мне тебе понравиться?

Как мне тебе понравиться? Стать мрачным и непонятным? А может быть, вдруг прославиться Поступком невероятным? Или вдруг стать мятежным, Порывистым и упрямым? А может быть, нежным-нежным И ласковым самым-самым?.. А то вдруг лукаво-мглистым, Сплетающим ловко сети? Иль простодушно-чистым, Доверчивым, словно дети? Иль стать искушенным в жизни, Солидным и мудрым очень, Так, словно бы между прочим, Роняющим афоризмы? Разгневать тебя мне, что ли, Поссорясь с тобой всерьез? Иль рассмешить до колик, До радостно-глупых слез? Богатым прийти иль бедным, С подарками или без? Словом ли вдруг хвалебным Поднять тебя до небес? Что делать? Куда направиться: К другу или врагу? Откуда решенье явится? Как мне тебе понравиться, Понять уже не могу! А ты даже будто рада Терзать меня, как юнца. Но только любовь не надо Испытывать до конца. Запомни мое пророчество: Когда-нибудь, как во сне, Страдая от одиночества, Ты снова придешь ко мне. И, бросивши спесь красавицы, Скажешь: — Встречай, чудак! Я с сердцем не в силах справиться. Ну, как мне тебе понравиться? — А я улыбнусь: — Никак!..

1970

За десять минут до свидания

Ты загадочно в зеркале отражаешься, Чуть качаешь хорошенькой головой, Ты сейчас на свиданье со мной собираешься, Все улыбки и стрелы готовя в бой. А свиданья и вправду у нас как бой, То капризы, то споры при каждой встрече, И в душе уж не то чтобы соловьи — Но порой даже зяблики не щебечут. За горячность мою, за сердечный свет, Ты мне, словно в насмешку, всегда в награду Каждым жестом своим говоришь — не надо! Каждым словом своим отвечаешь — нет! Только радость, наверное, никогда На сплошных отрицаниях жить не может. Ей нужны, как живительная вода, Только «да», понимаешь, одни только «да». Ну и щедрость души, вероятно, тоже. А не то постоит она, подождет И промолвит: — Да стоит ли ждать напрасно?! — А потом безнадежно рукой махнет И добавит: — Да ну их, глупцов несчастных! А без радости сразу всему конец! А без радости в жизни какая сладость? А без радости что за накал сердец? А без радости видеться что за радость? Я не знаю, как сложится жизнь твоя, Только время не век же звенит игрушкой! И однажды, скажу тебе не тая, Ты проснешься вдруг старенькою старушкой. Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл, И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками! — А ведь он-то, пожалуй, один и был, Кто всерьез и взаправду меня любил! — И начнешь торопливо греметь шкафами. Вынешь платье, зеленое, как волна, И пушистую беличью пелерину, Но посмотришься в зеркало — седина!.. Но посмотришь на руки — одни морщины!.. Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч, И промолвишь раздумчиво и серьезно: — Надо вовремя было любовь беречь, А сегодня не нужно ни слов, ни встреч, А сегодня, голубушка, слишком поздно!.. Ты загадочно в зеркале отражаешься, Чуть качаешь хорошенькой головой, Ты сейчас на свиданье со мной собираешься, Все улыбки и стрелы готовя в бой. Вот бежишь, каблучками стуча на ходу. Что скрывать! Я действительно очень жду. И однако же, чтобы сберечь хорошее, Все, что сказано выше, — имей в виду!

1971

Домовой

Былому конец! Электронный век! Век плазмы и атомных вездеходов! Давно, нефтяных устрашась разводов, Русалки уплыли из шумных рек. Зачем теперь мифы и чудеса?! Кругом телевизоры, пылесосы, И вот домовые, лишившись спроса, По слухам, ушли из домов в леса. А город строился, обновлялся: Все печи — долой и старье — долой! И вот наконец у трубы остался Последний в городе домовой. Средь старых ящиков и картонок, Кудлатый, с бородкою на плече, Сидел он, кроха, на кирпиче И плакал тихонечко, как котенок. Потом прощально провел черту, Медленно встал и полез на крышу. Уселся верхом на коньке, повыше, И с грустью уставился в темноту. Вздохнул обиженно и сердито И тут увидел мое окно, Которое было освещено, А форточка настежь была открыта. Пускай всего ему не суметь, Но в кое-каких он силен науках. И в форточку комнатную влететь Ему это плевая, в общем, штука! И вот, умостясь на моем столе, Спросил он, сквозь космы тараща глазки: — Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки? — Еще бы! На то я и на земле. — Ну то-то, спасибо, хоть есть поэты. А то ведь и слова не услыхать. Грохочут моторы, ревут ракеты, Того и гляди, что от техники этой И сам, как машина, начнешь рычать! Не жизнь, а бездомная ерунда: Ни поволшебничать, ни приютиться, С горя нельзя даже удавиться, Мы же — бессмертные. Вот беда! — Простите, — сказал я, — чем так вот маяться, Нельзя ли на отдых! Ведь вы уж дед! — Э, милый! Кто с этим сейчас считается?! У нас на пенсию полагается Не раньше, чем после трех тысяч лет. Где вечно сидел домовой? В тепле. А тут вот изволь наниматься лешим, Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле Да ведьм непотребностью всякой тешить. То мокни всю ночь на сучке в грозу, То прыгай в мороз под еловой шапкой. — И крякнув, он бурой мохнатой лапкой Сурово смахнул со щеки слезу. — Ведь я бы сгодился еще, гляди. А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке. — И был он такой огорченно-маленький, Что просто душа занялась в груди. — Да, да! — закричал я. — Я вас прошу! И будьте хранителем ярких красок. Да я же без вас ни волшебных сказок, Ни песен душевных не напишу! Он важно сказал, просияв: — Идет! — Затем, бородою взмахнув, как шарфом, Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом. И все! И теперь у меня живет.