Стиратель

— Тогда обожди малость, мы с братьями молотьбу как раз заканчиваем…

Возвращается к своим. Все берутся за цепы. Командует:

— Ну что, мужики, дружно начали!

Братья стучат цепами по рассыпанным колосьям на удивление слаженно, будто детали часового механизма. Сажусь на солому, вытягиваю усталые ноги и любуюсь тем, как другие работают.

Примерно полчаса спустя иду следом за братьями к большому дому. Как я понимаю, там живут они сами, их жены и россыпь разновозрастных потомков — старшие уже со своими мужьями и женами, младшие еще в люльках. Женщины здесь носят закрытые платья в пол и тёмные платки, закрывающие волосы и шею, и старательно прячут глаза, так что если я в глубине души надеялся пофлиртовать с раскованной селянкой, лучше об этом забыть. Ничего, авось в городе больше разнообразных возможностей — и в этом плане тоже.

Братья спорят, с кем я должен есть: с работниками, потому что работник, или с хозяевами, потому что гость? Старшой принимает решение в мою пользу, и меня приглашают в дом, где живет вся эта семья, размерами вполне тянущая на небольшой колхоз.

На ужин подают похлебку из такого же гороха, как тот, что был у меня в хижине. В ней плавают огрызки овощей, но, к моему разочарованию, ни волокна мяса. Порции скудные, хотя мне положили столько же, сколько другим мужикам — женщинам и детям полагается в два раза меньше еды. А я-то за этот долгий день уже раскатал губу на деревенские харчи, представляя себе розоватые ломтики сала и запеченную курочку… В конце ужина торжественно выносят покрытое расшитым полотенцем блюдо, но это не мясо — хлеб. Глава семьи лично делит его на всех, и кусочки оказываются такие тонкие, что через них можно было бы читать газету, если бы тут были газеты. Раз так питаются хозяева хутора, то что же остается работникам…

Спят все там же, где ели — отдельных комнат не предусмотрено. Судя по обильной копоти на бревенчатых стенах, зимой здесь топят по-черному. Повезло мне с временем года. Все шустро распределяются по лавкам, поверхности печи и просто на полу. Жена старшого указывает мне свободный кусочек лавки и выдает куцее одеялко. Кто-то долго ворочается, хнычет младенец, дети постарше громким шепотом ругаются за место на перине. Наконец все успокаиваются, и я надеюсь, что наконец-то усну… Не тут-то было.

— Ну что, мужики, дружно начали! — командует старшой вполголоса.

Что они собираются начинать в ночи? Это становится ясно через минуту, хоть я и не сразу могу поверить в такую простоту нравов. Ну да, ведь у каждого брата по жене… Как и при молотьбе, они двигаются в едином ритме. Дом содрогается в такт их движениям. Со всех сторон доносится хеканье, уханье и сопенье. А вот чего нет, так это женских стонов — видимо, в этом обществе женщина избавлена от обязанности имитировать оргазм.

Как бы ни хотелось выйти во двор и переждать там эту простодушную оргию, но народ в избе лежит слишком плотно, обязательно на кого-нибудь наступлю. Обещаю себе, что как можно скорее выберусь в город, в цивилизацию, подальше от незамутненных деревенских обычаев. Только сперва нужно отработать проезд.

Завтрак оказывается таким же скудным, как ужин, разве что порции чуть больше. Для приема пациентов мне выделяют пустующий амбар — ну, хоть какая-то приватность. Из материалов удается выпросить у хозяюшек кипяченую воду, чистые тряпицы и серое мыло, сваренное из золы. Слово «спирт» в этом языке есть, но деревенские его не понимают. Использовать отвары растений не решаюсь, потому что местной ботаники не знаю. Глупо будет для лечения запора выдать кому-нибудь смертельный яд.

Как и следовало ожидать, старшой вчера изрядно приврал, когда говорил, что на здоровье они тут не жалуются: у каждого из полусотни обитателей хутора, включая его самого, нашлись какие-то болячки, свежие или застарелые. Со многими из них довольно успешно справляюсь — при помощи Тени, подручными средствами или их сочетанием: вправляю вывихи, срезаю мозоли, ставлю блокаду в районе образования грыжи, устраняю воспаление в зубных каналах. Примерно половина пациентов уходит от меня если не исцеленными полностью, то по крайней мере существенно более здоровыми.

Похоже, дивный новый мир повлиял на мои целительские способности благотворно. Дома и подумать не мог о том, чтобы взять на себя такую нагрузку. Изрядно помогают золотые искры, которые я обнаружил в собственной ауре; они усиливают и ускоряют любые воздействия. Не знаю, прежде их не было или я просто не мог их увидеть? Восприятие в Тени обострилось, теперь я различаю куда больше оттенков и деталей. Если раньше все цвета воспринимались как очень блеклые, едва различимые, то теперь ясно вижу в аурах людей зеленые нити: у почти здоровых — яркие и прочные, у больных — слабые и бледные.

Встречаются случаи, с которыми я ничего не мог поделать, потому что причиной их оказывается скудное питание и чрезмерный физический труд. Матери рахитичных детей только разводят руками: хотя в хозяйстве есть скотина, практически все продукты животноводства приходится продавать, чтобы выплатить подати. Пожилому батраку обезболиваю грыжу, но предупреждаю, что продолжение работы на износ неизбежно приведет к рецидивам. Он рассказывает, что прежде сам был хозяином такого же хутора, но в неурожайный год не смог собрать на подати, и все его имущество было конфисковано за долги. Теперь ему приходится на старости лет батрачить, и другого способа добыть пропитание у него нет.

Интересно, не имел ли в виду Конфуций, что для исправления этого мира, требуется устроить здесь социальную революцию? Не хотелось бы. Ну не мое это — ни лысины у меня нет соответствующей, ни картавости, ни бешеного революционного драйва…

Серьезных заболеваний оказалось немного — видимо, здесь с ними попросту долго не живут. Только у жены второго по старшинству брата выявил хроническую болезнь почек в терминальной стадии. Такое не вылечили бы не только в нашей областной больнице, но в и лучших клиниках моего мира, с магией или без. Я смог только унять боль — на несколько дней, не больше.

— Я исцелена? — спросила несчастная женщина, едва я вынырнул из Тени.

Соблазн ответить утвердительно велик — разве мне помешает слава чудодейственного лекаря? Глядишь, и заплатят побольше… а когда боль вернется, меня уже тут не будет — ищи ветра в поле! Но не начинать же свой путь в новом мире с шарлатанства. Глубоко вздыхаю и говорю честно:

— Сожалею, но это неизлечимая болезнь. Вам осталось около месяца жизни. Постарайтесь завершить свои дела…

Женщина нервно оглядывается и переходит на шепот:

— Как вы думаете, лекарь, а учение Сета… оно могло бы помочь?

Слова «Сет» в моем словаре нет. Очевидно, это имя собственное.

— Боюсь, не располагаю такими сведениями… — она явно меня не понимает, хотя переводчик фурычит исправно. Похоже, надо использовать более простые слова. — Я не знаю. Можете вы рассказать мне об этом учении?

Женщина смотрит на меня так, словно предложил ей нечто в высшей степени непристойное, и бросается к выходу, по пути натягивая на голову платок. Странная какая, сама же заговорила об этом… Пожимаю плечами и приглашаю следующего пациента, надеясь, что хоть ему смогу чем-то помочь.