Столетняя война
Шрифт:
В сфере феодальных отношений причины для конфликта были более весомыми, потому что постоянно возникали новые поводы. Проводя политику вмешательства, с успехом применявшуюся в других фьефах короны, капетингские чиновники, сенешали Пуату, Перигора, Сентонжа и их подчиненные, рвение которых намного превосходило то, чего требовал от них господин, не прекращали хозяйничать в Гиени, заявлять о правах короля, подстрекать местных жителей подавать апелляции на приговоры английских сенешалей. Эта политика, беспокоившая англичан еще при Филиппе III, была временно нейтрализована соглашением между суверенами, в соответствии с которым королевский суд возвращал сенешалю Аквитании все полученные апелляции, чтобы вернуться к ним только в случае, если герцогский суд за три месяца не даст удовлетворения просителям. Но при Филиппе Красивом посягательств становилось все больше и больше, и прежде всего апелляций в парламент, так что Эдуард I даже счел необходимым нанять для работы в парижском суде постоянных прокуроров и адвокатов, чтобы они защищали его интересы «по делам Гиени», которые беспрерывно прибывали. В это время жалобы аквитанских чиновников приобрели гораздо более резкий тон. Они заявляли, что в результате постоянного вмешательства агентов французского короля уже не могут заставить людей считаться с герцогской властью. Спровоцированные апелляции сводят на нет судебную власть английского сенешаля, а апеллянты, которые в глазах властей Бордо не более чем мятежники против своего герцога, оказываются под защитой короля. Приговоры, вынесенные королевскими судами, приводятся в исполнение грубо; сержанты и приставы всюду вешают щиты с лилиями, производят произвольные аресты людей и имущества, объявляют конфискации. Нагло пользуясь покровительством королевских чиновников, подданные Капетингов вели себя в Гиени как в завоеванной стране. Упоминался случай, уже давний, когда группа нормандских купцов, недовольная оказанным в Гаскони приемом, подступила с оружием под стены Сента, оскорбляя английского сенешаля и грозя разграбить город. Если верить спискам жалоб, периодически составлявшимся сувереном Плантагенетом, которого подобное обилие дерзостей выводило из себя, французские сержанты являлись в аквитанский Ажене и спрашивали жителей: «Кому вы повинуетесь, королю Франции или королю Англии?» Тех, кто отвечал, как велел ему долг
Раздражение вассала проявлялось и в нарочитой медлительности, с какой он выполнял свой вассальный долг, в оговорках, которыми он намеренно обставлял свой оммаж. В июне 1286 г. Эдуард I принес оммаж Филиппу Красивому только на условии, чтобы были точно оговорены права короля Англии на аквитанских землях, которые еще удерживал французский король. В 1303 г., сославшись на затруднения в шотландских делах, он не отозвался на приглашение приехать и получить инвеституру на свой возвращенный фьеф; позже он отправил принца Уэльского в Амьен в сентябре 1304 г. выполнить за него эту формальность. Став в свою очередь королем, Эдуард II охотно принес новый оммаж, приехав в 1308 г. в Булонь за своей невестой Изабеллой Французской; но борьба с баронами не позволила ему, как он намеревался, прибыть к Людовику X, чтобы подтвердить свою верность. А когда брату наследовал Филипп V, пришлось послать несколько напоминаний и ждать два с половиной года, чтобы в июне 1319 г. Эдуард прислал доверенных лиц для принесения оммажа от его имени. А если через год он повторил эту церемонию лично, то лишь потому, что легитимный сюзерен выставил это требование как условие возвращения Понтье, занятого три года назад капетингскими агентами в возмещение урона, по которому подали иск нормандские купцы на своих английских или аквитанских конкурентов. Такая же комедия была разыграна и при вступлении на престол Карла IV. Через полтора года ожидания ко двору Плантагенета прибыло французское посольство с требованием оммажа; Эдуард II уклонился — сначала под предлогом, что напоминание следовало направить ему в аквитанский фьеф, а не в Лондон, где его сюзерену делать нечего, а потом ссылаясь на внутренние трудности, на истинную или вымышленную болезнь — лишь бы отсрочить принесение оммажа, которое так и не состоялось к тому времени, когда дело дошло до разрыва.
Ведь постоянно тлеющий конфликт иногда вырождался в открытую войну. Ее начинал не оскорбленный вассал, хотя он мог бы, сославшись на притеснения, бросить вызов сюзерену, и это выглядело бы вполне оправданным. Ее инициатива исходила от короля Франции, добивавшегося от своего суда заявления о непокорности герцога Аквитанского и вынесения против последнего в правильной и надлежащей форме приговора о конфискации, который королевские войска и отправлялись приводить в исполнение. Недобросовестность Филиппа Красивого в первом из этих конфликтов бросалась в глаза. В Байонне повздорили французы и гасконцы; в отместку байоннские моряки напали на Ла-Рошель. Французский король сразу же потребовал от наместника Плантагенета в Бордо выдать ему виновных, «чтобы они были наказаны, как повелевает разум и требует закон». Поскольку сюзерен счел, что этот приказ был выполнен недостаточно быстро и недостаточно полно, сенешалю Перигора было поручено занять весь фьеф; но ему это не позволили, применив вооруженную силу. Тогда Филипп вызвал Эдуарда I на свой суд. Напрасно за того по его просьбе ходатайствовали друзья; напрасно он предложил в залог своей доброй воли основные крепости аквитанской границы. Филипп крепости принял и возобновил войну, вести которую ему стало легче. Что им двигало? Точно не известно. Если он хотел не допустить англо-фламандского союза против себя, который уже втихомолку формировался, то его грубая интервенция лишь ускорила заключение этого союза. Если он хотел принудить аквитанского вассала к повиновению, хватило бы и одной угрозы. Он так основательно ввязался в войну, как будто хотел изгнать Плантагенетов из их французских фьефов; но дальнейшее его поведение показывает, что ни к чему подобному он не стремился. Через тридцать лет его сын Карл IV выкажет такую же грубость после инцидента в Сен-Сардо в ноябре 1323 г. В отместку за разрушение французской крепости войска короля напали на английский замок Монпеза; их разбили и потребовали выкупа за пленных. Напрасно Эдуард II отмежевывался от своих гасконских подданных, считая их рвение чрезмерным, предлагая переговоры, обещая возместить убытки. Не желая внимать разумным доводам, Карл IV в июле 1324 г. конфисковал фьеф своего зятя.
Дважды завоевать его оказалось легко. Карлу Валуа хватило трех летних кампаний 1294, 1295 и 1296 гг., чтобы занять всю территорию Аквитании. В 1324 г. приведение приговора в исполнение снова было поручено постаревшему Карлу Валуа; падение крепости Ла-Реоль принудило почти все герцогство изъявить покорность, англо-гасконцы еще держались только в Бордо, Байонне, Сен-Севере и нескольких менее значительных замках. Однако оба раза, почти приблизившись к цели, король Франции выпускал добычу из рук. В 1297 г., несомненно обеспокоенный фламандским восстанием, Филипп Красивый согласился на папское посредничество; решение Бонифация VIII как третейского судьи, принятое королем без спора и утвержденное договором в Монтрёе в июне 1299 г., предусматривало возврат Эдуарду I его фьефов. Разве подписал бы король такой мир, если бы он действительно хотел аннексировать земли и включить их в домен?
Точно так же повел себя и Карл IV в мае 1325 г., снова согласившись вернуть фьефы по просьбе папы Иоанна XXII и королевы Англии, сестры французского короля.
Итак, в обоих случаях конфискация была только средством нажима, грубым, но эффективным, позволявшим принудить строптивого вассала к повиновению. Королю Франции достаточно было того, что он, прибегая к силе, подтверждал свои права на герцогство как сюзерен. Лишение вассала наследства в его планы не входило. Но эти конфликты порождали опасность, которую ясно не предвидели ни Филипп Красивый, ни Карл IV. У капетингских советников создалось обманчивое впечатление, что конфискации — дело легкое и повторять их можно до бесконечности, чтобы крепче сжимать Гиень в своих объятиях. Но если реакция Эдуарда I была медленной и запоздалой, так это потому, что всю его энергию поглощала война с Шотландией; пассивность его сына Эдуарда II легко объясняется анархией, в пучину которой погрузила королевство его безумная политика. Нельзя было рассчитывать, что так будет всегда. В какой-то момент Плантагенеты, решив, что у французского короля нет иной цели, кроме как лишить их фьефа, могли бросить все силы своего островного королевства на защиту Гиени, оказавшейся под угрозой. Тем более что теперь они могли рассчитывать на горячую поддержку своих гасконских подданных. Не терпящие никакой власти, те в свое время поощряли произвол капетингских чиновников, лишь бы насолить агентам Эдуарда I, которых ненавидели за мелочную требовательность. Но опыт двух французских оккупации показал им, что есть властитель куда более деспотичный, чем далекий король Англии. Гасконский партикуляризм в то время был и будет еще века полтора непримиримо враждебен ко всему, что исходило из Парижа; воинственная знать Гаскони, ее алчные авантюристы в предстоящих битвах станут лучшими помощниками и самыми надежными союзниками Плантагенетов в боевых действиях на континенте.
Поглощение фьефа королевским доменом сняло бы аквитанскую проблему. Но если французские короли не желали и не осмеливались удалять эту проблему хирургическим путем, как они представляли себе возврат к нормальным и жизнеспособным связям между ними и их английским вассалом? Они видели два возможных решения и считали их достаточными, не видя их слабостей. Прежде всего укрепление семейных связей — средство, неизменно употреблявшееся в те времена для прекращения династических распрей. Бонифаций VIII как третейский судья в 1298 г. отстаивал идею двух брачных союзов, которые еще до разрыва предлагал Эдуард I и на которые Филипп Красивый теперь спешно согласился. Король Англии, овдовев после смерти Элеоноры Кастильской, в 1299 г. женился на сестре французского короля, которой приходился двоюродным дядей; в то же время его старший сын был помолвлен с дочерью капетингского суверена — Изабеллой, которая станет женой Эдуарда II в 1308 г. Бессмысленно было бы упрекать инициаторов последнего брака в том, что из-за них Эдуард III в будущем сможет претендовать на французскую корону. У Филиппа было три здоровых и красивых сына, и никто не мог предвидеть, что они не оставят мужского потомства. Однако, сделавшись шурином последних Капетингов, Эдуард II не стал ладить с ними лучше, как показал случай Сен-Сардо. Проблема в целом заключалась в том, что для короля Англии было невыносимо оставаться вассалом французского короля и терпеть все унижения, какие предполагала эта зависимость, после того как капетингская политика ужесточила вассальный долг и обязанности. Эту трудность он мог бы преодолеть, сделав Аквитанию фьефом одного из сыновей, который, будучи не столь могущественным, легче переносил бы положение вассала. Но Эдуард I, уже управлявший Аквитанией при жизни отца, все-таки не рискнул отдать ее сыну, которому не доверял. Эдуард II в 1325 г. по предложению королевы Изабеллы, лица заинтересованного, согласился отказаться от этого фьефа в пользу наследника. Карл IV с удовольствием одобрил эту передачу
при условии выплаты рельефа [35] в 60 000 ливров и 10 сентября дал юному принцу инвеституру на Аквитанию и Понтье. Это было бы окончательным решением проблемы, если бы речь шла о младшем сыне, который мог основать в Бордо герцогскую династию, независимую от английской короны. Однако герцогом стал наследник престола, и это значило лишь одно — проблема снята временно. Фактически такое положение продлится всего несколько месяцев.35
Рельеф — денежная сумма, которую вассал передавал сеньору при вступлении в наследство над ленным владением. Обычно равнялась годовому доходу с лена (прим. ред.).
Когда в начале 1326 г. Эдуард II, чтобы наказать неверную и беглую жену, приказал конфисковать ее английские владения и объявил ее повинной в измене, ту же немилость он распространил и на юного принца, которого Изабелла держала при себе; королевские чиновники взяли управление Аквитанией в свои руки, пока новоиспеченный герцог не покорится. Карл IV, уже начавший выводить войска из Гиени, велел снова оккупировать ее. Через год Эдуард III стал королем. 31 марта 1327 г. он заключил со своим французским дядей «окончательный мир». В соответствии с ним капетингский суверен возвращал герцогство и амнистировал всех гасконских «мятежников», кроме восьми баронов, которые следовало изгнать, а их замки снести. Взамен вассал обязывался выплатить, кроме рельефа в 60 000 ливров, обещанного в 1325 г., репарации в 50 000 ливров. Но вывод войск был отложен до выплаты этих денег. Капетинги, уже с давних пор вновь утвердившиеся в Лимузене, в Перигоре, в Керси, удерживали в своих руках Ажене, а также Базаде за Гаронной. Сфера английского владычества сократилась до участка морского побережья между устьем Шаранты и Пиренеями и не заходила далеко в глубь континента. Так обстояли дела, когда в свою очередь умер Карл IV. Поскольку, несмотря на официальное заключение мира, французская оккупация продолжалась, французские чиновники преследовали амнистированных мятежников, а примиренный, но не восстановленный в правах вассал испытывал тысячу унижений — все это питало дух ненависти, который мог и должен был породить войну.
IV. НАСЛЕДОВАНИЕ ФРАНЦУЗСКОГО ТРОНА
Много раз, почти во всех учебниках, говорилось: Столетняя война была развязана потому, что с вступлением на престол династии Валуа Эдуард III в силу прав, полученных от матери, стал претендовать на корону Франции. В результате продолжительный конфликт, столкнувший две монархии, как в основе, так и в развитии приобретает черты по сути династической распри. Это самое ложное представление, какое только возможно. Повторюсь еще раз: эту ошибку давно раскрыли лучшие историки, занимавшиеся изучением этой каверзной проблемы. На сегодняшний день с лихвой хватает доказательств, что главную причину конфликта следует искать в остром вопросе Гиени, который мы только что подробно рассмотрели. Именно потому, что Филиппу Валуа не лучше, чем его предшественникам, удалось успокоить тревогу и озлобление своего аквитанского вассала, дело и дошло до разрыва; именно произведя конфискацию Гиени, третью меньше чем за сорок лет, в мае 1337 г., французский король и дал повод к войне. Будучи по происхождению феодальным конфликтом, Столетняя война останется им почти до конца XIV в., то есть до восхождения Ланкастеров на английский трон. Династический вопрос, возникающий в это же время, долго будет оставаться на втором плане. Ведь именно в ответ на конфискацию своего фьефа оскорбленный вассал додумается выдвинуть претензию на корону Франции, тем самым показывая, что право на его стороне. Но он легко оставит эти династические амбиции, как только Валуа, побежденные на поле боя, дадут ему территориальные компенсации и гарантии суверенитета в Аквитании, которые сделают Плантагенета равным королю Франции, а не вассалом последнего. Тем не менее, пусть косвенно, династический вопрос обострял и осложнял конфликт. Это он в конечном счете, с приходом Генриха V Ланкастера, станет важнее феодального вопроса — наследия отдаленного и теперь отжившего прошлого. Поэтому важно знать, в какой форме была поставлена и разрешена в первой трети XIV в. проблема наследования французского трона.
Когда 5 июня 1316 г. после короткого полуторагодового царствования преждевременно умер старший сын Филиппа Красивого, Людовик X, никакое наследственное право не позволяло однозначно указать того, кому достанется корона Франции. В том, что она должна передаваться по наследству, ни у кого сомнений не было. За два века первым Капетингам удалось утвердить ее наследование таким способом: король при жизни заставлял избрать соправителем и короновать старшего сына, который впоследствии и наследовал трон, уже не обращаясь к баронам. Благодаря этому приему принцип наследования так прочно вошел в обычай — а обычай для людей средневековья был высшим законом, — что Филипп Август в начале XIII в. не счел полезным, пока жив, привлекать к управлению наследника, которому, впрочем, не доверял. Людовик VIII, а после него Людовик Святой, потом Филипп III, потом Филипп Красивый и, наконец, Людовик X — каждый принимал власть после смерти предыдущего суверена, и ни разу это их право никто не оспаривал; особенно примечателен случай, когда после смерти Людовика VIII наследником остался маленький мальчик. Но по уникальному в истории счастливому стечению обстоятельств каждый король в долгой цепочке, от Гуго Капета на исходе X в. до Филиппа Красивого на заре XIV в., всегда, в каждом поколении, оставлял одного или нескольких сыновей, способных ему наследовать. Мужское наследование стало фактом; в законах о нем ничего не говорилось, еще не было прецедента, который бы позволил четко сформулировать правило. Сами короли постоянно уклонялись от этого по сути очень простого дела — определить указом, кому в будущем достанется их наследие.
Если бы представилась возможность, очень похоже, что все бы боролись как раз за право наследования по женской линии — за неимением наследника мужского пола. Знаменитый салический закон [36] , в котором легисты Валуа, и то очень поздно — только при Карле V, откопают давно забытые статьи для подкрепления юридических позиций своих хозяев, был не более чем музейным экспонатом, давно утратившим силу, и насчет этого никто не заблуждался. Зато в обычаях всех провинций Французского королевства закон о женском наследовании в отсутствие прямого наследника мужского пола утвердился настолько, что пришлось измыслить множество изощренных приемов, чтобы владелицы фьефов, попавших в женские руки, предоставляли сеньору воинов для несения службы, которой требовало феодальное право. А юридическая мысль времен феодализма не делала различий между законами частного и государственного права. Для большинства подданных и для самих суверенов государство было таким же наследием, как всякое другое, к которому относились те же законы и те же обычаи. Настояв на обратном, юристы короны, глубоко усвоившие римское право, введут в обычай новшество, к великому возмущению современников. С другой стороны, делая это, они поставят авторитетную французскую монархию выше всех прочих королевств, вознесут ее над коронами своего времени. Поскольку французская корона, по их мнению, — слишком выдающееся достояние и дает слишком значительную власть, чтобы принадлежать обычной женщине, эта корона ставится на один уровень с короной императора и папской тиарой, которые также могли доставаться лишь мужчинам, хотя императора и папу избирали. Во всех остальных местах короны, став наследственными, подчинялись тем же законам наследования, что и частные владения, то есть могли передаваться женщинам, — как в Англии и в Шотландии, так и в Португалии, в Наварре, в Кастилии или в Арагоне, на Сицилии, равно как в Польше и Венгрии. Чтобы во Франции приняли иной закон, мало было заявить о таком превосходстве этого королевства над всеми остальными, пока его признавал лишь узкий круг оплачиваемых легистов; нужно было и особое стечение обстоятельств, которое нам предстоит рассмотреть.
36
Салический закон — закон, отрицавший право женщин наследовать фьеф. Был создан юристами XIV в. на основе главы № 62 («Об аллодах») Салической правды — свода франкских законов, записанных в конце V — начале VI вв. (прим. ред.).
Из долгого ряда капетингских королей Людовик X первым не оставил сыновей. От первой жены, Маргариты Бургундской, трагически исчезнувшей из мира после безобразного скандала в 1314 г. [37] , который затронул всех трех невесток Филиппа Красивого, у него была дочь Жанна, в 1316 г. еще несовершеннолетняя; однако коль скоро мать ее обвинили в беспутстве, ее легитимность могла быть оспорена. Вторая его жена, Клеменция Венгерская, была беременной, когда овдовела раньше времени. Если она родит сына, младенец станет королем — в этом никто не сомневался. Если это будет дочь, невозможно предвидеть, какое мнение в конечном счете одержит верх. В ожидании родов было решено установить регентство, на которое могли претендовать либо Карл Валуа, дядя последнего короля по отцу и старший из принцев крови, либо герцог Эд IV Бургундский, дядя Людовика по матери и официальный опекун юной Жанны Французской. Но оба этих кандидата пропустили вперед второго сына Филиппа Красивого, брата покойного короля — Филиппа, графа Пуатевинского, единственного из последних Капетингов, кто как будто обладал энергичным характером и чертами выдающейся личности; он захватил пост регента обоих королевств, Франции и Наварры, наследие его покойного брата от отца и матери, купил у нуждающегося Карла Валуа согласие снять кандидатуру за обещание денежной компенсации и, наконец, успокоил тревоги Эда Бургундского, подписав с ним соглашение, гарантировавшее до еще далекого совершеннолетия права его подопечной на то и другое наследство. Став фактически полновластным правителем, граф Пуатевинский уже более чем наполовину выиграл партию. Пять месяцев регентства, которого никто не оспаривал, закончились 13 ноября 1316 г. родами королевы, которая произвела на свет сына. Ребенок стал бы королем — и действительно многие генеалогии внесли его для порядка в список суверенов Франции под именем Иоанна I Посмертного — если бы не умер пяти дней от роду. Это неожиданное событие привело сторонников Жанны в замешательство. Тем не менее многие считали, что девочка в конечном счете должна наследовать отцу. Но они не были готовы с оружием в руках преградить дорогу властолюбивому регенту. Так, когда Филипп потребовал корону, в рядах баронов обнаружились несогласные — крупнейшие из феодалов выражали возмущение, что с королевством собираются поступить наперекор обычаям, которые были законами для их фьефов. С помощью темных сделок, подробности которых нам неизвестны, регенту удалось поочередно преодолеть все препятствия; он заставил замолчать сначала Карла Валуа, а главное — своего младшего брата Карла, графа Маршского, выказавшего себя сколь рьяным, столь и шумным защитником прав племянницы. Наконец, 9 января 1317 г. Филипп V организовал свою коронацию в Реймсе. Но большинство из светских пэров — герцоги Бретонский, Гиенский, Бургундский и граф Фландрский — воздержались от появления на традиционной церемонии, словно лишь скрепя сердце приняли свершившийся факт. Рядом с новым королем увидели лишь двух пэров Франции, позже всех ставших таковыми: его дядю Карла Валуа и его тещу Маго д'Артуа.
37
Маргарита Бургундская и Бланка, супруга младшего сына Филиппа IV, тайно изменяли своим мужьям с придворными. В 1314 г. об их связи стало известно и принцессы были осуждены на пожизненное тюремное заключение (прим. ред.).