Стоим на страже

— А знаешь, Серега, я, когда в полку продукты получал, видел твоего Корнышева. Довольный такой сидит в чайной, томатный сок пьет. Танечке памирские пейзажи описывает: «Хороши горы с высоты птичьего полета». — Ложки на минуту умолкают, замирают на полном ходу челюсти, кто-то закашлялся… — И еще одну новость могу сообщить: прапорщик Аксаков сказал, что пом-полка приказал перевести Корнышева в другое подразделение, он теперь отпрыгался…

Гурьев знает, что о Корнышеве никто больше не вспомнит ни злого, ни доброго. Он будет забыт: и нет ничего страшнее этого не предусмотренного дисциплинарным уставом наказания.

— Рота-а! Закончить обед, приготовиться к построению…

И опять бряцает оружие, шуршат пучки травы, отирая со стенок котелков самую память о привале, обеде.

— Становись!

— Сережа, дай дернуть разок. — Туз жадно затягивается и бежит в строй.

— Шагом!..

— Как же шагом… Небось жирок завяжется.

До Кара-Четао, где роте предстоит занять оборону, километров тридцать.

Гуп-гуп — гремят сапоги. Гуп-гуп-гуп.

— Противник слева, к бою! Воздух.

«Дома сейчас тепло. Арбузы, наверное, поспели. И дыни. Здесь, конечно, дыни покрупнее, но наши куда слаще…» На марш-броске мысли о доме помогали как нигде. Если в карауле или в наряде они вызывали острые приступы ностальгии, то на учениях от них становилось легче, картины, подаренные памятью, отвлекали от однообразных, пустых пейзажей, где на десятки километров нет ни единого деревца.

А белое солнце понемногу скатывалось к горизонту. «Должно быть, скоро дойдем до места. Конечно, с саперной лопатой в руках, один на один с проросшей каменными жилами высушенной землей — отдых весьма сомнительный, но все-таки… И может быть, к утру удастся немного поспать».

— Шагом!

Хмель улыбался. Его сверкающие белые зубы и голубоватые белки ярко выделялись на запыленном лице. Он доволен: рота задачу выполнила. К плацдарму, на котором предстояло занять оборону, вышли вовремя. Оставалось преодолеть самые крутые километры у подножия хребта Кара-Четао, на карте скромно обозначенного «высота Блиндажная».

— Гвардейцы, нам остается пройти два с половиной километра. Там отдохнем. Нужен последний рывок.

Гурьев подошел к радисту и стал снимать с него рацию.

— Отдохни, земляк. Поносил, дай другому.

Тот лишь благодарно кивнул. «Скоро дойдем, — думал Гурьев. — Ребята идут хорошо. Саидов только прихрамывает да Березовский отстал. Но в целом взвод идет хорошо. Дойдем».

Солнце уже садилось, зависнув над самой вершиной хребта, залило облака и снежные шапки гор розовым, так что, где кончаются горы и начинается небо, понять было невозможно. Воздух стал свежее, сгущались сумерки.

— Сто-о-о-ой! — разнеслась команда ротного по круглому, густо поросшему верблюжьей колючкой склону. В считанные минуты вечер заполнил все у подножия хребта вязкой и густой, как вакса, темью. Тишину нарушал лишь скрежет саперок, глухие размеренные удары, недовольный шорох растревоженной глины и сопение солдат, вгрызающихся в монолит склона. Работа шла быстро. Гурьев закончил свой одиночный окоп и начал рыть ход сообщения к пулеметчику Паршину.

— Ну что, гвардия, припотели? Перекур!

Гурьев выпрыгнул из окопа, отряхнул глину с колен и, вытерев подкладкой берета потный лоб, достал сигареты.

— Закурим, славяне, — хмыкнул Туз, протягивая Саидову пачку «Памира». — Я бы на месте администрации табачной фабрики имени Абидовой украшал пачку не этим праздногуляющим туристом, а потным десантником в берете с саперной лопатой в зубах. Саидов, ты ведь из Ташкента? Будешь в отпуске, зайди к землякам, внеси коррективы.

— Пусть сначала портянки мотать научится, а потом об отпуске мечтает. Всю пятку себе раскурочил, — пробубнил молчаливый Марюгин.

«Это моя вина», — подумал Гурьев. Для него, выросшего в шахтерской семье и отработавшего полгода в шахте, наматывание портянок не представляло никакого труда. И подчиненных он учил этому с первого дня службы в полку. А здесь промашка вышла, проглядел Саидова. Гранатометчик он неплохой, а портянки наматывать не научился. Нога в портянке должна быть как куколка. «Ничего, наверстаем, есть еще время».

— Мужики, тут на верхотуре верблюд пасется. — К курящим подсел сержант Сухенко.

Гурьев оглянулся и различил в темноте шлепающего по сухой глинистой прогалине верблюда.

— Седай! — заорал Сухенко и легко вскочил на спину оторопевшему животному. — Туз, а на нем и до дому можно ехать, на дембель… Гы-гы…

Но верблюд явно не собирался везти командира второго отделения сержанта Сухенко в сторону столицы Украины. Его изумление, столь робкое вначале, переросло в гнев, верблюд пытался ухватить зубами сапог бесцеремонно взобравшегося на него всадника. Сухенко отбивался ногой.

— Ах ты образина! Гвардейца-десантника везти не хочешь? Но, цоб-цобе!

Верблюд вытянул шею и издал хриплый булькающий звук, похожий на те, которые производит раковина, втягивая остатки воды.

— Лягай! — завопил неудачливый кавалерист и сиганул в траву.

Но верблюд, возмущенный выше горба, и не думал оставлять в покое обидчика. Он погнался за ним, высоко поднимая гуттаперчевые ноги, мягко шлепая широкими подошвами. Дружный хохот огласил темноту.

— Это еще что за ярмарка? Гурьев, почему до сих пор не готовы ходы сообщения? Почему бруствер не замаскирован?

— Перекур, товарищ лейтенант. Грунт очень твердый.

— Вам ли говорить о твердом грунте, вы уже службу кончаете. Рядовой Паршин, почему окоп до сих пор не окончен?

Глаза Бруева видели в темноте, как днем, голос звучал хлестко, с легкой дрожью. Он только что вернулся с НП и был чем-то расстроен. Наверное, ему напомнили о Корнышеве.

— Гурьев, выделите солдата для получения сигнальных ракет.

— Кутузов, ко мне.

— Есть!

Бруев с Кутузовым, уже закончившим работу, направились к старшине роты. И тут из темноты вынырнул Сухенко.

— Ушел? — громким шепотом спросил он.

— Ты о верблюде или о взводном? — ответил Туз вопросом на вопрос, затаптывая сигарету.

— Кончай балагурить, Туз. Паршин, почему возитесь с окопом?

— Да у меня тут настоящий гранит, товарищ сержант. Уже черенок лопнул и штык погнулся, а ему хоть бы что.

— Попробуйте копать в стороне.

— Пробовал, товарищ сержант.

Гурьев спрыгнул в окоп Паршина.

— М-да-а… Ну что ж, давайте вместе копать.

Твердая каменистая почва поддавалась с большим трудом, жила кремния, выползавшая из-под земли в паршинский окоп, сопротивлялась с яростью побежденного. Из-под саперных лопат то и дело вылетали фонтаны искр. Потом Гурьева с Паршиным сменили Туз и Саидов, их — Березовский с Марюгиным. Потом перемешанный с глиной кремний стал гуще и крупнее и, наконец, превратился в мощный монолит.