Я знаю эту дрожь.Очей не закрывая —и ты, земля, умрёшь,бессмертная, живая.И сквозь твои перстыпройдут пески и воды,и небо пустоты,и небо непогоды,последняя слезабез боли и печали,которую глаза,как мир, не удержали.
«Где-то глаза кочуют…»
Е.
Где-то глаза кочуют,думаю, в вышине.Ангелы в нас ночуют,прямо в хорошем сне.Спи, говорю, родная,очи закрой – и спи,медленно поднимаясолнце
в чужой степи.
«Где очень больно, там светло…»
Е.
Где очень больно, там светло,а здесь темно и не бывало.Я спал и думал: всё прошло,а оказалось – всё пропало.Удушье снов, удушье слёз —до немоты и полной мукипроизносить большой морози в нем клубящиеся звуки.У этой музыки твоизрачки сиреневые… Боже,и ледяные соловьибез оперения и кожи…
«В стену горох, в стену горох…»
В стену горох, в стену горох,ливень в последней своей прямизне.Это не птица защёлкала – богзаговорил во сне.Трогаю капли, на пальцах коплю,складываю в ладонь.Всё, что люблю, всё, что люблю, —это вода и огонь.
«Стукнет с небес дубинка…»
Е.
Стукнет с небес дубинкав бочку. И – боже мой —сохнет твоя рябинка,брошенная тобой.Не с высоты полётаангела, а с земливидно: твоя работа,след от твоей петли.Ливень оплетью длиннойвытянет месяц май.Ночь просижу с рябиной:только не умирай…
«Сад напросился в дом…»
М. Никулиной
Сад напросился в дом.Веткой открыл окно.Что ж, посидим вдвоём,выпьем своё вино.Выпьем его до дна,и – лепесток на дно:бездна у нас одна.Сердце у нас одно.
«К вечеру, пустившему слюну…»
К вечеру, пустившему слюну,к вечности, успевшей удлиниться,звери, насекомые и птицыполную включили тишину.Это голос Бога? – Ни гу-гу.Или спичкой чиркнула цикада?Хочешь, я прощу и помогу? —Господи, не уходи из сада.Помолюсь за Бога моего,чтоб не плакал – вечный, одинокий…Голос у него такой высокий,что не слышно голоса его.Тесно в сердце сыну и отцу —пусть они додумают родное,чтобы постоять лицом к лицу,упираясь в зеркало двойное.
«Всюду Господа белые брови…»
Всюду Господа белые брови,одуванчики и облака.И разрывы растительной кровив коронарных сосудах цветка.И течение общего взглядас натяжением неба в реке.Задыхаюсь. Не надо. Не надо —сердце держит себя в кулаке,словно главную розу, от садаотсечённую кем-то…
«Ходит шатун-трава…»
Е.
Ходит шатун-трава.Может быть, головакружится у земли —яблони налеглина вертикаль господню.День-то какой сегодня?Вторник. Сосед просох…Чертополох. Подсолнух.Ужас в глазах бессонных:кто из них больше бог?..Ясно, чертополох.
«Плачет кулик, плачет кулик…»
Плачет кулик, плачет кулик,топчет водицу.Я забываю русский язык —слушаю птицу.Холодно как. Слишком светло.Баба в футболкековшиком в кадке разбила стекло —в горле осколки.Плачет кулик, плачет кулик,топчет водицу.Я
забываю русский язык —слушаю птицу.
«Птичка серая скажет мне…»
Птичка серая скажет мне:остаёшься в своей стране —белой, каменной, ледяной…Полетели на юг со мной.Отвечаю сквозь первый снег:я не ангел – я человек,я – земля, я из глины весь…Я давно похоронен здесь.
«Так пасмурно, что нету небосклона…»
Так пасмурно, что нету небосклонаи некуда мечтать.Вот лобачевская ворона:пропала, появилась и опятьисчезла, и внезапно показалась —и с глаз долой средь бела дня,как будто вся во времени осталась…Как мало времени осталось у меня.
«Нежнее инея в зверином ухе…»
Нежнее инея в зверином ухе,сосков малиновых на сучьем брюхе —не имя, а снежинки костный хрустот дуновенья Бога; Божьих уствзыскуют твёрдые уста сибирской стужи,звезды полярной зрак становится всё уже,всё глубже вдох, всё ближе к Богу Бог,и в хрусталях – мертвец чертополох;али репейник сам себя сосёт —сосульку сладкую – и не произнесётникак своё большое имя смерти,не чуя сквозь сугроб чугунной тверди.
«Маленький человек…»
Маленький человек,мальчик – щека в песке:глина у нас, как снег,тает сама в руке.Если тебе не лень —вылепи воробья…Ангел отбросил тень —Господи, это я.
«Буду водой стоять…»
С.
Буду водой стоятьк дамбе лицом – и течьв шлюзы за пядью пядь,так распыляясь в речь,так испаряясь весь,чтоб Иисус босой,если вернётся, здесьноги омыл росой.
«Ты в воду посмотришь – потом из воды…»
Е.
Ты в воду посмотришь – потом из воды:твой взгляд голубые оставит следына небе, водой отражённом,на небе, травой окружённом.Ты в воду смотрела, как смотрят в неё,взыскуя грядущего. Это питьёосталось на пальцах от Бога —немного, ты знаешь, немного.Ты трогала каплю – не узел, а связь —куда она делась, откуда взялась —и дула на воду, сквозь слёзы смеясь,и дула, как после ожога.
«Живой и мёртвый, с вечностью во рту…»
Живой и мёртвый, с вечностью во рту,где прямо с неба оды пьёт Гораций,где зренье продувает пустотудо обморока, до галлюцинаций, —живой и мёртвый, здесь я говорюо том, что я ещё с тобой побуду, —так говорю земле и снегирю,а значит – ангелу и чуду.
«Под крышкой пусто. Нет, под нею…»
Е. Шароновой
Под крышкой пусто. Нет, под неюподвал и пыль похмельных дней.Пустой кувшин поёт сильнее,и заунывней, и страшней.Пока вино бредёт оттуда,где дремлет жизнь, издалека,и проливается, как чудо,из красной пасти черпака.И чем полней, тем глубже, глушезвучит кувшин в конце концов,как неприкаянные душиодетых в глину мертвецов.
«Зимы короткий век…»
С.
Зимы короткий век —светло, тепло и зябко.И шмякается снегс ветвей, как на пол тряпка.Как пить сугробу дать —погода золотая.Упало капель пятьс навеса. И шестая.И тот, кому не леньсчитать, он знает что-то,что удлиняет теньдо бездны поворотадороги…