Ты откуда, сигаретный,коли губы на замок,мимолётный, неконкретный,умирающий дымок?Только ангел в чистом полежадно курит разве чтоот чужой сердечной болив голубой рукав пальто…
«Поздняя осень. В пейзаже…»
Поздняя осень. В пейзаже,кажется, больше золы,чем чернозёма и сажи,если не трогать углы.Снегом твоим пролетая,вижу в прореху крыла:кончилась нить золотая —белая нитка пошла.
«Упираясь лбом в звезду…»
Упираясь
лбом в звезду,чувствую, как тесно Богу.В валенках на босу ногуночью выйду на дорогуи уйду…
«Ты знаешь изначально…»
Ты знаешь изначально —чем глубже, тем больней:не истина печальна,а приближенье к ней.Не бабочек-снежинокмеждоусобный дым,а зренья поединокс безумием твоим.
«Ангелы легче снега…»
Ангелы легче снега,это с утра бывает.Валенок, павший с неба,в воздухе застревает.В воздухе над державой —падает понемногу.С левой, а может, с правой —он на любую ногу.Не на мою, на волчью.Взвою – и снег раздую,чтобы увидеть ночьюпяточку золотую.
«Пуговицу смахнуло…»
Пуговицу смахнуловремя с моей рубахи:что-то её катнулос воротника. Как с плахи.Помнишь ли, переспелая,пальцы мои и телотёплое. Помнишь, белая?Белая – пожелтела…Горлу теперь вольготнейвоздуха ждать иноготам, где в слюне господнейзвук вызревает в слово.
«У кукушки всего одно слово…»
У кукушки всего одно слово,в котором два одинаковых слога:один для мёртвого, другой для живого,а интервал для Бога.С крыши дождь опускает свёрла.Два слога. Прореха. Два слога. Прореха. Прореха. Прореха.Кукушка сама себе горло.Кукушка сама себе эхо.Осень. Льёт. Не отыщешь сушу.Слёз не видно. Читай Басё.Если захочешь увидеть душу —просто выдохни. Вот и всё.
«Что наши мысли? – бред природы…»
Что наши мысли? – бред природы,когда она людьми больна.Взыскует разум мой свободы,а мысль – ничтожна и темна.И бездна ближе в непогоды,и небо плачет без конца.И по воде проходят воды,как призрак призрака Творца.
«Воробьи склевали пайку…»
Воробьи склевали пайку.Слава богу, я никто.Поменяю на фуфайкуи перчатки, и пальто.На фуфайку-невидимку,чтобы с воздухом в обнимку —только воздух и никто.Над обрывом у рекибез смычка услышу чайку.Словно ангел сквозь фуфайкувеет снегом в позвонки.У обрыва. У реки.
«От неба, и огня, и от воды глубокой…»
От неба, и огня, и от воды глубокойочей не отвести с присушенной слезой.Болит лицо земли, поросшее осокойпо циркулю с кержацкою косой.Нет на воде лица. Волна. На ней лица нет:так смотрит с высоты и давит, боже мой,окрестный взгляд без глаз – и он не перестанетбыть светом или тьмой. Быть светом или тьмой.Грядущее – с небес, забытое – из хлябейвычитывать, читать. Из гоголевских стужи зноев расплетать огонь, как волос бабий,до чёрного листа сгоревших «Мёртвых душ».Очнуться.
Умереть. И долго ждать ответа:кончается ли смерть? – Кончается. Онане дума и не дым, а остановка света —прозрачного до аспидного дна.И, умерев, взойти в утраченное время,земной короткий век перезабыть спеша,и знать, что наяву не ястреб и не темяупрётся прямо в бездну – а душа.Не пустотою стать, а новой частью взглядаокружного, когда всё видится, когдане слёзы принимают форму ада,а время – форму пламени и льда.
Из второй книги
«Сколько времени там на весле…»
Сколько времени там на весле,капли две – это горькое чудо:не успеешь привыкнуть к земле,как пора закругляться. Отсюдаулетать, потому что зима,убывать, зависая над телом,в чём-то белом, наверное, беломили чёрном, как вечность сама.Или в чём-то прозрачном, в чём, ах,нас выносит в небесную дырку.И – солёные ленты в зубах,чтобы не потерять бескозырку.
«Пахнет ладонь сосной…»
Пахнет ладонь сосной.Кто-то умрёт весной, —чуют иные глиныбездной без сердцевины.В бездне полно тепла —вот она подошлак окнам твоим вплотную,песню поет блатную,что не умрёт никто,так что снимай пальтои облачайся в ватник.В небе уже стервятникк небу стоит спиной —думает, что соснойпахнут пила и рукиу мужика, в разлукес городом и страной.
«Кто-то в печной трубе…»
Кто-то в печной трубеделает на губе,локоть вонзив в колено,траурного Шопена.Сажа не горяча,не горячей плеча —теплится еле-еле,но поперёк метели.Музыка вверх пошла,сажа её бела,и не болит коленоу печника Шопена.
«Меж безднами двумя…»
Меж безднами двумято лодка, то ресницакачается, стоймястоит себе – и длится…Утешь меня, утешь,глагол, своим недугом —своим зияньем межзначением и звуком.
«Запомнишь ли – не мысль, не звук…»
Запомнишь ли – не мысль, не звук,не губ гончарную работу,а исчезающую вдругземную ноту.Чтоб там, где смерть и рождествоещё в одном – в одном сосуде,собой расширить вещество,мерцающее в каждом чуде.И времени знакомый хрустне помешает за плечамиуслышать полное молчаньеиз первых уст.
«Кто-то спросил: – Ну, как?..»
Кто-то спросил: – Ну, как? —ночью в пустом дому.Я говорю: – Никак, —этому никому.Поздно. Я спать пошёл.Просто оставлю свет.И положу на столпарочку сигарет.
«Переведи меня…»
Переведи меняс дождя на детский лепетусилием огня,душа, сомненье, трепет, —коль свет на том – другой,чем свет на этом свете:не вольтовой дугойон порождён, а детиего, во сне взлетев,вынашивают в синий —мышлением дерев —в невероятный иней,иной в конце концов:так речь врезает в строфыи мысли мертвецов,и голоса голгофы.