Стоход

Вот! Вот то, что давно хотел увидеть Гриша наяву: богач на коленях перед бедняком! Все, все — не только объездчик и управляющий, но и сам ясновельможный! Все на коленях перед Антоном Мараканом или еще кем-нибудь бедным, но сильным!

— Спартак, — прочитал Гриша шепотом слово, красными буквами выбитое под рисунком.

— Прочитай эту книгу и возврати мне, — сказал учитель. — Тогда поговорим серьезнее… Ну, а в случае, кто увидит, скажи, что нашел в лесу… — Учитель тяжело вздохнул и, как бы оправдываясь, добавил: — Жизнь требует иногда говорить неправду.

Гриша хотел еще что-то спросить, но вдруг схватил учителя за руку:

— Кто-то идет!

— Сиди. Никогда не шарахайся. В лесу будь хозяином.

— Это девчата. За ягодами, — выглядывая из-за куста, сказал Гриша спокойнее.

— Не за ягодами, а домой, без ягод… — возразил учитель. — Видишь, кошики поломаны, видно, попались стражнику в лапы.

— Прошли! — облегченно вздохнул Гриша.

— Давай на всякий случай договоримся, что ты сегодня же скажешь обо мне Анне Вацлавовне.

— Я ее могу даже привести сюда.

— Нет. Ты только шепни ей, пусть придет туда, где мы с нею осенью уху варили. Напомни, что у меня ранена нога. Да не пугай ее, скажи, что рана пустячная, на сучок напоролся… Ну, иди, коровы твои уже разбрелись. С тобой увидимся, когда вылечу ногу. Читай и прячь книгу только в лесу. А то за нее попадешь туда, откуда я вырвался с таким трудом…

— Пан учитель, я сейчас напою коров и вернусь. А вы мне расскажете про Картуз-Березу? Ладно?

— Беги, беги!

Напоив коров, Гриша вернулся на прежнее место, сел возле учителя. Глядя ему в глаза и тихо, со страхом, будто находился в пустой церкви или на кладбище, спросил:

— Какая она, Береза?

— Разве дедушка тебе не рассказывал?

— Он говорит, мне еще не надо этого знать.

— Нет, уж лучше знать все заранее…

— Дедушка сказал только одно: стены там такие высокие, что никогда не перелезешь!

— Что стены, — вздохнул учитель. — Дело не в стенах…

— Как же вы убежали?

— О, я сидел бы еще долго. Да помогли друзья…

Послышался топот копыт.

— Наверное, лесник! — побледнев, прошептал Гриша.

— Да не бойся, — успокоил учитель. — Мы еще встретимся, и я расскажу тебе про Картуз-Березу.

И скрылся в густом ольшанике…

Поздним вечером в дом коменданта морочанской полиции тайно пришел высокий, закутанный в плащ человек. Он прошмыгнул с заднего хода, где его ожидал комендант. Они закрылись в пустой комнате и, не зажигая лампы, повели разговор.

— Пан Сюсько, никто не должен даже подозревать о наших отношениях, — заговорил комендант. — В комендатуру вы никогда не должны заходить, да и сюда только в условленные часы, когда у меня в доме все спят. Говорить будете только шепотом. Понятно? Так вот, я узнал, что вы проделали одно ловкое дельце по поручению пана управляющего. Считаю вас способным человеком и решил поручить вам более серьезное дело. О нем мы поговорим потом, а сейчас расскажите, как вы живете, в чем нуждаетесь.

— Хатенка у меня никудышная. И землички маловато, да и та никудышная…

Рассказывая о своей жизни, Сюсько все называл никудышным. Выслушав его, комендант сказал, что, выполнив первое задание, он сможет выстроить себе хороший дом, а дальше все будет зависеть от него самого.

— Вы помните учителя Моцака? Ну того самого, которому вы подбросили запрещенную литературу и от которого помогли нам избавиться?

— Помню, помню, — подхватил Сюсько. — А как же, хорошо помню!

— Так вот, он бежал из тюрьмы.

— Бежал? — Сюсько неспокойно заерзал на стуле. — Э-э… бежал… Как же это? Как же можно убежать из Картуз-Березы?!

— Рано или поздно он должен наведаться к семье.

— А-а, понимаю! Тут мы его, значит, и прихватим! Ей-бо, прихватим! — в азарте сказал Сюсько.

— Не так-то легко это сделать, — возразил комендант. — Домой он не придет. Он даст знать жене, а сам будет где-нибудь скрываться.

— Так мы будем следить за женой.

— И этого мало. Жена может сама не пойти к нему. У нее много друзей… Вот за ними в первую очередь и надо следить. Вероятнее всего, это будут подростки: пастушки, сборщики ягод, словом, те, на кого меньше всего падает подозрение.

Дальше разговор стал настолько секретным, что комендант вплотную приблизился к новому тайному полицаю и заговорил едва слышным шепотом…

* * *

Мать удивлялась неожиданной перемене в сыне. Прежде Гриша почти всегда просыпал, и приходилось его будить. Угрюмый, молчаливый, он одевался и, с кнутом на плече, понуро брел на скотный двор. А теперь вставал сам. Вбегал в комнату веселый, говорливый. Наскоро поест чего-нибудь и умчится, щелкая кнутом так, что цепные собаки поднимаются на дыбы.

Да и на гармонике стал играть совсем по-другому. Раньше печально, положив голову на мехи, он растягивал их так, что гармонь только вздыхала, чуть слышно голосила, точно мать по умершему сыну, и лишь изредка тяжелым стоном проносился сдержанный рокот ее басов. А теперь, только возьмет в руки, сразу рванет горячо и решительно, словно куда-то спешит. Да и мелодии стали не те. Если раньше играл он о своем горе, о тяжелой доле, то теперь его гармонь громко пела гимны доблестному Спартаку. Правда, не было у него специальной песни про Спартака. Но, играя думы и песни, какие слышал от нищих стариков, юный музыкант видел перед собой образ древнего героя. Новые песни скоро стали собирать возле дома молодежь…

Мать заставляла пораньше ложиться спать: «Рано еще парубковать». Но дед всегда заступался и даже сам вспоминал боевые старинные песни. До полуночи молодежь пела и плясала. А потом самые близкие друзья оставались с Гришей, забивались куда-нибудь в укромный уголок за сараем или в ольшанике и слушали его рассказы о славных подвигах Спартака.

Заметил перемену в поведении Гриши и приказчик. Но он оценил ее по-своему. «За ум берется хлопец. Большой уже», — решил он и перевел Гришу на скотный двор рабочим. Это «повышение» было на руку юному музыканту: теперь у него стало больше свободного времени, а в воскресенье во вторую половину дня он мог уходить, куда хочет.