Стоим на страже

— Ручку, ручку на себя, — подсказывает капитан Хохлов, но куда там, разве Одинцову сейчас до этой ручки управления.

— Вот так, чувствуешь? — инструктор сам добрал ее, несколько раз поддернул до верхнего упора. — Чувствуешь, ответь мне!

— Чувствую, — не очень внятно подал голос по переговорному устройству Одинцов.

Как не чувствовать, если на их самолете управление спаренное и любое движение в одной кабине дублируется в другой. Все чувствовал Одинцов, поскольку левая его рука, как приклеенная, лежала на секторе газа, а правой он держал ручку. Однако сейчас он самому себе казался распростертым над далекой землей, вроде падал с разведенными в стороны руками, и будто он вне кабины, вне самолета, а так, свистит вниз даже без парашюта. В первый момент у него даже дыхание перехватило, и он никак не мог сделать выдох. Земля кружилась перед глазами каруселью, была ровной и сочно-яркой. В едином хороводе потянулись аккуратные, прямоугольные лоскуты полей, островки березовых рощ, осколком сверкнул пруд. И в этом установившемся вращении Одинцов начал медленно отходить от испуга. «Так же летишь, только лицом вниз», — отметил он, чувствуя тяжесть своего тела на плечевых лямках парашюта. Николай уже смог перевести взгляд с земли на приборную доску, отсчитать потерянные метры по высотомеру.

— Видишь ориентир? Выполнили первый виток, — убедившись в его способности к восприятию, заговорил инструктор.

Им по заданию полагалось выполнить два витка, два скоротечных оборота, а затем повторить все сначала. Не успел Одинцов разобраться, где же эта деревенька, а инструктор уже дал отсчет:

— Второй виток, выводи!

Теперь от Одинцова требовались точные и быстрые действия. Однако он все еще не мог до конца преодолеть состояние растерянности, мобилизоваться. Больше всего он боялся сейчас ошибиться, лихорадочно вспоминая последовательность движений согласно инструкции — то, о чем он так хорошо рассказывал на земле. И еще где-то в уголке сознания тлела малодушная надежда, что инструктор сам выведет самолет из штопора. Раз мог ввести, значит, должен хотя бы начать выводить…

— Третий виток! — оказывается, Хохлов не собирался и пальцем пошевелить, чтобы помочь. — Выводи!

Одинцов поспешно, не давая себе отчета, двинул вперед правую педаль, а следом ручку управления.

— Ох, мать моя родная! — только и вздохнул инструктор. И еще сказал что-то неразборчиво.

Одинцов действовал не самым лучшим образом. Получилось, что он остановил вращение на полувитке, и самолет продолжал снижение в перевернутом положении, так что летчики оказались вниз головами.

— Слушай, хватит, а? — попросил его Хохлов. Было очевидно, что такой полет не доставлял ему большой радости.

Но Одинцов уже взял себя в руки. Теперь он знал, что делать. Собственно, знать-то ничего особенного не надо было: тяни ручку на себя да смотри за перегрузкой, а то и самолет развалить можно, сложатся крылья, как у бабочки.

— Энергичней, не теряй много высоты, — легонько поддернул Хохлов ручку управления.

Николай послушно увеличил усилие, самолет маятником прошел положение отвесного пикирования, по крутой дуге выровнялся в горизонтальный полет и вновь взмыл в небо.

Одинцов торжествовал. «Только и всего? — с легкостью, которая приходит после тяжелых минут опасности, думал он о штопоре. — Да там же делать нечего!» Ему стало радостно и свободно в этом теплом небе, он готов был ринуться вприпрыжку по зарождающимся внизу редким островкам кучевых облаков.

«Разве это фигура — штопор? Семечки! Зря только страху нагоняли! Да я вам его сейчас повторю! Запросто!»

Теперь все, что несколько минут назад происходило в воздухе, казалось делом его рук и воли. Он радостно смотрел вниз, на землю, вправо-влево, будто открывал небо заново, лишь теперь замечая высокую голубизну майского утра.

Он в небе — уже не чужом, пустом и страшном. Теперь он знал точно: отныне и навсегда оно — его дом. Как там поется в песне? «Небо наш, небо наш родимый дом!..»

Одинцов праздновал победу, наивно полагая, что это только его личная победа. И, упиваясь ею, он, кажется, увлекся немного с набором высоты.

— Тяни, тяни, — вернул его к действительности насмешливый голос Хохлова в наушниках шлемофона. — Газ не дал, а тянешь. Сейчас без скорости сковырнешься в другую сторону…

«Нет уже, не выйдет», — немного рисуясь перед собой, одним движением установил Одинцов мотору номинальный режим работы.

— Ну что, повторим? — не без скрытой улыбки спросил Хохлов.

— Так точно! — с готовностью отозвался Николай. — Разрешите набирать высоту?

— Набирай, набирай!

Хохлов снял руки с органов управления, расслабленно откинулся на спинку сиденья, предоставляя курсанту полную свободу действий. Теперь инструктор был спокоен.

И, словно сбросив с себя путы опеки, Одинцов уверенно увеличил угол атаки, твердо зная, что вот сейчас он пошел в набор своей высоты.

Он был счастлив, но не знал, что не меньше его счастлив и капитан Хохлов — летчик родился!

Айвен Сиразитдинов ИДУ НА КОНТАКТ Рассказ

Выждав, когда самолет, плавно качнув носом, прекратит движение по рулежной дорожке, Алексей Раскатов вытянул кнопку стояночного тормоза, отпустил педали и откинулся на спинку пилотского кресла. Ждал, пока осмотрят самолет, пока освободится взлетная полоса.

Со стороны летчик, небрежно облокотившийся о планку подлокотника, в своей расслабленной позе мог бы сойти за автолюбителя, возвращающегося с загородной прогулки и ожидающего, когда откроют переезд. Это со стороны. Но мысль Алексея уже работала в характерном полетном ритме: образ этого полета жил в нем в сотне повторений. В конечном счете все зависит от того, насколько и когда ты сумеешь перевоплотиться в другого человека, живущего в скорости и высоте, слиться воедино с самолетом, без чего самолет будет всего лишь неодушевленной железкой, а ты сам — бескрылым манипулятором.

С началом взлета самолета-заправщика, громадная махина которого долго разгонялась, прежде чем оторваться от бетонной полосы, Алексей отпустил тормоза и напомнил:

— Включил секундомер, штурман?

— Засек, командир!

— Хорошо, штурман!

— Тридцать секунд осталось, командир! — доложил штурман, когда Раскатов подрулил к исполнительному старту.

Через положенный после взлета самолета-заправщика интервал Раскатов доложил о готовности к полету.

Двигатели, выведенные бортинженером на полную мощность, сотрясали самолет, их могучий гром уже раскатился эхом далеко окрест. Мощь взлетного режима водопадом нарастающей крылатой силы вливалась, казалось, в самого Алексея.

— Экипаж, взлетаем! — подал команду капитан Раскатов, отпуская тормоза.

Взлет короток, но за эти секунды многое надо успеть. И мысль и действие — все должно уложиться в отведенные мгновения. Линия горизонта стремительно отодвигается вниз и вдаль — все нормально! «Колеса в воздухе!» — так говорят летчики.

После отрыва Алексей осмотрелся. Самолет-заправщик уверенно карабкался вверх по облачной круче. Теперь главное — не потерять его в этих облаках…

Взгляд, брошенный на высотомер, отметил: три тысячи. Самолет Раскатова уже пробил облачный слой. После разворота — пристраивание.

— Пристраиваюсь! — предупредил Алексей командира самолета-заправщика. — Полста-первый! Как слышите? Пристраиваюсь!

— Отвечаю… Пристраивайтесь!

Никто не расставит в небе верстовых столбов. Здесь — только глазомер. Дистанция, скорость сближения — это только на глаз. Навскидку. Сначала Раскатов подошел к самолету-заправщику на интервале в полтораста метров справа и на той же дистанции. Уравнял скорость со скоростью заправщика, стараясь делать все, как учил его в контрольном полете инструктор, подполковник Довгань. «Как, батько, правильно я делаю?» — мысленно посоветовался летчик с инструктором. Довганя, командира первой эскадрильи, летчики не называли между собой иначе. Батькой его величали давно и уважительно. Может, оттого, что многие из них еще под стол пешком ходили, когда Довгань уже крутил в небе петли и иммельманы, может, за украинский выговор и простецкое добродушие, с которым опытный летчик нес свое командирское старшинство.